Собрание сочинений в девяти томах. Том 1. Рассказы и сказки. - Валентин Катаев

— Ну, что вы теперь скажете, домнуле агент?

— Кухаренко, вы гений! — закричал агент.

— Не будем спорить! — с достоинством ответил Цимбал.

Он с трудом переводил дыхание. Его могучая грудь тяжело поднималась и опускалась, ноги и руки дрожали. Туляков и Свиридов, со штанами, подвернутыми выше колен, обнаженные по пояс, с рубахами, закрученными на голове в виде чалмы, закрыв глаза, сидели на зерне, прислонившись спиной к дощатой стене трюма. Остальные двое лежали лицом вниз, как убитые. Они до сих пор еще не могли прийти в себя после того страшного напряжения, с которым за несколько минут сложили из тяжелых досок второй пол.

Успех дела решала быстрота. Они торопливо выкапывали двухдюймовые доски из-под слоя зерна, волокли, поднимали, поддерживая плечами и головой. В полутьме, в тучах амбарной пыли, доски срывались с подпорок, сталкивались, падали. Их нужно было тотчас поднимать и снова вдвигать в пазы, забитые мусором. Доски были нумерованы, но в темноте невозможно было рассмотреть номера. Доски плохо складывались. Подпорки валились. Не было гвоздей, чтобы их наскоро приколотить. Свиридову прищемило пальцы, и он делал страшные усилия, чтобы не закричать. На Туликова упала подпорка и ободрала ему бок. То и дело они получали ушибы, но не чувствовали боли, подобно тому как раненые не чувствуют боли в первый момент ранения. Это было похоже на короткий ночной штурм, когда первая линия занята и немедленно нужно закрепляться, накатывая на разбитые перекрытия блиндажей новые бревна, забивая новые подпорки.

Это и вправду был маленький бой за спасение нескольких сот тонн советского зерна. Каждую минуту кто-нибудь из врагов мог заглянуть сверху в трюм, увидеть, что они делают, и тогда это была бы верная гибель. Поэтому они напрягали все свои силы, не чувствуя ни усталости, ни боли, как в бою. Теперь же, когда все было сделано, они отдыхали после нечеловеческого напряжения этого короткого, но бурного аврала, отнявшего у них все физические и душевные силы. Сверху на них продолжала сыпаться слабая струя зерна, но под ними была пустота «зонтика».

Теперь можно было с чистой совестью пошабашить, поужинать. По узкому вертикальному трапу они вылезли один за другим из трюма.

Уже стемнело. Наверху, на красном фоне заката, длинным черным силуэтом тянулась панорама города — деревья Приморского бульвара, полукруглая колоннада бывшего Воронцовского дворца, купол городского театра, маленький памятник дюку де Ришелье над Потемкинской лестницей, в сияющем, огненном пролете между двумя старинными угловыми зданиями с полуциркульными фасадами. С моря, с востока, надвигалась ночь — пепельно-синяя, чистая, с большим розоватым облаком, слабо отражавшим широкое зарево степного заката и еще более слабо отражавшимся в заштилевшем море.

Леонид Цимбал прошел в элеватор и велел шабашить. «Домнуле агент» бежал за ним рысью, похлопывая рукой по его горячей, мокрой спине.

— Кухаренко, вы молодец! Я вами доволен. Я дам о вас самый лучший отзыв в секцию эксплуатации... и в капитанию, — прибавил он, многозначительно поднимая брови. — Только я вас убедительно прошу, Кухаренко, не снижайте темпов. Темпов у меня не снижайте! Имейте в виду, что загружено пока всего лишь три четверти первого трюма, а впереди имеется еще второй. Так что вы не очень-то кейфуйте. Не подведите!

— Надо же людям покушать и малость отдохнуть.

— А я разве возражаю? Кушайте и отдыхайте. Немножко покушайте, немножко отдохните — и опять за работу.

— Не беспокойтесь, домнуле агент! Все будет в порядке.

— Слушайте, Кухаренко, как же мне не беспокоиться, когда над моей головой висит неустойка...

— А дача в Аркадии? — спросил, прищурясь, Леонид Цимбал.

— А неустойка? — так же прищурясь, спросил агент.

— Неустойки не будет.

— А если?

— Если я говорю «не будет», значит, не будет. Вы же сами видите, какую мы вам выдаем работу. Не будем спорить!

Но «домнуле агент» не унимался:

— Слушайте, Кухаренко, так вы думаете, что к утру первый трюм будет готов?

— Как из пушки!

— И сейчас же начнете второй?

— И сейчас же начнем второй.

— А когда сделаете второй?

— Послезавтра утром.

— Это наверное?

— Как из пушки!

