Последний роман - Владимир Лорченков

Девчонка паникерша! Дедушка Третий, возмущенный, приходит в гости к Бабушке Четвертой, где остановилась семья, и интересуется, не собирается ли она вернуться к его сыну, Папе Второму? Трудности временные! Все наладится. Бодриться. Не будь самкой! Мама Вторая самка, ей руководят инстинкты, которые подсказывают, что дети под угрозой, — так что она бесстрашно налетает на свекра. Происходит первое открытое столкновение. Мы никуда не уедем из Молдавии, — говорит она Дедушке Третьему, — я не буду гробить здоровье детей по гарнизонным дырам, я не хочу, чтобы младший ослеп, а старший навсегда ссутулился, я хочу, чтобы они ели мясо хотя бы два раза в неделю, а не по большим праздникам. Дедушка Третий уходит. Бабушка Третья задумывается, уронив живот на колени, расставив ноги пошире: необходимо разработать план ведения компании против невестки, свекровь в глубине души даже рада внезапному появлению врага. То-то повеселимся. Малыш с братом рады переезду, в Молдавии хотя бы свет настоящий, да и дома не такие обшарпанные, как в этом Луостари несчастном. Кстати, о доме. Где вы будете жить, ты подумала, спрашивает степенно Дедушка Третий, который приходит на еще одну Серьезную Беседу, чтобы образумить невестку. Конечно, не у вас. Уж не у меня, с сарказмом соглашается Дедушка Третий, у нас негде, комната маме, комната мне, комната Ольге… Мама Вторая усмехается. Уходите, говорит она. Мы как-нибудь без вас справимся, сами, и она справляется — помогает брат, который открыл кооператив, и стал невероятно деловым, носит кепку-аэродром и говорит с еврейским акцентом. Договаривается насчет жилья, и Мама Вторая и мальчишки заезжают в однокомнатную квартиру, которая кажется им хоромами, денег нет, так что на одну стену клеят зеленые обои, на другую красные, а одну оставляют вовсе без обоев. Мама Вторая звонит Папе Второму. Дорогой, ради детей мы должны вернуться в Молдавию, хоть твои родители и против. Тот рад, потому что за лето, когда отсутствовала, — лето 1991 года, — все явно накренилось и вот-вот рухнет, сам-то он отсюда выберется, а вот за мальчишек беспокоится, с ними на руках как я отсюда смоюсь? Ждите в Молдавии. Мама Вторая кладет трубку и переводит дух — она решила развестись, если муж не согласится, но разводиться, конечно, не хотела, — глядит на календарь, висящий на почте в центре Кишинева. 12 августа 1991 года. Мальчики, мы остаемся. Пятидесятиметровый бассейн «Юность» еще открыт, и Мама Вторая записывает сыновей в спортивный класс при нем, пока она договаривается, Малыш сидит на скамеечке у входа и глядит на гаражи. Виноград зреет. Чего приуныл, пловец, спрашивает здоровенный мужчина со спортивной сумкой, и подмигивает, позже Малыш увидит его несколько раз в воде, это Башкатов, лучший пловец Молдавии, серебряный призер Барселоны, кролист, я плавал по соседней с ним дорожке, будет вспоминать он, и спрашивать жену, уже третью. Ну, в Башкатова-то ты веришь?

