Жан-Кристоф. Книги 1-5 - Ромен Роллан

— Что это вы? — спросил он с удивлением.

Она взглянула на него и ответила шумным взрывом смеха.

Он ничего не мог понять.

— Чему вы смеетесь? — спросил он. — Я сказал что-нибудь смешное?

Чем больше он приставал к ней с расспросами, тем сильнее она смеялась. Стоило ей взглянуть на его озадаченное лицо, и ею овладевал новый приступ смеха. Наконец она поднялась, подбежала к дивану, стоявшему в противоположном углу комнаты, и зарылась в подушки, чтобы нахохотаться всласть: все тело ее смеялось. Кристоф и сам стал смеяться: он подошел к Коринне и слегка хлопнул ее ладонью по спине. Вволю нахохотавшись, она подняла голову, отерла слезы, выступившие на глазах, и протянула ему обе руки.

— Какой же вы милый! — сказала она.

— Не хуже других.

Она не выпускала его рук, все еще вздрагивая от легких взрывов смеха.

— Что, легкомысленный народ французенки? — спросила она.

— Вы насмехаетесь надо мной, — весело отозвался Кристоф.

Коринна растроганно взглянула на него и, энергично тряхнув его руку, спросила:

— Друзья?

— Друзья! — произнес он, в свою очередь пожимая ей руку.

— И вы будете вспоминать о Кориннете, когда она уедет? Не будете бранить французенку за то, что она легкомысленно себя вела?

— А вы, вы не будете бранить варвара-тевтона за то, что он так глуп?

— За это его и любят… И вы приедете ко мне в Париж?

— Решено… Вы будете мне писать?

— Даю клятву… Скажите и вы: клянусь!

— Клянусь!

— Да не так же, не так. Надо протянуть руку.

Коринна стала в позу, как в «Клятве Горациев»{49}. Кристоф по ее просьбе обещал, что он сочинит для нее пьесу, мелодраму, которая будет переведена на французский язык и в которой она выступит в Париже. Она уезжала со своей труппой на следующий день. Уговорились встретиться послезавтра во Франкфурте, где уже был объявлен спектакль. Они еще поболтали немного. Актриса преподнесла Кристофу фотографию, где она была снята обнаженной почти до пояса. Затем они весело попрощались, расцеловавшись, как брат и сестра. И в самом деле, Коринна, поняв, что Кристоф очень любит ее, но ничуть не влюблен, тоже полюбила его, без всякого оттенка влюбленности, как добрый товарищ.

Ничто не смущало ни его, ни ее сна. Кристоф не мог попрощаться с актрисой в день ее отъезда: он был занят на репетиции. Но на следующий день он поехал, как было условлено, во Франкфурт, который находился в двух-трех часах езды по железной дороге. Коринна не верила, что Кристоф сдержит слово, но он отнесся к своему обещанию вполне серьезно: к началу спектакля он уже был в театре. В антракте Кристоф постучался в уборную актрисы; она весело и удивленно ахнула и кинулась обнимать его. Коринна была искренне признательна Кристофу за то, что он приехал. К несчастью для Кристофа, она пользовалась гораздо большим вниманием в этом городе, где было много богатых и образованных евреев, которые сразу же оценили ее красоту и предвидели ее успех. Поминутно раздавался стук, и в приоткрывающуюся дверь протискивались грузные субъекты с живыми глазами, изрекавшие с резким акцентом пошлые любезности. Коринна, разумеется, кокетничала со своими новыми поклонниками; ту же нотку задора и рисовки она невольно сохраняла и в разговоре с Кристофом, что его коробило. Он не испытывал к тому же никакого удовольствия от того, что Коринна, ничуть не стесняясь, занималась при нем своим туалетом; он с отвращением смотрел на кремы и румяна, которые она накладывала на руки, грудь и лицо. Он собирался уехать тотчас же по окончании спектакля, не повидавшись с Коринной еще раз; но когда он стал прощаться и извинился, что не может присутствовать на ужине, который давали в ее честь, она с такой очаровательной нежностью запротестовала, что он не выдержал. Коринна потребовала железнодорожное расписание и доказала Кристофу, что он может и должен пробыть с ней еще целый час. Долго уговаривать его не пришлось, и он остался к ужину; он даже сумел совладать с собой и не слишком ясно показывал, как тошно ему слушать глупости, которые произносились за столом, и видеть заигрывания Коринны с любой образиной. Но упрекать ее у него не хватало духу. Эта милая девушка, без твердых правил, беспечная, чувственная, падкая на удовольствия, ребячески кокетливая и в то же время честная, добрая, сохраняла во всем такое душевное здоровье и непосредственность, что даже недостатки ее вызывали невольную улыбку, почти симпатию. Кристоф, сидевший напротив Коринны, смотрел, пока она говорила, на игру ее оживленного лица, на прекрасные, сияющие глаза и несколько пухлый подбородок, на улыбку, в которой было что-то итальянское, — и доброта, и лукавство, и сладостная томность. Многое в облике Коринны открылось ему впервые. Некоторыми чертами она напоминала ему Аду — те же движения, взгляды, грубоватые ухищрения чувственной натуры, — словом, вечно женственное. Но в Коринне его особенно притягивала щедрость юга, его буйной природы, рождающей не салонных красавиц и книжных умников, а гармонические существа, телом и душой тянущиеся к солнцу. Видя, что Кристоф уходит, Коринна вышла из-за стола, чтобы не прощаться с ним при посторонних. Они опять поцеловались и еще раз пообещали друг другу писать и снова свидеться.

