Тезей (другой вариант перевода) - Мэри Рено

- Если кто-то должен быть наказан - пусть это буду я.

Я кивнул.

- Молодец, - говорю...

- Но почему Зевс проклянет людей, раз они ничего не сделали плохого? Ты так не стал бы.

Неожиданно для себя я ответил ему, как взрослому.

- Я не знаю, - говорю. - Такова природа Необходимости. Я видел, как Посейдон, Сотрясатель Земли, сокрушил Лабиринт, истребив правых вместе с виноватыми... Законы богов выше нашего понимания. Люди - всего лишь люди. Иди сюда, давай покончим с этим.

Мне было тяжко, но я знал - должен. Я должен был показать всем, что я справедлив.

Он ни разу не ойкнул. Когда всё было позади, я сказал:

- Ты перенес это по-царски, и Царю Зевсу это понравится. Но не забывай об этом и почитай богов.

Он сглотнул и сказал:

- Теперь он уже не поразит народ, - значит, мне можно взять козленка?

Я сдержался и отослал его к матери. Конечно же, целый месяц только об этом и говорили, не забыли этого случая и потом... Она была слугой Артемиды, - а Артемида любит молодых зверят, - потому это был подарок ее врагам, которые по большей части были моими врагами. Она была их оружием в борьбе против меня. Эти престарелые владыки, которых я ограничил в их власти над крепостными и рабами, - они ненавидели перемены, они завидовали новым пришельцам из Бычьего Двора: их юности, веселью, их непривычному жизненному укладу... А те со своей стороны скоро почувствовали это - ребята были умные - и дали понять, что они на стороне амазонки. Так что теперь - вместо личного соперничества прежних времен, - теперь во Дворце возникла борьба двух партий.

Я знал, что Ипполите все время приходится иметь дело с тайными подвохами: так ведут себя те, кто не решается на открытую вражду. Теперь речь шла не о рабынях, от которых можно избавиться в любой момент, - зато и она ничего от меня теперь не скрывала. Она уже не была той прежней дикаркой, разбиралась во всех делах не хуже любого мужчины - и была озабочена ими, ради меня и ради нашего сына.

За ней посылали шпионов, когда она ездила в горы, в надежде выследить ее тайные обряды... Это я предполагаю. А что пытались использовать малыша это знаю наверняка: не понимая, что это значило, он бесхитростно рассказывал нам, кто о чем его расспрашивал... Хотя его матери нечего было скрывать, в его невинности таилась опасность: ее друзья любили посмеяться и могли в шутку сказать что-нибудь такое, что в серьезной трактовке могло бы звучать совсем по-другому... Да и его собственные причуды могли быть извращены коварными устами... Но я не стал предупреждать его. Он был чист как вода, и всякая перемена в нем была бы заметна и возбудила бы лишние подозрения; я больше верил в его собственное нежелание говорить с людьми, которые ему не нравились.

Как ни был я зол - я был вдвойне осторожен, разбираясь с этими людьми: надо было уберечь ее от нападок, но при этом никого из них ни в чем не обвинить. Меня тошнило от этого, - я привык сражаться лицом к лицу при ясном свете дня, - но с севера сочились слухи. В основном искаженные, глупые, однако за ними ощущалась грозная правда... А когда надвигается шторм - не время разгонять команду.

И скоро стало ясно, что он действительно надвигается. Пириф прислал ко мне не кого-нибудь, а брата своей жены; письмо, скрепленное царской печатью, он отдал мне, когда мы остались одни. Оно гласило: "Черные Плащи повернули прямо на юг. Племена к востоку от Эвксина пришли в движение. Они идут к Геллеспонту, и я не думаю, что проливы смогут их задержать. Если так - они будут во Фракии в этом году. Не рассчитывай, что зима их задержит, голод и холод могут погнать их быстрее. Остальное Каун тебе расскажет".

Я повернулся к лапифу. Он ждал этого и сразу ответил:

- Пириф решил, что этого лучше не писать. Предупреди свою госпожу, что вместе со своими мужчинами идут воительницы Сарматии, которые служат Богине, и что их ведут Лунные Девы.

8

Я ничего не стал говорить ей, думал, у нас еще хватит времени для тревог. Сказал, как и всем остальным, что Каун путешествует - и вот заехал по пути в гости... Но едва мы легли в тот вечер: "Говори, что случилось?" Она всегда чуяла мои мысли и вытянула из меня все.

Когда я рассказал, она долго лежала молча, потом сказала:

- Наверно, опять появилась длинноволосая звезда.

- Как? - спрашиваю. - Разве Лунные Девы уходили от своих святилищ?

- Говорят так. Говорят, что очень давно - с тех пор дубы успели вырасти и умереть - народ Понта жил за горами, на берегу другого моря. Потом появилась эта звезда с огненными волосами, которые струились через все небо, и потянула все народы, как приливную волну. Жрицы той поры прочли знамения и увидели, что их страну нельзя отстоять от киммерийских орд; тогда они ушли оттуда с нашим народом, сражаясь впереди всех. А когда дошли до Понта часть звезды упала на землю. Потому они взяли ее, ту землю, и удержали ее.

