Девятый Замок - Хаген Альварсон

— Однако и ты научился у мира жестокости, — улыбаясь, сказала она. — Иначе не посмел бы вспоминать ни Древо, ни тем более Дракона…

— А ты не спешила помогать приятелю, — Корд'аэн едва стоял на ногах, но насмехался.

— Я отдала тебя ему… Он бы оскорбился.

— Отдала… — грусть дрожала в голосе друида, обида мелькнула в глазах, но не от того, что о нём говорили, как о вещи. — Аллиэ, это всё не имеет никакого смысла. Ради чего?.. Пожалуйста, дайте нам пройти. Обещаю, что не стану вам мстить, что не стану преследовать…

— Как великодушно! — плюнула словами колдунья. — Однажды жалость уже принесла тебе неприятности — не боишься повторения?

— Хорошо, Аллиэ. В таком случае я снимаю с себя права и обязанности Медного Судьи. Я больше не Медный Судья, нет. Отныне я просто Лис. И нет у вас на меня псов, а в вашем курятнике найдется чем… кем закусить.

Тут Дейрах напал на него со спины. Заклятие скрутило его болью, бросило наземь. Но он поднялся молниеносно, и его тень не поспевала за ним.

Затем они трое запели чародейские песни. Песни сшиблись над вершинами. Горы морщились. Треснуло полотно бытия. Время скорчилось раздавленной змеёй, зашлось в судорогах, откусив собственный хвост…

Первую песнь пела Аллиэ.

То была песнь пепла и праха,

Песнь пепла и плача,

От вершин до глубин,

От святости до греха.

Ей отвечал Корд'аэн.

Он пел о молчании могил,

О печатях на вратах преисподней,

О безмолвии камней на холмах…

Но снова отвлёкся.

Финнгалк всё же достал жалом серого пса. Тот взвыл, забился в судорогах, разбрасывая пену, — яд обездвиживал, но он боролся… Эльри подскочил с секирой, но не попал куда метил, а финнгалк распорол ему живот славным ударом лапы. От топора Дэора кошка отскочила и прыгнула на Корда. Друид запустил руку под плащ, проник сквозь рёбра и сжал собственное сердце, а потом выбросил раскрытую ладонь. Из рукава выскочила огненная лисица, взобралась чудищу на загривок и прокусила шкуру. Посыпались искры, пламя охватило финнгалка, и два зверя покатились по камням, рыча и воя.

Корд'аэн бросил Дэору:

— Я тут занят… вы не лезьте. Зашей Эльри живот. Надо внести его в Замок ещё живым.

— Тогда будь добр, поторопись! — прошипел Дэор.

А Дейрах пел.

Он пел о горящих глазах,

Он пел о застывших слезах,

О слепом чудовище,

Что глядит на Восток,

Он пел о колдовских травах,

Он пел об углях в камине,

О слепом чудовище,

Что идёт на Восток

И там, где погибло солнце, на западе, зажглись красные звёзды. И они были как капельки смолы, как капельки крови, как очи предков — чужих предков, осквернённых тобою в чужой земле, на чужой войне, в священном Крестовом походе.

Корд'аэн потерял кусок сердца, и неведомо как стоял он перед теми незрячими глазами, один против всей этой земли и всего этого неба. И пел.

Он пел о привидениях-женщинах,

Что кричат ночью на Холмах,

О бесчисленных ратях,

Что стоят за пределами мира людей,

На меже седых туманов,

На границе рыжих костров,

Он приказывал им застыть

И пел о каменных крестах,

О крестах славы солнца,

Что стоят на зелёных курганах

Но это мало помогло, ибо он и сам хотел прихода тех сил из-за Моря, хоть и боялся себе в этом признаться.

Аллиэ и Дейрах запели в два голоса.

О великих бедствиях завели они песнь,

О всадниках, скачущих по небу вечно,

О дрожи земной, о бурях и пожарах,

О жестокой жаре и лютом холоде,

О голоде, и гибели колосьев,

И мёртвой скотине, и черепах по полям,

О моровом чёрном ветре,

О Чёрной Смерти, что ездит на костяной колеснице,

О сытых воронах и волках,

О немых, слепых, глухих детях,

Что родятся сотнями тысяч

Камень в навершии жезла Дейраха лопнул, как насыщенный кровью гнойник, струи огня и тумана брызнули во все стороны. Тени мчались к телам поверженных воинов.

Тогда запел Корд'аэн, отбивая ритм опалённым посохом.

О высоких травах,

О священных дубравах,

О каменных дольменах,

О песнях ветра в кромлехе,

О старых деревянных башнях,

О башнях на краю великого леса,

Где ждут далёких гостей,

Ждут добрых гостей

Но жрецы Золотой Ветви воздели руки к небу. И небо откликнулось алым огнём.

И они запели о каменных алтарях,

Об алтарях для огня и яда,

О ледяном сердце ночного кошмара,

О разбитых мечтах, растоптанных сапогами,

О последнем вопросе,

Который некому теперь задать

Тогда Корд'аэн обратился к Великой Матери.

Он просил Великую Богиню,

Хозяйку Мирового Древа,

Хозяйку Белого Котла

И Всеобщую Праматерь,

Он просил её отворить врата земли,

Выпустить зелёный вихрь,

Дать рожденье и начало,

Новое начало для слов и вещей

Дэор склонился над Эльри и сшивал ему рану крючком и ниткой, что нашёл в сумке Корда, поливая всё это красное смердящее безобразие едкой пахучей жидкостью. Эльри вначале орал, потом впал в забытье. Я не мог на это смотреть, да и толку от меня было бы, как всегда, немного. Поэтому заметил, как один из павших ормингов встал и пошёл к нам. Но… это был не орминг. Это была моя Митрун.

— Снорри, отойди. Я должна передать что-то твоему другу.

Я ничего ей не сказал. Я ударил её мечем Рольфа Ингварсона. Сказки говорят нам, что с подобными созданиями нельзя говорить. Тело рассыпалось, а голова произнесла:

— Ты об этом пожалеешь.

А то я не знаю…

Эльри дёрнулся. Открыл глаза. Дэор мрачно предупредил:

— Молчи и не рыпайся. Твои дела плохи как никогда.

— Троллю в зад, — учтиво отвечал Эльри. — Поверишь или нет, однажды было хуже.

— Врёшь, — улыбнулся Дэор. — Держись, Бродяга. Держись.

Эльри держался.

Потому что он не видел, как вставали с земли поверженные орминги. Но ормингами они не выглядели.

Ко мне шли мои соплеменники. Не те, что стояли на стенах Норгарда в его последний час. Те, что тогда ушли. Этер Хольд и его слуги: Агни, Хёгни и Трор. Альдерман Свен Свенсон со своими хирдманами во главе с Грамом Гримсоном. Старики Альвар и Фундин. Хейда, дочь Хедина с подружками, и её возлюбленный Тервин. Эрвальд, что вызывал меня на поединок за Митрун. Эгги, которому я пересчитал ребра. Кто-то ещё.

То была глупая шутка. Глупая и злая. Орминги или норинги — теперь для меня это имело немного значения. Свои? Родичи? Никогда не любил ни Свенсона, ни его клику. Никогда не уважал Этера. Мне не жалко его слуг. Мне не жалко Хейду и её ненаглядного Тервина, хотя некогда я нёс его с разбитым лицом из трактира. Но я видел слишком много крови, чтобы теперь об этом беспокоиться. На Эгги и Эрвальда я даже не глянул, располосовал их Рольфовым мечем. Перед стариками задержался.