Писатель-Инспектор: Федор Сологуб и Ф. К. Тетерников - Маргарита Павлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Княгиня помолчала немного, опустя голову; потом, обращаясь к Осипу, который сумрачно стоял в стороне и с досадою поглядывал и на княгиню и на Наташу, тихо сказала:
— Сними с нее рубашку. Разорви ее, не отвязываясь, — прибавила она, видя, что Осип, отстегнувши ремень, уже взялся за веревки рук.
Он ухватил руками подол ее рубахи и быстро рванул. Тонкое полотно разорвалось до самого ворота, обнажая словно из слоновой кости выточенную белую спину. Осип завозился с обшитым кружевами рубцом ворота, дрожащими руками стараясь его перервать. Это ему не удавалось.
— Разрежь, — коротко сказала Касаткина, протянув Осипу ножницы, лежавшие подле нее на столе.
Осип, разрывая ворот, разрезал и оба рукава и снял с тела две задние части рубахи и вытащил из-под Наташи переднюю половину. Теперь она лежала совершенно обнаженная, страдающая и растерявшаяся от боли и стыда.
— Бейте ее по спинке, — коротко сказала Касаткина слугам.
И снова посыпались жестокие удары на девушку, покрывая ее тело кровавыми язвами. Снова раздалися ее стоны, громкие, рыдающие и короткие сначала, потом тихие и продолжительные, похожие на вопли умирающего животного, подстреленного охотником. Николай наслаждался не менее княгини: он замирал от восторга каждый раз, когда новая кровавая полоса протягивалась от его удара по спине Наташи. Он щурил масленые глазки, глупо ухмылялся и поминутно обтирал рукавом пот с раскрасневшегося лица. Осип сыпал удары изо всей силы, как бы стараясь добить поскорее изнемогавшую девушку. Он был бледен и сумрачен, как туча, и как-то слишком часто моргал своими суровыми глазами. Федор стоял совершенно растерявшийся, испуганный, бледный и дрожащий. Ему казалось, что наказание слишком продолжительно. Нервы его были расстроены, голова кружилась, в носу щекотало — и он едва удерживался, чтобы не заплакать. Одна княгиня была совершенно спокойна. В глубине души она наслаждалась, но она скрывала это наслаждение, и сидела покойная, с кротким выражением на лице.
— По шейке, — едва слышно приказывала она, — по плечикам, по ножкам, по ручкам.
Наконец все тело покрылось сплошными кровавыми язвами, с ран ручьями лилася кровь и собиралася на полу в одну большую лужу. Кровь подтекала под ее тело, подтекла к ее подбородку, оросила ее лицо и ее запекшиеся сухие губы. И эта масса окровавленного бичуемого тела лежала неподвижно, и только изредка раздавались слабые стоны.
— Довольно, — сказала княгиня. — Отвяжите ее и положите на спину.
Приказание было торопливо исполнено, и скоро Наташа лежала, привязанная к полу, на своей окровавленной иссеченной спине.
Княгиня с усмешкою рассматривала ее лицо, которое было повернуто к ней узкою полоскою белого красивого лба. И вот в эти ужасные минуты у княгини хватило духу смеяться, рассматривая эти странные очертания опрокинутого лица и кровавые пятна на кончике ее носа и на подбородке. Еще смешнее казалось ей страдальческое выражение лица юной мученицы. «Какие смешные гримасы она делает», — думала Касаткина и смеялася от всей души. Да, княгиня была странная женщина, и недаром так назвал ее Николай.
Княгиня молча, движением руки подала знак — и снова началась медленная казнь или, вернее, медленное убийство. Но теперь оно продолжалось уже недолго. Иссеченная, слабая Наташа уже умирала и едва сознавала свои страдания, судорожно двигалась в предсмертных судорогах. «Умирает», — подумала Юлия Константиновна, снова низко наклоняясь вперед в своем кресле, и, задыхаясь от злобы и радости, крикнула прерывающимся, дрожащим голосом:
— Сильнее! Чаще!
Удары посыпались с удвоенною силою на живот и на высокие, определившиеся груди Наташи. Через несколько минут Осип остановился. Остановился и Николай. Княгиня сидела все в том же неловком положении, дрожащая, взволнованная и торжествующая. Голова ее отуманилась. Она с каким-то упоением слушала эти частые взвизгивающие удары и смотрела на окровавленное тело.