Я вспомнил тот громовой камень, но она не хотела говорить с мужчиной об этих священных тайнах, даже со мной.

- Перейти Геллеспонт целому народу - это не шутка, - сказал я. - Потом перед ними будет Фракия - обширная страна, полная свирепых воинов... Где-то к северу от Олимпа их остановят, мы их вообще не увидим.

Она молчала, - но лежала слишком легко для спящей; а я чувствовал ее сокровенные мысли так же, как она мои.

- Что с тобой? - спрашиваю. - Чего ты боишься, тигренок?.. Я люблю тебя, твоя честь для меня - как моя; я никогда не позову тебя биться с твоими прежними товарищами, даже если они пойдут на штурм Скалы. Если дойдет до этого, придет твое время стать женщиной: ты будешь с ребенком, или заболеешь, или получишь знамение не принимать участия в битве, ни на одной из сторон... Оставь это всё мне.

Она прильнула ко мне:

- Ты думаешь, я смогу глядеть на тебя со стены и не спрыгнуть вниз? Ты же знаешь: мы - это мы.

При свете звезд я видел ее глаза, горевшие как в лихорадке. Я погладил ее, сказал, чтоб успокоилась, этого никогда, мол, не случится... Наконец она заснула, но вздрагивала, вздыхала во сне и вдруг - в сонном полуудушье издала боевой клич Лунных Дев, как я его запомнил с Девичьего Утеса. Я разбудил ее - и ласкал, пока не уснула снова... Но на другой день, не сказав ей ничего, послал в Дельфы: спросить у бога, что делать.

Тем временем народ во Дворце всё ссорился, а малыш всё рос. Он мог ускакать в горы и потерять там своего конюха; а потом его находили на вершине или возле ручья - он разговаривал сам с собой или пристально глядел в одну точку... Однако в нем не было признаков безумия: он отлично, быстро соображал, - а писал и считал, сказать по правде, лучше меня, - и ничего не вытворял после той истории с козленком, и был мягок со всеми окружающими... Но однажды один из придворных подошел ко мне и, притворяясь, что узнал об этом случайно, рассказал: мальчик сделал себе святилище Богини в пещере среди скал.

Я отшутился как-то, но когда упали сумерки, - сам полез вниз, посмотреть. Тропа была крута и опасна - для горных коз тропа, а не для людей, - но я наконец добрался до маленькой площадки, обращенной к морю, на которую выходило устье пещеры, приваленное камнями. Там на Скале был высечен глаз. Настолько он был древний, так стерся, - я его едва разглядел. Святилище было давно покинуто, но на каменистой площадке перед ним лежали цветы, ракушки и яркие камушки.

Я ничего не сказал мальчику, но спросил у его матери, знает ли она, она покачала головой. Позже, сумев поговорить с ним, она сказала мне:

- Тезей, он даже не видел знака; ты сам говоришь, он стерся. Он, оказывается, даже не знает, что значит этот глаз. И откуда бы ему знать? это женское дело... Однако, он говорит, что Владычица приходит туда...

Меня зазнобило. Но я улыбнулся и говорю:

- Он видит богов в твоем обличье, вот и всё. Мне ли порицать его за это?..

Мне хотелось ее успокоить, ей и так доставалось от зависти дворянства и невежества крестьян.

Вскоре дошли до нас новости с севера. За Геллеспонтом шли яростные войны, и люди там заперлись в крепостях.

Рассказывали, что они выжгли свои нивы, не успев собрать урожай, - и сами остались на всю зиму, как птицы, - лишь бы изгнать орду со своих земель. И без оракулов было ясно, к чему это приведет... Но вернулся и мой посол из Дельф, увенчанный гирляндой добрых вестей: бог сказал, что Скала падет не раньше, чем отживет столько же поколений, сколько было до сих пор. Буря разобьется об нее, но стихнет лишь после назначенной жертвы... Посол спросил, что это за жертва; но оракул ответил, что божество, которое ее требует, - само и выберет.

Я обдумал это... На другой день мне привели в крепость по нескольку всех животных, угодных богам, и я бросил жребий среди них. Жребий пал на козу, и я принес ее в жертву Артемиде; так что предсказание как будто было выполнено - но скотина пыталась удрать с алтаря, дралась за жизнь... Это худо, когда жертва не идет добровольно, но я сделал, что было предписано.

В тот год осень была ранняя и холодная. Я послал на Аргос три корабля за зерном и спрятал его в подвалах под Скалой... И предупредил всех, чтобы не устраивали пышных пиров в честь урожая, а берегли продовольствие. Слухи были повсюду, было уже слишком поздно для молчания: от него всем стало бы еще страшней.