Мария кровавая - Кэролли Эриксон

Добрая весть немного успокоила нарастающую враждебность между англичанами и испанцами, которая достигла к тому времени такого накала, что замышлялось даже несколько массовых актов насилия. Ноайль сообщал, что одна из групп заговорщиков намеревалась среди ночи взять штурмом дворец Хэмптоп-Корт и перебить там всех испанцев. Французский посол был уверен, что злодеи намеревались вместе с ними убить также королеву и ее советников. Слух о таком заговоре казался правдоподобным, потому что мелких актов насилия было более чем достаточно. Выходя из дому, англичане начали брать с собой аркебузы и при малейшем подозрении устремлялись по улице с оружием наперевес, набрасываясь на первого попавшегося испанца. Реиар сообщал, что сам был свидетелем того, как какой-то придворный низкого ранга в три часа дня затеял на улице драку с двумя испанцами. Поскольку силы были неравны, он вскоре обратился в бегство, но вначале, «чтобы показать, какой он храбрец», вытащил из-под плаща оружие, направил на одного из чужестранцев и выстрелил. Никто не пострадал, но такого оскорбления испанцы снести не могли. Три дня спустя они подкараулили обидчика недалеко от дворца и убили.

Ренар понимал, что действенным средством против этого беспорядка, по крайней мере на некоторое время, могла бы стать весть о беременности королевы, и потому, услышав о заключении лекарей, немедленно распространил это известие повсюду «с целью обуздать недовольных». Посол герцога Савойского при дворе Марии тут же послал на родину депешу. «Королева носит ребенка, — говорилось в ней. — И у меня есть личные причины верить этому, поскольку я получил сведения, что королеву по утрам тошнит». Дипломат из Савойи, как и Ренар, поговорил с лекарем королевы, который дал «положительные заверения» о беременности, добавив, что «если бы это не было правдой, то все признаки, описанные в медицинских книгах, оказались бы ошибочными».

В октябре настроение при дворе изменилось. Английские и испанские придворные несколько смягчились. Они перестали нападать друг па друга и возвратились к сдержанной куртуазности, которую обнаруживали в июле в начале визита Филиппа. Испанцы проявили добрую волю и устроили турнир в иберийском стиле — так называемые «игры с лозой» — рыцарский турнир, в котором вместо копий использовали ветки кустарников. Англичан это занятие не вдохновило, но тем не менее участие в нем они приняли. Затем было отмечено, что две группы придворных больше не держатся изолированно на празднестве или балу, а снова начали общаться. На одном из таких балов адмирал Говард представил танцевальный номер, который исполняли восемь матросов в пестрых штанах из золотой и серебряной парчи, кожаных безрукавках с капюшонами и в масках. Они так задорно отплясывали английский народный танец хорнпайп, что к ним присоединились все присутствующие, включая короля и королеву. Оба пребывали «в здоровье и веселье» и, кажется, наслаждались друг другом.

Беременность Марии внесла заметные изменения к лучшему в вопрос о ее совместном правлении с Филиппом. Пока принц был просто супругом королевы, и никем больше. Все его королевские прерогативы существовали, пока была жива Мария, и те подданные, которые считали принца всего лишь отцом будущих детей королевы, в определенном смысле были недалеки от истины. Но традиция всегда сильнее приверженности букве закона. А она требовала от жены во всем подчиняться воле мужа. Но как можно было ожидать, чтобы правящая королева, выше которой в этой стране не существовало никого, повиновалась супругу, не имеющему здесь никаких законных прав и к тому же много моложе по возрасту? Эта проблема сильно тревожила советников Марии. Важно было сохранить достоинство Филиппа и создать ему хотя бы видимость приоритета. Потому что ставить его вторым после жены было несомненным оскорблением, в то время как поставить второй Марию соответствовало библейскому учению, нормам общества и неопровержимому утверждению, что способности женщин ниже способностей мужчин.