— Ну-ну! — сказал с облегчением агент и погладил Цимбала-Кухаренко по спине. — Дай боже! С горки на горку, барин даст на водку! — И он многозначительно подмигнул: — Вы еще меня не знаете: за мной не пропадет. Только жмите на совесть. И мне будет хорошо, и вам будет хорошо. А если подведете, то и мне будет плохо, но и вам, Кухаренко, будет плохо. Вы меня поняли?

— Я вас понял, — раздраженно сказал Цимбал. — Я вас таки очень хорошо понял!

Он с трудом сдерживал раздражение. О, как ему был противен этот жадный, суетливый человек, паразит, присосавшийся к их труду! Если бы не чувство глубокого внутреннего удовлетворения, не тайная радость, смягчавшая его закипавшую злость, может быть, Леонид Цимбал не удержался бы и дал ему наотмашь по шее, чтобы он не приставал. Но вместо этого он остановился, посмотрел в переносицу агента странно неподвижными глазами и вежливо процедил сквозь зубы:

— Домнуле агент, перестаньте нервничать. Вы устали, идите отдыхать.

Вероятно, в голосе Цимбала послышалось что-то такое, от чего агент вдруг ощутил неприятный холодок внизу живота. Но он сделал вид, что ничего не заметил. В конце концов не имело смысла ссориться с человеком, от которого зависело его обогащение. Семь тысяч марок на земле не валяются. Ради них можно и потерпеть. Пусть только сделает в срок погрузку! А потом можно поговорить другим тоном. И «домнуле агент» отправился в город, в кафе «Румыния», рассчитывая там повидаться с маклерами и позондировать почву насчет покупки дачи.

Часов в двенадцать ночи Леонид Цимбал разбудил своих людей, спавших в элеваторе на мешках, и они стали продолжать погрузку. Когда на рассвете из города вернулся агент, то первый трюм был уже готов и началась погрузка зерна во второй.

— Прошу прощения, что мы начали второй трюм без вас, — почтительно сказал Леонид Цимбал, играя глазами. — Не хотелось терять драгоценного времени. Вы не возражаете?

Агент заглянул в люк и ахнул: трюм был наполнен зерном уже приблизительно на треть.

— Ну, Кухаренко! — закричал агент. — Это нечто, знаете ли, так сказать...

Он не нашел слов и описал в воздухе восьмерку раскаленной сигарой, с которой явился из города. От него довольно сильно пахло дузиком — греческой анисовой водкой, — под глазами висели темные мешки, но неряшливая борода гордо торчала вперед и на лице было написано то выражение снисходительного высокомерия, которое, по его понятию, являлось верным признаком процветающего коммерсанта и дачевладельца румынской провинции Транснистрии.

Из темно-синего, почти черного моря показалось солнце — брызнуло резкими, холодными лучами. Подул утренний порывистый ветер. Начался день, который должен был принести «домнуле агенту» хороший барыш.

Тем временем на товарной станции Одесса-порт произошло следующее.

При формировании литерного состава с боеприпасами для Восточного фронта оказалось четыре неисправных вагона. Слесаря, производившие осмотр состава, тотчас наклеили на вагоны бланки с надписью «больной» и доложили об этом составителю поезда. Составитель побежал к немецкому военному коменданту. Офицер строга выслушал составителя, глядя на его брови белыми глазами, затем серьезно сказал: «Зо!» — и поправил на голове большую твердую фуражку. Офицер встал из-за стола и, опираясь на алюминиевую трость — одна нога у него была искусственная, и он, видимо, еще к ней не вполне привык, — пошел к составу. Здесь он увидел двух вагонных слесарей в темных, замасленных куртках, с паклей в руках. «Эти?» — спросил офицер у составителя поезда и, не дожидаясь ответа, вдруг задергался всем своим худым, развинченным телом. Он странно вскрикнул высоким горловым голосом и дрожащей рукой вырвал из черной кобуры пистолет «вальтер». Но офицер не выстрелил, хотя его худые пальцы судорожно бегали, отыскивая спусковой крючок.

Комендант не выстрелил потому, что увидел на стенке вагона белый листок бумаги с надписью «больной». Таким образом, он как бы оказался перед лицом факта, официально оформленного, засвидетельствованного специальным документом. И это поставило его в тупик и спасло людей. Люди поступили правильно, точно по инструкции: обнаружив неисправность вагонов, они немедленно доложили об этом по начальству и наклеили на «больные» вагоны соответствующие бланки.

Комендант не доверял ни одному русскому. Он готов был всех их перестрелять одного за другим. Ему еще слишком памятна была зима под Москвой, где он оставил свою отмороженную ногу. Но в конце концов эти двое действительно не сделали ничего дурного. Они поступили как полагается. Наконец, если всех русских перестреляешь, то кто же будет работать на железной дороге? С этим приходится считаться. Хорошо еще, что они вовремя обнаружили неисправность. Веселенькая история, если бы вагоны с динамитом сломались где-нибудь на перегоне и произошло крушение. Жуткое дело! Пускай, мерзавцы, пока живут...