Кровь опьянила ее. Она не заметила даже, что перед нею лежит безжизненный труп.
— Что же вы стали! — с неудовольствием сказала она. — Бейте!
— Чего бить! Разве не видите, что умерла, — грубо сказал Осип, отходя от убитой.
— Как, уже умерла! — промолвила княгиня с сожалением и встала. — Умерла, — повторила она, подходя к трупу и толкая его под бок ногою. — Как скоро, — и она в раздумье остановилась над трупом.
Она думала: не нужно было бы сразу забивать до смерти; сечь бы ее понемногу каждый день, или лучше каждую неделю по воскресеньям. И, сожалея о своей нетерпеливости, княгиня вышла из комнаты, оставив Клеманса распоряжаться уборкою тела[1043].
Приложение II
Начало поэмы «Одиночество» и некоторые отрывки
Впервые: Новое литературное обозрение. — 2002. — № 3 (55). — С. 14–31 (публ. М. Павловой).
Текст поэмы воспроизводится по оригиналу (ИРЛИ. Ф. 289. Оп. 1. Ед. хр. 33), с авторским названием. На автографе помета: «Рукопись поэмы Ф. К. Сологуба „Одиночество“. Найдена в архиве В. А. Латышева (учитель Ф. К. Сологуба по СПб. Учительскому Институту) и передана в Рукописный отдел Пушкинского Дома с согласия вдовы его Е. В. Латышевой, Ф. А. Васильевым-Ушкуйником. 21 / VI — 29 года» (Л. 84).
В дополнение к тексту поэмы в публикацию включены отдельные фрагменты черновых набросков к «Одиночеству», позволяющие частично реконструировать содержание этого незавершенного произведения (Там же. Л. 21–24, 44–49, 58–59); в квадратные скобки заключены зачеркнутые фрагменты автографа.
К фрагменту «Томима страхом и стыдом…» прилагается вариант в прозе (в автографе стихотворный и прозаический тексты расположены параллельно). В поэтической лаборатории Сологуба опыты преображения прозаического текста в стихотворный встречаются более или менее регулярно; пример из набросков к «Одиночеству» — самый ранний (в свете проблем, связанных с изучением поэтики символистской прозы, подобная практика будущего символиста, несомненно, заслуживает внимания).
НАЧАЛО ПОЭМЫ «ОДИНОЧЕСТВО» И НЕКОТОРЫЕ ОТРЫВКИ История мальчика-онанистаМожете ли вы показать мне хоть одного здорового ребенка? Я никогда не видел ни одного… Ребенку придется бороться с будущими опасностями, которые могут быть побеждены только здоровым существом; а между тем, он уже сам в себе носит зачатки опасностей, которые можно предвидеть и избежать… И мы не стыдимся этого!
Народная школа, 1882, № 4, с. 17–18.ПОСВЯЩЕНИЕ НЕКРАСОВУПечальник общего страданья,Апостол правды и любви,Мои благие начинанья,Мой первый труд благослови!
Тебе, учитель, в подражаньеВ бессоннице моих ночейЯ начал песню увяданьяНадежд строптивых и страстей.
Странна и необычна повесть,Не строго нравственна она,Но мне ее внушила совесть,Картин нерадостных полна.
Быть может, музы своенравнойВ труде рожденное дитяИсчезнет в темноте бесславной,Мои надежды поглотя.
Но, думой творческой томимый,Ее лелею, как отец.Как ты, немногими любимый,Но много думавший певец.
27 июля 1882ОДИНОЧЕСТВО Поэма«Тоской младенческой душиВ моей семье пренебрегали,А были чудно хорошиПорывы грусти и печали;Мои неясные мечтыТак были полны красоты,Наивности и увлеченья,Что, если б я до юных днейВ потоке темного паденьяДуши ослабленной моейИх не растратил — те стремленья,Текла бы молодость мояЧиста, прекрасна и свободна,Негодованья не тая,Не сомневался бесплодно,Я все бы отдал в жертву ей,Печальной родине моей.
И силой юного размахаЯ разрешил бы грусть мою,А ныне я один стоюИ думу робкую таю,Исполнен суетного страха.И ум подавленный молчит,Страдает грудь моя жестоко,И над душой моей лежитПроклятье смрадное порока.
Зимой (тепла была зима)Дышал я легче и вольнее;Работа светлого умаСвершалась ярче и свежее.Но летний зной опять настал.Каприз судьбы моей ревнивойМои надежды разогнал.В столице душно. Я усталПод гнетом скуки молчаливойИ светлый день, как день дождливый,С тоской холодною встречал.
