Николай и Александра - Роберт Масси

В этой обстановке всеобщей ненависти, когда члены Петроградского совдепа требовали бросить Николая Романова в крепость, ответственность за безопасность императорской семьи Временное правительство возложило на Керенского. 3 апреля новый надзиратель решил взглянуть на своих узников.

Приезжал он на автомобиле, конфискованном у государя, да и шофер был из императорского гаража. Выйдя из мотора у дверей кухни, он собрал в коридоре солдат охраны и дворцовую прислугу и произнес "ультра-революционную речь". Слуги, по словам Керенского, теперь служат народу, который платит им жалованье, и по этому они обязаны внимательно следить за всем, что происходит во дворце, и своевременно докладывать об этом кому следует. В приемной государя он встретился с графом Бенкендорфом. Тот вспоминал: "В высоких сапогах, в плотно застегнутой синей куртке, он вошел через кухню, похожий на мастерового в праздничной одежде". В следующий раз Керенский заявил: "Я приехал, чтобы взглянуть как вы тут живете, осмотреть дворец, поговорить с Николаем Александровичем". Керенский в последствии писал: "Старый придворный, с моноклем в глазу, ответил, что доложит обо мне его величеству". Зная, что государь и императрица вместе с детьми еще обедают, граф предложил представителю новой власти осмотреть дворец. Тот согласился. Керенский, по словам Бенкендорфа, "не мог спокойно стоять на месте, хватался за предметы, лежавшие на столе... побегал по зданию, проверил порядок охраны и наблюдения за арестованными, очень громко разговаривал... Велел открыть покои императрицы, осмотрел ящики комодов и буфетов, приказал своим спутникам осмотреть все углы и заглянуть под предметы обстановки". Ни слова не говоря, прошел по комнатам фрейлин, которые стояли и наблюдали за ним. Наконец, приблизился к двери в комнату Анны Вырубовой.

Почти выздоровевшая Вырубова обедала с Лили Ден. Услышав шум и суматоху, она вскочила из-за стола и, взяв кипу личных бумаг, бросила их в огонь, после чего забралась в постель. Вырубова вспоминает: "Я вся похолодела и сказала Лили, что это идут за мной". Минуту спустя вошел Керенский и сразу заметил, что в камине жгли бумаги. "Окруженный офицерами, в комнату вошел с нахальным видом, маленького роста бритый человек, крикнув, что он министр юстиции и чтобы я собралась ехать с ним сейчас в Петроград, - продолжает Вырубова. - Увидев меня в кровати, он немного смягчился и дал распоряжение, чтобы спросили доктора, можно ли мне ехать; в противном случае обещал изолировать меня здесь еще на несколько дней. Граф Бенкендорф послал спросить доктора Боткина. Тот, заразившись общей паникой, ответил: "Конечно, можно".

Выйдя из комнаты Вырубовой, Керенский прошел мимо комнаты Жильяра. Полагая, что швейцарец, гражданин республики, ему друг, приветливо кивнул ему и сказал: "Все в порядке".

Закончив к этому времени обед, государь и императрица были готовы принять посланца Временного правительства. Проводив гостя в классную комнату, Бенкендорф оставил его у дверей и вошел доложить о приходе министра. Затем, распахнув дверь, торжественно произнес: "Его величество ждет вас". Бенкендорф вспоминал эту встречу: "Керенский был возбужден; он не мог стоять спокойно, трогал предметы, лежавшие на столе, походил на человека не в своем уме, говорил бессвязно".

Керенский и сам признавался, что очень нервничал при встрече с императором: "Откровенно говоря, мне было не по себе, когда я впервые встретился с Николаем II. Слишком много ужасного было в прошлом связано с его именем. Проходя одно помещение за другим, я пытался справиться со своим волнением... Когда я вошел в комнату, во мне произошла мгновенная перемена... Вся семья сгруппировалась в беспорядке вокруг маленького столика около окна. Человек среднего роста в военной форме, отделившись двинулся нерешительно мне навстречу со слабой улыбкой на устах. Это был император... Остановился, как будто колебался, что ему делать. Он не знал, как я поступлю. Должен ли он был принять меня как хозяин дома или же ожидать моего обращения к нему? Протянуть ли руку или ожидать моего поклона?

Я почувствовал его затруднение, как и всей семьи, перед страшным революционером. Я быстро подошел к Николаю II и с улыбкой протянул руку, назвав себя... Он с силой пожал мне руку, улыбнулся и, заметно успокоенный, провел меня к соей семье. Его сын и дочери, поглощенные любопытством, пристально смотрели ан меня. Но Александра Федоровна стояла, прямая и строгая, гордая и непримиримая. Она медленно, словно нехотя, протянула мне руку... Я справился о здоровье членов семьи, сказал, что их родственники за границей беспокоятся о них... обещал им без задержек доставлять все известия... Спросил, нет ли каких-либо претензий, хорошо ли держит себя стража, не нуждаются ли они в чем-либо. Я просил их не беспокоится, не огорчаться и положиться на меня. Они благодарили меня. После этого мы с императором вошли в соседнюю комнату, где я еще раз заверил его, что они в безопасности. К нему вернулось его необыкновенное спокойствие. Он спросил, какова обстановка на фронте и пожелал нам успеха в выполнении нашей трудной задачи".

