Один день ясного неба - Леони Росс

мачете в саду

плыви пока не устанешь чтобы плыть обратно

ешь ягоды манцинеллы

рыбу фугу или

стручки зеленых аки

заберись на заморский корабль и

и спрыгни с носа

в моторную лодку

юркую моторку

затей драку

накорми мою акулу досыта

стой

беги

голодай покуда тазовые кости не прорвут кожу

слети с крыши храма

завернись в коралловый риф

обними ската

умри ЖУТКО

срежь мне живот

морской еж

на запястьях колючая проволока

запутался в сети

горький пьяница

кусай

Что бы она сделала, если бы не Зебедайя? Скиталась бы вечно, лишь бы не приходить к нему?

Конечно, она не могла ему верить и не обратилась за помощью.

А чего же еще он ожидал?

В конце концов она покончила с собой, потому что ничто не могло ее исправить.

А Зебедайя знал, ему хватило мужества это понять.

Но кто же он?

Едок мотыльков, каким и был всегда. Ел их каждый день. На его руках зеленели разводы от мотыльковых крыльев; он отер руки о переносицу и лег на спину, облизывая губы.

Он знает, что ему недостает мотылькового дурмана, который вгонял его в пот, и безумной энергии, особенно галлюцинаций, темных и невнятных.

А в итоге: ничего.

Может, стоит сейчас проглотить шевелящегося мотылька со вкусом шелка и зелени? Выбежать под ливень и впасть в забытье прямо на обочине дороги и там валяться, как бродячий пес? Не этого ли хотел Зебедайя Реми? Он поднял голову, подставив ветру шею. А будет здорово — проглотить мотылька в грозу; он поступит как его бог-покровитель, съедающий свои губы. Ливень омывал дом. Завьер смутно догадывался, что это не обычный ураган. Надо бы закрыть ставни. Надо бы многое сделать, чтобы обезопасить себя.

Найя так долго хотела умереть, что он в конце концов перестал обращать на нее внимание.

Последний раз он так мучительно жаждал мотылька в желтом доме Анис. Пятидневное воздержание: во взрослом возрасте он не прожил без мотылька ни дня. Его жизнь казалась бессмысленной. Он не мог вспомнить ничего — ни что он чувствовал во время первого в своей жизни обхода, ни каким был вкус у собранных им тогда даров земли, даже его любовь к Анис словно утонула. Он не верил ни в одно решение, принятое им за всю жизнь. Ему казалось, что все его чувства размыты и ненадежны. Он никогда не осознавал степени собственной ненужности. Он представил себе лица людей, которые его любили. Но что именно они любили? Он спал; он вскрикивал в свои ладони, он хватал себя за живот, он смердел. Анис не могла заставить его съесть ничего, кроме кукурузных лепешек, которые он раскатывал между пальцами и откусывал от них крошки словно мышь. Он все думал про старый дом, что купил на краю зияющего обрыва. Он хладнокровно размышлял о том, как его тело с глухим стуком ударится о песок, воображая мгновение, когда он шагнет с края утеса в пустоту неба. Он вылез из гамака и натянул рубаху. Двинулся в темноте по маленькому дому. Анис спала в гостиной.

— Завьер? — Она зажгла свечу. Волосы у нее слиплись, глаза были сонные. — Ты куда?

Он ответил просто:

— На утес. На свободу.

Вот так. Ее лицо было спокойно. Он подумал, она скажет, что еще ничего не потеряно, что он должен бороться за жизнь, но она не стала его ни умолять, ни отговаривать от принятого решения. Это был такой трюк: подорвать его решимость. Она села, пристально глядя на него.

— Я объясню всем, кто тебя любит, что ты больше не мог терпеть.

Воздух был теплый.

— Я сделаю это для тебя. Но имей в виду, Завьер. Ты не сможешь ничего вернуть или изменить.

Он нуждался в ком-то, кто смог бы его увидеть, понять, удивить его, как небо.

Он положил мотылька-паромщика меж ладоней.

* * *

«Что, служанки поменяли занавески или передвинули мебель? — спросила как-то Найя. Это было за год до ее самоубийства. — У тебя изменилось лицо».

Она села и посмотрелась в зеркале.

— И у меня тоже.

— Нет, Найя, — ответил он тогда. Если он находил неправильные слова, она злилась и не спала всю ночь. А неправильными каждый день становились разные слова.

— Дело не в комнате, — продолжала она. На ее лице было написано недоверие. — Дело в нас. — Она тронула себя за челюсть. — Исчезло сияние юности. Ты не заметил? Вокруг нас, повсюду, молодежь сияет. — Она подошла к нему. — Мы стареем! — рассмеялась она. — Разве это не прекрасно?

* * *

Она правильно сделала, что не стала ему являться. Он бы не смог с ней танцевать.

Держа в руке зеленого мотылька, он рывком распахнул дверь ресторана.

* * *

Анис поднялась на гору над пляжем Карнейдж. Натруженные легкие болели. По голове колотил дождь. Она направила потоки энергии на руки и ноги и по щекам.

Вот так, говорил ей отец, она и погибнет. Многие родители рассказывали детям перед сном предание о сладком урагане, страшную легенду, которая исправляла плохих детей, но никто не рассказывал ее так, как преподобный Лати.

Однажды боги, которых все так любят, решат погубить вас в сладком-сладком урагане из-за того, что вы шутки шутили над ними, — и тогда вы поймете, что я был прав.

Люди на пляже внизу под горой сбивались в темные группки, как муравьи, а потом в испуге разбегались врассыпную. Запах в воздухе так сгустился, что она могла бы его жевать. Все мышцы напряглись: грудь, глаза, уши болели: кто-нибудь, хоть кто-нибудь уцелел, кто-нибудь в опасности?

Ты.

Она видела, как бушевало море, как волны вздымались высоко-высоко, захлестывая кромку луны.

Она отчаянно молила богов, чтобы никому не грозила опасность, но, разумеется, это было невозможно. Какая-то маленькая девочка с легкими, болтавшимися на ее бедрах, спряталась под грохочущим навесом, где женщины принимали душ и смывали с тела морскую соль и оставляли детей в тени. Испуганно приникла к земле.

Анис побежала вниз по склону горы. Она ощущала себя атомом, затерянным в огромном мире, семечком или песчинкой, подхваченной ветром или бушующим океаном. Она споткнулась о корень, упала и принялась растирать ушибленные руки и колени, затем с трудом поднялась на ноги. Несмотря на ливень, она ощущала, какая у нее сухая кожа; во рту пересохло, поры закупорились.

Девчушка теперь была