Малыш ненавидит балет, поэтому путч 1991 года запоминается ему невыносимой скукой у телевизора, тем не менее, он сидит у экрана вместе с матерью и братом, и всем Кишиневом, и всей МССР, и всем СССР. Всем миром. Девушка в белых тапочках и некрасивой длинной юбке, под которой видны обтягивающие штаны — скоро такие войдут в моду и в них станут щеголять все одноклассницы Малыша, «лосины» — прыгает вверх и замирает, поддержанная мускулистым партнером. Балеруны — педики. Малыш это точно знает, а вот пловцы, к примеру, не педики. Потому что Малыш только и делает на предварительной тренировке, что пристраивается за девочками, плывущими в стиле брасс. Все они так делают. Это пройдет, говорит тренер Маме Второй, да и всем мамам, обеспокоенным гормональным взрывом в головах детей. Малыш отжимается. К осени нужно быть в форме, — тренировок будет по две в день, предупрежден он, — да только что с нами со всеми будет осенью? Советский реванш. Балет все длится, и Малышу кажется, что те несколько лет, когда он ложился спасть на полтора часа позже, чтобы посмотреть «Прожектор перестройки», или смеялся ужасно смелым передачам, в которых Юрий Никулин рассказывал анекдоты людям прямо на улицах, просто наваждение. Прошедший морок. Мама Вторая ужасно переживает, сидит в комнатке, сжав кулаки, и все повторяет — как же так, неужели все, как же так. Трансляция прерывается. Телевизионщики — ужасно смелый народ, думает Малыш — показывают танки, Москву, людей, цветы. Неужели они осмелятся? Кто они? Что осмелятся? Папа Второй стреляет на полигоне, донельзя радуясь тому, что семья осталась в Молдавии, дела сейчас начнутся мужские. На Москву. Папа Второй слышит эти разговоры в офицерской столовой, и думает, что никто никуда не пойдет, духу не хватит, так оно и случается. Но офицеры гудят. Пойти на Москву колонной, и раздавить там это демократическое говно, говорят они между собой, озлобленные нищетой и неурядицами. Папа Второй стреляет. Первые несколько дней после отъезда семьи он спал и выпивал, потом ему надоело, и он начал каждый вечер париться в бане, а по утрам стрелял. Выбивал десятку. Боеприпасов никто не считал и не жалел, бардак страшный, думает Папа Второй о части, так хоть на стрельбе руку набью. Снова попал. Фотографируется, большой и черный — черный бушлат, черное от мороза и загара лицо, черные валенки, — на память на заснеженном полигоне. Кабельное отключили. Кто-то собирается. На Москву. Майор Петров никуда не собирается, кормит кошек, и Папа Второй иногда думает, а не стал ли бы он таким же майором Петровым, не будь у него жены и детей. Семья нужна. Папа Второй решает это для себя, и, когда жена звонит, чтобы решить насчет Молдавии, говорит — да, оставайтесь, я приеду через пару лет. Дослужу. Идет на полигон и стреляет. Автомат, пистолет, снайперская винтовка, карабин. Забавы ради — дымовые шашки. Возвращается домой, включает телевизор, а там балет. Точно кто-то умер, думает Папа Второй, и садится у телевизора с куском розовой ненастоящей ветчины на тарелке. Китайская подделка. Трансляция прерывается. Путчисты бросили вызов… Телевизионщики смелые, хмыкает Папа Второй. Мама Вторая судорожно сжимает руки сыновей: нет, мы не дадим им, не позволим. Малыш верит.

Молдавия молчит, на улицах пусто, позже в газете «Независимая Молдова» напишут, что 19 августа 1991 года на центральной площади Кишинева собрались толпы встревоженных людей, но это все неправда. Молдаване напуганы. У них не было диссидентов, лесных братьев, они никогда не боролись против Советов, просто в очередной поменяли хозяина, и все тут. Хозяина больше нет. Молдаване ужасно растеряны, все ждут, что будет дальше, и глава МССР Мирча Снегур на всякий случай пишет две поздравительные телеграммы: одну путчистам, другую Борису Ельцину, и глава непризнанного Приднестровья Игорь Смирнов — раскол уже есть, осталось окропить его кровью, — пишет две такие же телеграммы. Повезло Снегуру. Он отправляет телеграмму Ельцину, правда, уже 21 августа, но лучше поздно поздравить кого надо, чем рано — кого не надо. Смирнов ошибается. 