Кристоф уехал последним поездом. На одной из промежуточных станций он увидел встречный поезд, ожидавший отправления. В том вагоне, который был как раз напротив Кристофа, в купе третьего класса сидела молодая француженка, с которой он смотрел «Гамлета». Она тоже заметила и узнала Кристофа. Оба были поражены. Они молча поклонились и застыли, не смея даже взглянуть друг на друга. Кристоф все же успел разглядеть дорожный берет и старенький чемодан, стоявший рядом на скамье. Далекий от мысли, что она навсегда расстается с Германией, он решил, что это лишь временная отлучка. Пока Кристоф раздумывал, заговорить ли с девушкой и что сказать ей, пока он собирался опустить раму, чтобы перемолвиться с ней двумя-тремя словами через вагонное окно, послышался сигнал к отправлению, и Кристоф решил, что говорить не стоит. До отхода поезда оставалось несколько секунд. Они обменялись взглядами. Одни в своих купе, прижавшись лбом к стеклу, они долго смотрели друг на друга, преодолевая ночной мрак. Их разделяли стекла двух вагонных окон. Стоило протянуть руку, и пальцы их могли бы соприкоснуться. Так близко. Так далеко. Загромыхали колеса. Девушка все еще смотрела на него, отрешившись в минуту разлуки от своей робости. Оба так углубились в созерцание друг друга, что забыли попрощаться хотя бы кивком. Она постепенно исчезала из глаз Кристофа, и, наконец, поезд, уносивший ее, канул в ночь. Как два блуждающих светила, они встретились на мгновение и, разминувшись, уходили в бескрайные пространства, быть может, навсегда.

Не успела она скрыться из виду, как Кристоф ощутил бездонную пустоту, которую оставил в нем взгляд незнакомки; он не отдавал себе отчета, почему, но пустота была. Забившись в угол вагона, он в полудремоте смежил веки и почувствовал на себе ее взгляд; и все другие мысли отступили, чтобы он мог полнее вобрать в себя этот взгляд. Образ Коринны витал где-то близ сердца Кристофа, как бабочка, которая бьет крылышками в стекло закрытого окна и которую не впускают.

Но как только Кристоф вышел из вагона, как только ночная прохлада и движение по улицам сонного города прогнали сковывавшее его оцепенение, этот образ возник снова. Кристоф улыбался, он думал о прелестной актрисе с удовольствием, но и с досадой, смотря по тому, что ему вспоминалось — ее сердечное обращение с ним или пошлое кокетство.

— Ну, и черти же эти французы, — ворчал он, беззвучно смеясь и стараясь раздеться потише, чтобы не разбудить спавшую за стеной мать.

И в памяти всплыли слова, слышанные им в тот вечер в ложе:

— Есть среди нас и серьезные.

Так, уже при первом своем соприкосновении с Францией он стал в тупик перед загадкой ее двойственной природы. Но, как все немцы, он не старался ее разгадать и спокойно повторил, вспомнив о незнакомке, промелькнувшей перед ним в окне вагона:

— Она не похожа на француженку.

Как будто немцу подобает решать, что есть Франция и что на нее не походит.

Была она или не была француженкой, ее образ запал ему в душу; Кристоф проснулся среди ночи со стесненным сердцем: он вспомнил о чемодане, стоявшем на скамейке возле молодой девушки; и вдруг его пронзила мысль, что она совсем уехала из Германии. Правда, эта мысль напрашивалась с первой же минуты, однако он не додумался до нее. А теперь она рождала глухую печаль. Но он пожал плечами.

«Что с того? — спросил он себя. — Мне-то какое дело!»

И тут же опять уснул.

Но на следующее утро первый, с кем Кристоф столкнулся по выходе из дому, был Маннгейм, который осведомился, величая его «Блюхером{50}», не намерен ли он завоевать всю Францию. Через эту живую газету Кристоф узнал, что история с ложей имела успех, превзошедший все ожидания Маннгейма.