Описывая события того дня, Керенский ничего не говорит об аресте Анны Вырубовой и Лили Ден. Вырубова так описывает их прощание с государыней: "Императрица сквозь рыдания сказала, указывая на небо: "Там и в Боге мы всегда вместе". Я почти не помню, как меня от нее оторвали. Волков все повторял: "Анна Александровна, никто - как Бог". Посмотрев на лица наших палачей, я увидела, что и они в слезах". Обращаясь к Лили, императрица проговорила: "Лили, страданиями мы очищаемся для иной жизни. Это прощание ничего не значит. Встретимся в ином мире". Оставив во дворце свою любимую собачку Джемами, Вырубова, упираясь костылями, поковыляла к автомобилю и с трудом села рядом с Лили Ден. "Машина тронулась, навсегда увозя меня из Царского Села, - вспоминала впоследствии Анна Александровна. - Мы с Лили прижались лицом к стеклу, пытаясь разглядеть любимые лица тех, кого мы покидали. В окнах детских стояли Государыня и дети: их белые фигуры были едва заметны. День был пасмурный и холодный; у меня кружилась голова от слабости и волнения". Наутро Лили Ден освободили. Анне же Вырубовой предстояло просидеть пять месяцев в холодном каземате Петропавловской крепости.

Шесть дней спустя, 9 апреля, Керенский вернулся в Александровский дворец с целью начать расследование "предательской, прогерманской" политики бывшей императрицы. Он распорядился, чтобы на время следствия государыня была разлучена с супругом, но врачи и фрейлины запротестовали, заметив ему, что "было бы бесчеловечно разлучить мать с больными детьми; тогда он решил принять эту меру к государю, - вспоминал Жильяр. - Государь может ее видеть впредь только во время богослужения и за обеденным столом, при условии разговора непременно по-русски. Чай можно также пить вместе, но в присутствии офицера".

Хотя расследования продолжалось восемнадцать дней, оно было поверхностным, и Керенский, ознакомившись с содержанием отобранных у государя бумаг, по словам Жильяра, понял что он "чист". Государыню он допрашивал по часу в день. По словам Бенкендорфа, он "вежливо и сдержанно" стал расспрашивать о той роли, какую императрица до переворота играла в политической жизни государства, в частности, о ее влиянии на государя при назначении министров. Александра Федоровна пояснила, что, поскольку у них с мужем "дружная семья", то естественно, у них не было никаких тайн друг от друга". Кроме того, поскольку супруг почти все время находился вдали, в армии, он давал ей тогда малозначительные поручения". Бенкендорф впоследствии слышал, что "ясность и твердость объяснений императрицы поразили министра Керенского. Сама она мне говорила, что у нее не осталось от него дурного впечатления. Она была польщена несколькими приятными фразами, которые он сказал ей". Когда министр вышел из комнаты императрицы, он заявил государю: "Ваша супруга не лжет", на что Николай Александрович спокойно ответил: "Это для меня не новость".

Допрашивая государя, Керенский узнал еще меньше. Он спросил, почему тот так часто менял министров, почему назначил Штюрмера и Протопопова и сместил Сазонова. Прямого ответа Николай II не дал, и Керенский оставил эту тему. Никакой речи об "измене" быть не могло, и Керенский заявил своим коллегам, что императрица тоже предана России.

Со временем отношение министра-социалиста к низложенному царю и его супруге изменилось к лучшему. "Отношения Керенского к Государю уже не то, что прежде... Он просил газеты прекратить травлю, которую они ведут против Государя и особенно против Государыни", - записал 25 апреля в своем дневнике Жидьяр. Керенский признался впоследствии, что все эти недели он находился "под глубоким впечатлением непринужденных и совершенно безыскуственных манер Николая II... Эта естественная простота, придававшая Николаю то редкое обаяние, еще более подчеркивалась его прекрасными глазами, его глубоким, полным грусти взглядом... Нельзя сказать, чтобы к этим беседам он особенно уж стремился, он был вынужден встречаться со мной... однако, бывший император никогда не выходил из душевного равновесия и всегда вел себя крайне учтиво". Да и Николай Александрович, отметил впоследствии Бенкендорф, проникался все большим доверием к Керенскому. Мнение супруга разделяла и императрица. Государыня, по словам лакея Волкова, отозвалась о нем следующим образом: "Он ничего. Он славный человек. С ним можно говорить".