19 августа отправляет телеграмму ГКЧП, приднестровцы все такие, дурные, горячие и чересчур принципиальные, думает Снегур довольно, вот поэтому столицей края стал Кишинев, а не их Бендеры. Теперь раздавим. Президент России, Борис Николаевич Ельцин, запомнит навсегда, кто, когда и как его поздравил, поэтому молдаван будет просто не любить, а приднестровцев не любить еще больше, и все увидят это во время войны 92 года. Велит не вмешиваться. Офицеров российской армии, — которые не выдержат вида бойни в Бендерах и выведут танки защищать мирный город, — уволят из армии задним числом, многих посмертно. Пенсий не будет. Наград не будет. Семьи останутся без содержания. Россия-мать. Не забудем. Бодриться. Держаться. Выше нос, ровнее спину. В Кишиневе все поникшие, сгорбленные, ходят, озираясь. Те, кто на митингах в 89-м кричали про Румынию-мать, втихомолку собирают вещи, в ночь с 19 на 20 августа в Кишиневе во многих квартирах горит свет, кто-то жжет документы, кто-то спешно готовится к отъезду, а известная поэтесса, лидер националистического движения Леонида Лари копается в огороде своего дома. Ищет партбилет. Другой лидер молдавского националистического движения, Николае Добруджа, — бывший Никита Бояшов, взявший себе другие имя и фамилию — звонит в Бухарест, но на другом конце линии молчат. Чертова подстава! Все притихли, — русский медведь, без сомнений, сейчас отшлепает всех тех, кто его покусывал, и молдаванам ужасно страшно. Мама Вторая злится. Чертовы коммунисты всех уже достали до самых печенок, семья ее поддерживает, Дедушка Четвертый преподает историю румын так же легко, как и марксизм-ленинизм — не знает ни того, ни другого, — Бабушке Четвертой плевать на политику, а братья занимаются коммерцией, и им надоел ОБХСС. Коммунисты не пройдут. Малыш с азартом болеет за наших, когда показывают бревна, которые москвичи швыряют в бронетранспортеры, танки, иностранных корреспондентов, Белый Дом и самого Ельцина. Молдавия переживает. Вечером Малыш смотрит пресс-конференцию ГКЧП и вместе со всеми весело смеется над дрожащими руками этих уродов, тиранов, путчистов, фашистов, красных сволочей. Дедушка Третий расстроен. Этого несносного Горбачева давно пора проучить, да разве же эти психопаты смогут сделать дело, они же трясутся, как бабы. Тьфу, ГКЧП. Утром 20 августа, — когда становится понятно, кто побеждает, — молдаване собираются на площади и начинают бороться с ГКЧП и режимом, тем более, что в Молдавии никакого ГКЧП не было. Мама Вторая радуется. Все радуются. Возможно тебе это покажется удивительным, — сухо говорит сестра Мамы Второй по телефону, — но я бы хотела поехать на отдых в Вадул-луй-Воды с мальчиками, надо же. Едут. Тетке племянники вроде игрушки, особенно Малыш — Мама Вторая всегда с ревностью следит за тем, как Ольга носится с гордостью демонстрирует способного и нескромного мальчишку своим знакомым, — и на курорте у Днестра все они вдоволь наиграются. Малыш рыбачит. Ныряет у берега реки с ружьем, и его едва не уносит течение, Днестр река узкая, но на многих своих сгибах стремительная. В норах раки. Несколько километров реки — как раз между Кишиневом и Тирасполем, — облеплены по берегам деревянными и каменными домиками, это дома отдыха. Огромные скалы. Со временем они станут поменьше, ну, или Малыш побольше, в любом случае соотношение скал к небу поменяется, а может, это просто старость, будет грустно думать шестнадцатилетний Малыш. Тетка странная. Интересуется эзотерической литературой, с удовольствием случает рассказы продавцов книг про Бхавагат Путу и каких-то индусов, которые разрисовывают себя пеплом от сожженных покойников. Ей за сорок. Почему ты так и не вышла замуж, спрашивает ее бесхитростный Малыш, на что она отвечает… Ничего не отвечает. Но дает понять Малышу, что есть вещи, о которых лучше не спрашивать, сама же думает, что, без сомнений, мальчишку подучила этому его несносная мамаша-молдаванка. Покупают персики. Я больше люблю лысые, говорит скуповатая тетка, потому что на волосатых — волоски. Неудивительно. Носит шляпу с большими полами, начинает быть странной, — как и положено