Последний роман - Владимир Лорченков

Папа Второй стреляет. Солдаты разбегаются, кто куда, республики независимые, и что теперь с этим делать, непонятно, все хотят уехать на Родину. Много солдат-кавказцев. Азербайджанцы с армянами живут дружно, учатся воевать, чтобы ссориться уже дома, а здесь нам что делить, Папа Второй доволен. Получает письмо. Многоуважаемый… в связи с образованием национальной армии… необходимостью в кадрах… многоопытный офицер… служба Родине… Папа Второй молчит. Одиночество и молчание завораживают его, он может молчать месяцами, отдавая лишь распоряжения и команды, он смотрит на молоко, пролитое не небо — так, кажется, обозвал Северное сияние младший сын, — он прыгает в снег, хорошенько распарившись в бане. Гарнизон умирает. Почти все офицеры отослали свои семьи домой, многие готовятся переезжать, остаются одиночки и майор Петров. Папа Второй гуляет в сопках, подолгу стоит возле карликовых берез, глядит, прищурившись, на границу с Норвегией, где-то там по соседству городок Лиихаммери, где проводились Олимпийские игры. Жарит себе картошку. Читает журнал «Советский воин», на последней странице всегда несколько приемов самбо с иллюстрациями, Папа Второй интересуется, потом отрабатывает в зале. Север молчит. Папа Второй молчит. Солдат в части больше нет, гарнизон расформировывают, у страны нет на него денег, так что подполковник Папа Второй, — именно в тот день он подумал, что, в сущности, уже может не считать себя молодым человеком, — глядит на грузовую колонну, спускающуюся с сопки. Гражданские уезжают. Осталось полсотни офицеров, все демонтируется, вывозится, — тех, кто не пожелал уехать на одну из внезапно образовавшихся пятнадцати исторических родин, переводят в Печенгу. Гарнизон молчит. Майор Петров узнает, что его никуда не переводят, никуда не назначают, и что он может оставаться в квартире в пятиэтажке столько, сколько душе его будет угодно. Пьяница воет всю ночь. Папа Второй этой же ночью сидит у окна — в подъезде остались всего шесть человек, — и глядит за дома в сопки. Видит зайца. Огромный, серый, он прыгает нагло по соседству с людским жильем. Уже бывшим. Папа Второй думает, что надо бы зайти к майору Петрову и утешить мужика, выпить с ним, что ли. С алкашом? Надо что-то другое придумать. Но Папа Второй так и не придумал. Включил телевизор, сел посмотреть, проснулся от того, что экран шипит и серый. Значит, утро. 1992 год, в Молдавии на Днестре стреляют, и Папа Второй мысленно поздравляет себя с тем, что оставил письмо из Кишинева без внимания: что угодно, только не гражданская война. Мальчики на Днестре встали грудью на пути молдавского фашизма, пишет ему сестра. Чертовы коммуняки окопались в Тирасполе и строят козни молдаванам, пишет ему жена. Бодриться, выше, крепче, быстрее, веселее, пишет ему Дедушка Третий. Еды уже много. Но это мясо и хлеб, ну, еще сгущенка, овощей мало, так что Папа Второй от дрянного питания покрывается фурункулами, да еще и этот мороз, от которого кожа трескается. Кровь за ушами. Папа Второй уходит с последней колонной из Луостари, десять машин оставляют за собой пустой плац, пустые пятиэтажки, и майора Петрова в одной из них. В Печенгу не захотел. Бедный пьянчужка, думает отяжелевший Папа Второй, что ему делать в Печенге, он же будет там бездомным, а бродяге на Севере… Тут хоть какие-то шансы. Перед отъездом зашли попрощаться, хотя майор и не захотел ни с кем говорить, просто сидел себе в квартире, глядел в окно. Прощай, майор. Каждый оставил Петрову что-то из продуктов, спирта целый ящик, а Папа Второй положил на пол в прихожей пистолет и двенадцать полных обойм, в чем не было никакой необходимости, потому что у майора Петрова было ружье, а пистолетом на Севере много не настреляешь, сказал кто-то из сослуживцев. Но Папа Второй другое имел в виду.