Я вижу: смерть лишь угрожалаДавно. Предсмертный свой укорМне совесть грозно повторялаЗа мой бездейственный позор.Безумно детство расточалоМою энергию. В рядыДружины смелой не вступая,Иду один, иду, страдаяСтраданьем гибнущей среды.Давно один — и между мноюИ этой темною толпоюОдно лишь общее — порок,Который мощен и глубок.Куда ни глянь — все язва та же,Заражена отравой кровь,И гибнут в мелочной продажеИ убежденья, и любовь.Среди всевластного обмана,Отравлен язвой вековой,Не я один погибну раноВ наш век, холодный и пустой.Мы все отцов преступных дети,В себе мы носим отчий яд, —Следы их дел, — и цепи этиНад нами вечно тяготят.Ребенок — жертва преступленья!Какие мрачные виденьяСмущают тихий детский сон!Порочной жизни впечатленьяНавечно сохраняет он.Под маской скромного молчаньяУтратив девственность незнанья,Растленным миром окружен,Он рано гибнет для свободы,И вырастает он, как раб,Вдали от матери-природы,Душою низок, телом слаб.Мы знаем: есть благие всходы,Лежат святые семена.Чтобы взошли они, нужнаТеплом богатая весна.
Но в темном рабстве жизнь народаТекла доныне с давних пор:Свободе никуда нет входа,Пороку — место и простор.И в почве, сонны и ленивы,Лежат святые семена.Сойди, могучая весна,На наши жаждущие нивы!Напой их, светлая, дождем,И воздух освежи грозою,И пусть гремит весенний громНад нашей бедною землею,И пусть сверкают и блестятГрозы разгневанные взгляды, —Ей земледельцы будут радыИ вешний гром благословят!И ты придешь, гроза святая,По небу мрачному сверкая,Придешь, когда в земле сыройСхоронит сломанную силу,И не дойдет уже в могилуКо мне твой голос громовой!
А ныне бурею иноюНад мною небо омрача,Судьба дорогой роковою,Где нет отрадного луча,Меня ведет. Бушует вьюга,Я жду неведомого друга,Ищу заветного пути,Но гаснет вера понемногу…Где ты, заветная дорога?Где цель желанную найти?Зову неведомого бога,Зову без веры и любви,С огнем сжигающим в крови,С холодной думой безучастья.Напрасный зов! Он не придет,Желанный бог любви и счастья,И тьмы сурового ненастьяБольная жизнь не переждет!»
Такие тягостные строки,Судьбе напрасные упреки,Писал нетвердою рукойМой умирающий герой.Он был угрюм, и худ, и бледен,И венерическим венцомЕго высокий лоб изъеден,Покрытый язвами кругом.Больная грудь, слаба и впала,Неровно, трепетно дышала.К его лицу порою кровьРумянцем ярким приливалаИ тотчас отливала вновь.Он умирал. Какая силаЕго так мощно подавилаИ на измученном лицеРезцом жестоким начертила,Как на холодном мертвеце,Его глубокие морщины?Какие горькие кручиныНа сердце юноши легли?Какие мощные причиныЕго до гроба довели?
Когда тоскливую тревогуТая, старик могилы ждет,Его житейскую дорогуРисует память. Он живетДушой в минувшем, и былоеПред ним проходит ярко вновь,Проходит время молодое,Воскреснет старая любовь,Воскреснет снова образ милый,Исполнен прелестью и силой,Воскреснут эти вечера,Когда он ждал ее ревниво,Пройдут они так близко, живо,Как будто было то вчера.И все, чем долго сердце жило,Что было дорого и мило,Пройдет воздушною мечтой,Наполнив грудь его тоской,Порою грустною улыбкойЛицо осветит, как в ночиСвеча порой на влаге зыбкойБросает бледные лучи,Как светит в сумраке лампада.В его тоске и смерть — отрада.Но умирать, чуть ощутивЛюбви чарующий призыв,На этот призыв не ответивИ в жизни счастия не встретив!Безумно счастия желать,Когда оно проходит мимо,Маня, чаруя, и понять,Что смерть уже неотразима!Царит холодная тоска,И малодушна, и дикаВ душе испуганно-унылой;В уме с неудержимой силойПроходит повесть прежних лет,И в ней луча отрады нет!