всякой незамужней даме в возрасте, — причесывается все менее аккуратно. Малыш посмеивается. Брат пожимает плечами, он дипломат, и хотел бы, чтобы никто не ссорился, так что полномочным представителем Мамы Второй в отношениях со свекром и снохой становится Малыш. Бьется насмерть. Тетка скупает эзотерику. Снисходительный Малыш объясняет ей, какие книги лучше читать — библиотека сестры отца, составленная из писем Пушкина к Дельвигу и ответов Дельвига Пушкину, вызывает у него лишь презрение, — и форсит в гостях. Добрые знакомые. У нее всегда полном приятелей, с детьми которых она носится куда больше, чем со своими племянниками, — говорит Мама Вторая. Она права. У тетки правда полно знакомых с приятными детьми — мальчики с бабочками, девочки в рюшечках — которые кушают ножом и вилкой, послушные, и, кажется, даже в туалет по нужде не ходят. Фиалками гадят. Все они умеют играть в теннис, носят белоснежные рубашки, а у одной из девочек, — к родителям которой тетка берет Малыша в гости, — есть кусок настоящего гамбургера. Половинка в разрезе. Мы были в Москве, говорит смуглая девчонка на пару лет младше Малыша, и там посетили «Макдональдс», и вот я привезла. Малыш качается в кресле. Приятель тети дарит ему книжку Джавахарвала Неру, два тома, и Малыш некоторое время упражняется в том, чтобы запомнить имя автора. Глядит из окна. Обычный двор обычных кишиневских девятиэтажек, друг тетки весьма приятен и обходителен, это международный адвокат, в 1991 году звучит завораживающе, и его дочь переписывается со сверстниками в США. Хочешь писем? Малыш получает охапку конвертов с письмами от американских сверстников — весьма модное в то время занятие — которые ищут себе друзей в СССР. Ну, уже бывшем. Малыш читает. Привет, я Джонни Д, я люблю пиццу и пончики, я люблю американские жареные крылышки с мексиканским соусом, я люблю гамбургеры и «Кока-колу», я люблю сладкие сухарики и я люблю… Обжора. Привет. Я Джеки С. Обожаю кино, читать комиксы и… Привет, я… Пока. Малыш даже писать не станет, письма кретинов каких-то, и лишь в университете поймет, почему они ему такими казались — корреспондентам было лет по девять, а ему двенадцать. Пропасть. Малыш прощается. И уходит с теткой, Двахарвалом Неру и образом надкусанного гамбургера. Малыш ловит бычка. Тетка жарит его и подает на тарелке свежих овощей, ну прямо царь-рыба, восхищенно — преувеличенно восхищенно, — говорит Дедушка Третий, приехавший навестить внуков. Бабушка Третья приценивается. Мальчишки уже большие, из них можно кое что выжать, решает она, и в один из вечеров раскрывает свой вечно улыбающийся рот, чтобы облить грязью Маму Вторую. Это провокация. Малыш, — очертя голову, — бросается в драку и выдерживает нападки двух женщин до тех пор, пока возмущенная Бабушка Третья не спросит, да кто же ты, черт тебя побери, такой? Сын своей матери. Мама Вторая обустраивается, покупает два стула и встречает груз, отправленный из Заполярья, и в доме появляется, наконец, стол. Дедушка Третий теряет все свои сбережения, Бабушка Четвертая теряет все свои сбережения, но человек по фамилии Павлов — он даже стрижен как тот Павлов, с которым Малыш подрался в школе Луостари, короткий ежик, — уже теряется где-то за поворотом, потому что Молдавия становится независимой. Молдавские националисты. Дедушка Третий цедит это с презрением, Мама Вторая, напротив, поддерживает — вполне вероятно, что в пику свекру, — и мира в семью это не возвращает. Мальчики у реки. Приезжает брат Мамы Второй и говорит Ольге, что хочет забрать братьев с собой на море, на что возмущенная женщина отвечает, что срок путевки еще не истек. Ох уж эта семья женушки нашего Пашки… Назойливые молдаване. Хамы, скоты. Брат упрямствует. Мальчишек вытаскивают на веранду домика и спрашивают, что они хотят, уехать или остаться, взрослый Малыш с удовольствием размозжил бы головы участникам этого небольшого инцидента, — всем, кроме себя и брата, — но маленький Малыш еще не знает, как нужно проходить Сциллы и Харбиды. Корабль стонет. Брат Мамы Второй и тетка лаются до самого вечера, пока утомленная женщина