Гарнизон продержался всего год, — это все-таки Север, — а потом с ним произошло то, что с планетой Земля в фильме «Тысячелетие без людей», который Малыш видел по каналу «Дискавери». Как будто мы вымерли. В ускоренной съемке трава пробилась сквозь асфальт, разрушились балки и перегородки, стены кусками обвалились на дороги, на крышах поселились летучие мыши и кошки. Книги сгнили. Стекла обратились в пыль, плотины взорвались, обдав небо фонтаном грязной из-за человека воды, животные вновь стали хозяева Земли. Квартиры вымерзли. Все прошло. Малыш ночами просыпался из-за того, что топили в Кишиневе слишком жарко, это потом прошло, но в 1992 году батареи были еще по-советские горячими. Гарнизон Луостари пережил две метели, а третья накрыла его так, что не выдержали многие стекла, от холода скукожились внутри квартир двери и полопались гвозди, тепло было в одной квартире. Майор Петров жег печь. Кошки, которых он прикармливал, обосновались в квартирах, но размножиться в больших количествах им помешали мороз и песцы, пришедшие в гарнизон. Белые собачки. Из одного окна валил дым. Иногда майор Петров выходил на улицу, шел к плацу, и стоял там, моргая, представляя себя последним человеком планеты Земля после войны. Ядерная зима. Моргал, тер глаза, шел смотреть, что кто оставил, рылся к чужих столах, просматривал ненужные бумаги. Пялился на фотографии. На одной смотрели вверх два симпатичных мальчишки в майках под американские, рядом с крепким офицером и красивой черноволосой женщиной. Кажется, соседи. Малыш в это время хохотал от души, бросаясь снежками в троллейбус номер 4, ехавший по улице Роз от его школы. Майор Петров повертел снимок, и бросил на снег, ночью занесло, вморозило, к следующей весне от заледеневшей, а потом раскисшей, бумаги ничего не осталось. Еда заканчивалась. Майор Петров порылся в соседской квартире, нашел какую-то фанерную коробку, кажется, в таких посылки шлют, подумал он, и верно, на дне был почтовый штемпель. Внутри горсти леденцов. Дырявый свитер. Кишинев, индекс 2005, почтовый адрес… Майор Метров выходил на охоту, но из-за дрожи в руках стрелял не очень метко. Поймал кошку. Сварил, съел, и на несколько мгновений сознание — не спившегося еще человека — вернулось к ними, майор подумал, что я делаю, что со мной происходит. Прочь, в Печенгу. Перестать пить, найти телефон, позвонить куда-то в Россию, где бывшая жена, найти работу, майор Петров точно решается, всю ночь готовится к пешему переходу до Заполярного — двадцать километров полярной ночью да при морозе это не шутка, — разговаривает сам с собой, смеется, шутит, плачет. Утром стреляется.

Папа Второй в Печенге становится офицером береговой артиллерии, и с профессиональным интересом глядит на мрачные воды Ледовитого океана. Интересуется Молдавией. Быстрая война там заканчивается, и Папа Второй отмечает в записях все промахи и ошибки, допущенные артиллерией с обеих сторон, хотя какая там артиллерия, смех один. Боги войны. Дедушка Третий пишет ему письма, призывает бодриться и все такое, Папа Второй по сдержанному тону в том, что касается жены и детей, понимает — отношения не налаживаются. Черт с ними. Папа Второй бегает по утрам с отрядами морпехов, которые форсу ради выходят на утренние занятия в майках с черными — а не синими, как у десантников, — полосками. Качается в зале. Печенга в сравнении с Луостари просто центр мира, так что Папа Второй и в библиотеку записывается. Главное, дослужить. Всего год остался, думает Папа Второй, и к нему в гости приезжает Мама Вторая, супруги смущены, так долго друг друга не видели. Стирает, готовит. На съемной квартиры Папы Второго порядок, конечно, но без женщины все равно не то. Как там мальчишки? Малыш с братом собирают черешню в садах за районом Гренобля — французский побратим нашего Кишинева — потому что в Молдавии произошла очередная денежная реформа. И вместо старых купонов теперь новые. Каждое десятое ведро себе. Подрабатывают на дядю-кооператора, — работы все больше, оплата все меньше, — мечтают купить компьютер местного завода «Синтез». Успевают за месяц до закрытия, после которого завод делят, пилят и открывают в пустых помещениях огромные рынки. Стиральный порошок и тампоны — в бутике номер двести пятнадцать. С ума сходит вся Молдавия, все торгуют, продают, и весь Кишинев можно найти на толчке, вещевом рынке. Мама Вторая продает куртки-«аляски». За день уходит по двенадцать штук, заработки прекрасные, у всех, но не у нее — брат-кооператор обкрадывает, с негодованием видит Малыш. Мы же все одна семья. Любчики. Малыш, заслышав любые разговоры о семье и братстве, прикрывает рукой правый карман. Война закончилась очень быстро, так что он не успевает сбежать на фронт с другом, о чем благоразумно не рассказывает Дедушке Третьему. Того бы сразу удар хватил. Тетка переезжает в Москву, ей здесь делать нечего, Бабушка Третья не желает разменивать квартиру, а вместе жить дальше просто невозможно. Да и молдаване эти со своим самосознанием сраным… Дедушка Третий получает первый нокаут от Паркинсона. Папа, плачет дочь. Милый, хлопочет Бабушка Третья. Сверху планирует американский истребитель. Стрекочет пулемет. Янки скалится. Улыбаются подсолнухи. Стучит в окно Солнце. Вот и конец мне настал, силится сказать Дедушка Третий, но лишь приподымается на локте. Примчались внуки. Даже невестка пришла, честь оказала. Стоят в углу комнаты, смотрят настороженно. Мммм, мычит Дедушка Третий. Подходит младший, самый несносный, характер вконец испортился, это, видимо, гормональное. М-м-м-м, мычит Дедушка Третий и все три женщины в истерике, потому что не получается понять, что он имеет в виду, — да что же ты хочешь сказать, папа?! Заткнитесь все, спокойно говорит Малыш, усвоивший от отца и отца отца, что паника лечится грубостью. От неожиданности заткнулись. Мммм, говорит Дедушка Третий, и Малыш, наклонившись над ним, внимательно глядит в лицо деда своими глубокими карими глазами. Медленно кивает. Идет к окну, отставляет от него вазу с цветами, и распахивает, спрашивает, обернувшись — ну что, так лучше? Дедушка Третий довольный, молча откидывается. Теперь можно поспать.