Она печальна и уныла,Как не зарытая могила,Как гроб раскрытый. Вдалеке,В одном уездном городкеНад мелкой, грязною рекою,Под вечер, позднею зимоюВ семье мещанской он рожден.Отец — зажиточный сапожник,Всегда работой завален,Ее любивший, как художник.Он мастером искусным слыл, —Прилежный, честный с малолетства, —Работу от отца в наследствоВо многих семьях получил.Прилежный Библии читатель,Благочестив он был, как Ной,И наградил его СоздательТрудолюбивою женой.Она сильна, она здорова,Как холмогорская корова,Неприхотлива, весела,Всегда кротка, хотя пороюПолна загадочной тоскою,Она тогда еще цвела Могучей, юною красою:Лилеи девственной нежней,Круглы атласистые щеки,И волны зыбкие грудейЛежат, упруги и высоки;Спускалась русая косаНа беломраморные плечи,Под бровью черною глазаГорели страстно, как гроза,И выразительно, как речи,Как голос страсти молодой;Как розы, алы, полны губы,И как жемчужин крупных строй,Красиво-ровны, стройны зубы.Ей было восемнадцать лет,Когда свой роковой обетЕлена в храме повторила;В ее груди дышала сила, —Ему уж было пятьдесят,Его работа иссушила,Старей казался он на взгляд.Жену любил он, был ей верен,И сам в жене он был уверен.И точно, кроткая женаБыла всегда ему послушна, —Но он не видел, что онаК нему глубоко равнодушна,Что слезы льет поройОдна, Бог весть о чем скучаяИ одиноко изнываяВ борьбе невидимой с собой.Легла нерадостная доляНа эту бедную рабу:Гнетущей бедности неволя,Приказ отца — ее судьбуРешили. Надо покоряться!Сильна, упряма и горда,Она умела не боятьсяНи темной жизни, ни труда.И как ни горьки были слезы,Как ни давили сердце ей,Она цвела пышнее розыИ утра майского свежей.Изнемогая от рыданий,Она склонялася поройСвоей победной головойПод гнетом тягостных страданий.Но быстро слезы осуша,Она смеялась, и, как прежде,Вновь открывалася душаТуманной, сладостной надежде.Свою глубокую печальИ все, чего ей было жаль,Чего для счастья не хватало,Она в работе забывала.И, право, некогда грустить:В его дому она хозяйка, —Везде, как хочешь, успевай-ка:Корову надо подоить,Сварить обед, сготовить ужин,Все вымыть, вычистить, прибрать,А утром на базар бежать.И муж так часто был недужен,За ним тогда уход был нужен.
И, может быть, была б онаДо гроба верная жена.И все, что кровь ей волновало,И что ее теснило грудь,И с чудной силой призывалоНа новый путь, безвестный путь,Перегоревши как-нибудь,Навек заглохло б. До могилыОна несла бы жребий свой,Богатые растратя силыДля жизни вялой и пустой.Быть может, если б были дети,И счастье улыбнулось ей,И были б тягостные сетиИ неразрывней, и сносней.Но не было у них детей.Была весна. Порой весенней,Когда природа веселей,Поэт бывает вдохновенней,Любовь волнует нас сильней.И если дева молодаяЕще тогда не влюблена,Порой, тоскуя и вздыхая,Томится, грустная, она.Девичий сон ее смущаютЕй непонятные мечты, —Они чаруют и ласкают,И думы ими заняты.Невыносимей в это времяНеразделенная любовь.Ее томительное бремяТяжеле пыток и оков.То время юности здоровой,Зато чахотка той поройБывает злей, — и жизни новойНе ощутить душе больной:Ее с жестокостью суровойВесна торопит на покой.Настали ночи хмелевые,Теплы, чарующи, живые.Для ожидающей душиТе ночи чудно хороши.Она в полночь встает босая,Выходит тихо на крыльцо,И ветер, грудь ее лаская,Обвеет грустное лицо.Она глядит, свободно дышит, —В полях туманится роса, —И ухом возбужденным слышитВезде ночные голоса.Они зовут, они тревожат,Волнуют молодую кровьИ одинокую любовьОпять в больное сердце вложат.Зато как тягостно потомВернуться снова в келью ту же,Как нестерпим бывает домЕе слабеющего мужаИ ложе их!Был жаркий день,Стояло солнце близ зенита,Повсюду тягостная леньВ горячем воздухе разлита.