Лоренс Оливье - Джон Коттрелл

Отречение не должно было вызывать у него грусти. Вечный труженик мог теперь сосредоточиться на работе, дававшейся ему лучше всего, и преимущества от этого были какими угодно, только не хрупкими. Одно из них сказалось мгновенно, когда беспощадное изображение писателя-детектива Эндрю Уайка в “Сыщике” Энтони Шеффера обеспечило ему громкое возвращение в первые ряды актеров кино. После расставания с Голливудом в 1941 году это был его первый экранный триумф, не связанный с классикой. Отвергнув Питера О'Тула, Берта Ланкастера, Марлона Брандо и Джеймса Мэйсона, нью-йоркские критики присвоили ему звание лучшего актера года, и вместе со своим партнером Майклом Кейном он получил “Оскара”.

Успех “Сыщика” значил для Оливье много. Положив конец веренице эпизодических ролей, фильм своевременно напомнил миллионам зрителей, которые не могли увидеть его на Национальной сцене, о существовании актера поистине уникального диапазона. Картина вновь показала его скрупулезное внимание к деталям и, главное, инстинктивное чувство комического. Роль, идеально подходившая его своеобразному дарованию, позволила Оливье в полной мере проявить свой талант к мимикрии; без видимых усилий он пробежал сквозь ряд поразительных перевоплощений, показавшись и шерифом из вестерна, и персонажем в духе Фу Манчу, и служанкой-кокни. Он мог быть смешным, а в следующее мгновение уже зловещим; мог шутить, неистовствовать, издеваться, дрожать от страха, становиться желчным, жестоким, хитрым, по-мужски суровым, по-женски утонченным. Выступив в этом актерском десятиборье, он поставил рекорд многоплановости, который казался недосягаемым; даже когда он молчал, готовя себе бутерброд с икрой или искусно манипулируя бильярдным кием, от каждого его движения, элегантного и в то же время узнаваемого, нельзя было оторвать глаз. Режиссер Джозеф Л. Манкевич после сорока лет плодотворной работы в кино утверждал, что ничто не может сравниться с актерским опытом Оливье, богатым, ”как золотоносная жила Комстока”.

Играя исключительно театральную роль Уайка, Оливье пережил редкий прилив ностальгии. Среди груды вспомогательных материалов на съемках ”Сыщика” наблюдательный зритель мог бы обнаружить реальные приметы его далекого прошлого: снимки старых коллег — Дугласа Фербенкса-младшего и Лесли Хоуарда, фотографии молодого ”Ларри О.” в окружении Гертруды Лоуренс, Ноэля Коуарда, Мориса Шевалье, Джин Харлоу и (уместный штрих) Агаты Кристи, оказавшиеся у Уайка на письменном столе и стенах. А два года спустя воспоминания о довоенном Голливуде хлынули потоком: в Пайнвуде, впервые работая с двумя старинными друзьями, Кэтрин Хепберн и режиссером-ветераном Джорджем Кьюкором, он снимался в фильме ”Любовь на развалинах” для американского телевидения.

Глава 29

АНАТОМИЯ АКТЕРА

”Ваше становление должно походить на рост дерева — простой, устойчивый, равномерный. Я надеюсь, что вам предстоит глубоко укорениться в плодородной почве этого учреждения и обеспечить себе очень сильные корни, дабы потом, как бы пышно ни распустилась ваша крона, она имела и питание, и устойчивость. Вокруг вас бушует ветер, гром и потоки дождя, поэтому не следует вырастать слишком быстро. В деятельности актера нет ничего ужаснее этапа, когда слава превосходит опыт… Я, то есть зритель, прошу немногого — поверить тому, что я вижу и слышу. Помимо всего прочего, актер должен глубоко понимать людей — с помощью чутья, или наблюдательности, или обоих сразу, и это ставит его в один ряд с врачом, священником и философом. Если я могу больше, чем просто поверить актеру, я чувствую себя счастливым и исполненным радости… актерское искусство существует во множестве измерений, но ни одно из них… не хорошо и не интересно… пока не насыщено видимой, полной иллюзией правды. Разницу между правдой и ее иллюзией вам и предстоит постичь. И постигать ее вы будете до самой смерти”.

Эти слова Лоренс Оливье произнес в январе 1947 года на церемонии открытия театральной школы ”Олд Вика”, обращаясь к ее будущим студентам. С тех пор, направляя собственный рост, он великолепно воплотил свои заповеди, уподобившись вечнозеленому дереву, наделенному мощью дуба, царственным величием и долговечностью секвойи.

Вероятно, главным средством для этого поразительного роста служила его поглощенность своим делом, тем более примечательная, что странным образом он играет скорее из чувства долга, нежели по любви. Ноэль Коуард говорил: ”Выступая на сцене, я доставляю удовольствие себе и зрителям — именно в такой очередности”. Оливье говорит: ”Я не могу отнести этого на свой счет. Не доставив удовольствия зрителям, я чувствую, что напрасно теряю время. Я редко доставляю удовольствие себе. Это связано с каким-то глубинным недоверием к удовольствию. Отголосок пуританства. А может быть, это связано с тем, что я играю мучительно трудные роли, которыми трудно наслаждаться. Сомневаюсь, чтобы хоть кто-нибудь мог наслаждаться Отелло. Хотя я редко играю с удовольствием, это вовсе не означает, будто игра мне вообще не по нутру. Это мое природное занятие, дело, ярмо, которое я привык тянуть и любить. Без него я не смог бы существовать…”.

Чем еще объясняется исключительное положение Оливье в театральном мире? Какие эмоциональные, интеллектуальные, физические особенности привели к формированию самого прославленного актера нашего столетия? Размышляя о созданном Оливье Отелло, Кеннет Тайнен перечислил семь следующих признаков величия: “Полная физическая раскованность; неотразимое физическое обаяние; властные глаза, видные с последнего ряда галерки; властный голос, слышный без малейшего усилия с последнего ряда галерки; безупречное чувство ритма, позволяющее, в частности, передать мерный такт стиха; chutzpalt — непереводимое еврейское слово, означающее хладнокровие вкупе с вызывающей наглостью; и способность передать чувство опасности”. Если добавить сюда остроту интеллектуального постижения образа, то список Тайнена сведет воедино основные достоинства Оливье. Но можно сказать и значительно больше.

Давайте поэтому попытаемся глубже проникнуть в сильные стороны Оливье, условившись с самого начала, что все поддается анализу в великом искусстве, кроме той изюминки, которая и делает его великим. Рассматривая составляющие мастерства Оливье — будь то определенные нюансы техники или более масштабные и расплывчатые проблемы чувства и восприятия, — мы можем достичь лишь преддверия тайны. Дальше стоит нечто магическое, что может быть понято, но невыразимо словами.

В своей автобиографии, ”По размышлении”, Хелен Хейс рассказывает, как однажды, играя Отелло, Оливье превзошел самого себя. Его партнеры, увидевшие работу подлинного гения, были ошеломлены. Они уже привыкли к тому, что его игра захватывает, но это было нечто иное. Когда он направлялся в гримерную, а зрители продолжали его вызывать, актеры, выстроившись по обе стороны прохода, принялись ему аплодировать. Он молча прошествовал к себе и хлопнул дверью. Кто-то постучал к нему и спросил: “В чем дело, Ларри? Сегодня ты был велик!” “Я это знаю, черт возьми, — громко огрызнулся он в ответ, — но не знаю, как это получилось. Значит, нельзя поручиться, что я могу это повторить”.

Нижеследующий перечень