не сдается и за запирается у себя в комнате с неприятно опухшим, когда она плачет — это единственное общее, что есть у нее и Мамы Второй, — лицом. Малыш принес ей компота. До свидания, тетя. Малыш с братом едут на море в машине дяди, — весельчака и балагура, кооператора и двоечника по русскому языку и литературе, — за ними следует кавалькада автомобилей, это вся молдавская родня по линии Бабушки Четвертой. Словно цыгане, бросает Бабушка Третья. Молдаване ужасно дружный народ, назидательно говорит Мама Вторая, и это и отличает их от русских, которые друг друга вместо хлеба жрут, варвары. Табор, усмехается Дедушка Третий. Все они немножечко правы — это действительно табор. И действительно довольно дружный, так что Малыш с братом с удовольствием ловят камбалу и креветок с компании троюродных братьев и сестер, катаются на плоту у побережья, воруют тайком у взрослых сладкую воду, смешивают ее с вином, и ложатся спать за полночь. Наши спортсмены. Подвыпивший дядя, — хвастающий племянниками примерно так же, как несносная русская тетка, — обнимает ребят за плечи, и поднимает свой стаканчик вина. Малыш смеется. Послушай, подзывает его к себе один из двоюродных дядей, как ты думаешь, почему это яйцо такое, и Малыш, досконально изучивший книгу «1010 фокусов от Кио», говорит — ну как же, вы проткнули его иглой, содержимое вытекло, а дырочка замазана пастой. Чертов гений! Наивные молдаване, институтов не заканчивавшие — прошло ваше время, советские, с вашей сраной никому не нужной ученостью, пришло время Рынка и Предприимчивости, — покачивают головами. Смышленые мальчишки. Малыш читает английский. Самоучитель Петровой. Молдаване качают головами еще сильнее, хватит читать столько, испортишь глаза, лучше иди с девчонками на дискотеку, попрыгай под «Розовые розы». Малыш идет. Коблево гудит. Ты чего тормозишь, раздраженно спрашивает приятель из Бендер, — с которым Малыш знакомится на волейбольной площадке, — ты молдаван, что ли?! Эй, мальчик, орут нервно молдаване. Шторм выносит к берегу тысячи камбал, и отдыхающие собирают их прямо руками, засаливают в банках, и от палаток несет рыбной вонью, ведь солили неправильно и все пришлось позже выкинуть. Любчики, говорит дядя. Толстый, лысый, как его отец, Дедушка Четвертый. Мягко стелет. Два цеха по производству носков, три — колготок, два — рубашек, и один — брюк. Постоянно строит. Покупает квартиры, продает, объединяет капиталы, скидывает, покупает особняки, пристраивает, достраивает, пристраивает, торгаш, презрительно говорит Дедушка Третий. Мама Вторая парирует. Ваша жена всю жизнь колбасу из буфетов домой таскала, говорит она, почему же вы позволяете себе судить других? Дедушка Третий негодует. Сын далеко, в Заполярье, его не призовешь поставить на место невестку. Несносная она. Огромная семья — со всеми ее ссорами и примирениями, лягастыми кузинами и грудастыми подругами кузенов, кознями и интригами, — возвращается обратно с моря, навьюченная арбузами и кукурузой, ракушками и мешочками с песком, камушками и склянками с морской водой. Малыш совсем черный. Любуется Кишиневом. Осенью они с братом пойдут в школу, в которой будут учиться не год или два, а до самого конца, до одиннадцатого класса, — это фантастика просто какая-то. Здесь будет его дом. Никто его отсюда никуда не выдернет, никуда не придется ехать, дрожа ночью, — где-нибудь на станции, — от недосыпа и холода. Он счастлив. Дедушка Четвертый совсем плох, ни черта уже не соображает, ну да и какая разница, ему наливают стаканчик вина и садят во главе стола, и он улыбается оттуда бессмысленно. Выпивать соображает. В молдавской семье круговорот праздников. В углу дома бочка с розовой водой, а за ней бочка с белым вином, к полуночи уже можно смело подходить и цедить вино в стакан, взрослым все равно. Молдаване танцуют хору, становятся в большой круг и пляшут, взявшись за руки, Мама Вторая, раскрасневшись от счастья — все еще молодая, все еще красивая, наконец-то среди своих, — танцует, и говорит мальчикам, вот видите, сыновья, как умеют отдыхать молдаване. Красиво, культурно! Чистый восторг.