Сном полуденным задремал,Осилен зноем городишко,И каждый ветхий в нем домишко,Как старец, тихо почивал,Закрывши ставни, словно очи,И в тихий сумрак полуночиДень своенравно превращал.Не спали только ребятишки,Босые прыгали мальчишки,Играли, несмотря на грязьИ в грязи пачкать не боясьСвои привычные ножонки,Одежды, лица и ручонки.В домах все тихо; лишь реветРебенок где-то недалеко:Должно быть, матушка сечетЕго за что-нибудь жестоко.Порою брань из кабакаВ прогнившем воздухе несетсяИ в детском слухе остается,Бесчеловечна и дика, —Порою звучно раздаетсяУдар удачный кулака,Порою смех, порой рыданье,А чаще — мертвое молчанье,Как будто жителей здесь нетИ невредим от древних летУмерший город сохранился.Еленин муж всегда ложился,Полдневный конча свой обед,Заснуть часок. Но ей не спится,И духота ее томит,И градом пот с нее катится,И платье грудь ее теснит.Идет с корзиной за грибамиВ соседний городу лесок,Что за рекой над берегами,Прохладной тенью позалег.Дорогой ближнею ЕленаПереходила реку вброд;Вода была ей по колено,Она смеется и поет.И видит: зноем истомленный,Помещик юный над рекойСтоит, любуяся, прельщенныйЕе роскошной красотой.Еще ничем не пресыщенный,То был уездный Дон Жуан.Над женским полом разных странИм не одна была победаЛегко одержана; ходитьОн нынче вышел до обеда,Чтоб аппетит свой возбудить.«Она красива!» — Он подходитИ с нею разговор заводит.Идет за ним вослед она,Влеченью тайному послушна,Желанья страстного полнаИ к долгу чести равнодушна, —И входит в лес. Ветвей шатерПокрыл их сладостною тенью,И дышит негою и леньюИз мха разостланный ковер.Сперва был скромен разговор,Потом страстнее становился,Потом и вовсе прекратился,Язык иной его сменил,И поцелуев, и движений,И голос чести заглушилТот голос тайных наслаждений.Весна готовила постель,В лесу их лето сочетало,И разостлал над ними ЛельВетвей зеленых покрывало,И лес, как храм, он весь оделКрасиво-скромными цветами,И гимны брачные им пелРучей игривыми волнами.Забвенье мелочных забот,Забвенье обыденной прозы,Что сердце бедное гнетет,Как непонятные угрозы,Забвение цепей своих.Лесная глушь ей подарилаИ счастье жизни совместилаВ один короткий, чудный миг.Пила страдалица с отрадойИз чаши полной бытия,И опьяняющей усладойЗвучали песни соловья,И говор быстрого ручья,И листьев говорливых ропот,И милого влюбленный шепот.И чаша выпита до дна, —О, если б жизнь оборвалася,Была бы счастлива она,Она угасла бы, смеяся,Внимая голосам весны,Что в шумном говоре волныИ в птичьем гаме возглашала:«Хвала тебе, хвала тебе,Освободившейся рабе!Свои оковы ты порвала!»Но чаша выпита до дна.Взволнованна, опьянена,Встает от сладостного сна.Настало скоро пробужденье:Воды речной прикосновеньеЕе отрезвило, когдаОна чрез реку проходила,И холодна была вода,Как та таинственная сила,Что жизнь ее поработилаОна безжалостно: ничтоЕе оков не разрывало;Что было с детства привито,Что в сердце юное запало, —Один ликующий порывНе уничтожит, не изгонит.Тревогу в сердце ощутив,Она стыдливо, низко клонитСвое красивое лицоИ слезы горькие роняетНа обручальное кольцоИ долго, тягостно рыдает.Томима страхом и стыдом,Окольным крадется путем,Походкой трепетного вора,Чтобы никто не мог позораВ лице смущенном прочитатьИ ядовитого укораВослед преступнице послать.Идет, а что-нибудь услышит —Остановяся, еле дышит.Калитка ль близко заскрипит,Иль голоса где прозвучали,Или по ветру долетитНеясный звук из темной дали,Или шаги, — она бежит,Как лань, дика и боязлива,Таится тихо где-нибудь,И как неровно, как пугливо,Трепещет розовая грудь.
<27 июля 1882> Из черновых набросков к поэме «Одиночество» <1>Стихи:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