В месяцы, последовавшие после свадьбы, Мария обнаружила, что за радость присутствия рядом с пей Филиппа приходится платить. В глазах своих советников она превратилась в супругу короля, его младшую партнершу, которой вскоре суждено играть положенную ей роль, до сих пор не исполнявшуюся только по причине династических особенностей Тюдоров. То есть ее стойкость, ее уверенное лидерство, которые она проявила в первый год правления, — лидерство, которое никогда не переставало их удивлять и которое было благополучно забыто до очередного кризиса, — все это было всего лишь отклонением от нормы. Но теперь, поскольку она замужем, норма восстановлена.

Для Марии ситуацию осложняли два момента. Первый: для всех окружающих считалось естественным, что жена короля всегда ему подчинена, и в общественном сознании Мария занимала положение ниже Филиппа не по причине собственных качеств, а из-за вековых традиций. Вторая сложность состояла в том, что отныне Марии предстояло сражаться внутри себя с двумя противоречащими друг другу факторами. В детстве ее учили, с одной стороны, ожидать замужества, а с другой — питать отвращение к его притягательной силе и оценивать себя ниже мужчины. В юности эти представления подверглись испытанию из-за мучительного зрелища развода родителей и ее собственной опалы, и после двадцати лет Мария начала смотреть на свое будущее совершенно иначе. Вместо привычного ожидания участи замужней женщины она поверила в свое высшее предназначение. Замужеству это высшее предназначение не препятствовало, но едва ли соответствовало роли послушной супруги правящего короля.

Но вот для разрешения этого сложного конфликта нашелся радостный компромисс — беременность Марии. Потому что, хотя, с точки зрения окружения, теперешнее состояние Марии и подчеркивало ее несоответствие роли правительницы, но оно одновременно оправдывало и детские ожидания, королевы, и ее взрослые надежды. Ребенок, которого она носила, как бы воплотил тот образ, который был сформирован для Марии в детстве, и этот же ребенок укреплял ее в уверенности, что она ведома Божественным провидением. Теперь Мария могла позволить себе со спокойной совестью передать Филиппу часть своих полномочий, поскольку на нее саму была возложена задача первостепенной важности — воспитание наследника католического престола.

Еще до того, как Филипп сошел на берег в Саутгемптоне, придворные Марии говорили о нем так, как будто ожидали, что он будет ими править. Советники на заседаниях и придворные в письмах друг другу неоднократно повторяли известную пословицу «Movus Rex, Nova Lex» («Новый король — новый закон»), а английские дипломаты при иностранных дворах начали нервничать и посылать запросы, осведомля — ясь, отзовут ли их по случаю прибытия нового короля. Однако никаких изменений в процедуре правления не произошло, за исключением повеления Совету, чтобы периодически составлялся краткий отчет о состоянии дел в стране по-латыии и испански и подавался тому, кого назначит рассматривать его от своего имени Филипп. Было решено также, чтобы все документы подписывались обоими монархами. Но это все была обычная административная рутина. В середине сентября в обращение выпустили новые монеты, на которых профиль Марии был заменен двумя профилями — короля и королевы. К этому времени создалось впечатление, по крайней мере у иностранных гостей, что всеми делами в государстве заправляет Филипп. Посол Савойи сообщал, что «король слушает отчеты и просматривает почту по всем делам государства, как и положено его достоинству». Посол также замечал, что Филипп кажется таким доступным и дружелюбным с англичанами, как будто сам англичанин, многозначительно добавляя, что «он уже имеет ту же власть, что и его предшественники на английском престоле».

Письма, которыми обменивались приближенные Филип-, па и его советники в Испании, положение супруга английской королевы представляют совершенно иным образом. В конце августа Филипп потребовал «прислать из Испании корабль», на котором он «мог бы отплыть в любое время без всякой задержки». Испанский Совет понял это так, что корабль нужен Филиппу на случай бегства. Испанские советники встревожились, и адмирал, предполагая, что Филиппу угрожает серьезная опасность, составил план бегства. Он собирался в спешном порядке снарядить флот якобы для доставки войск во Фландрию, а на самом деле — чтобы привезти Филиппа назад в Испанию. Испанский флот должен был встать на якорь в английском порту, а затем принца под предлогом инспектирования доставили бы в лодке на флагман. Здесь, на борту испанского боевого корабля, он был бы уже вне досягаемости англичан. План предусматривал, что Филипп мог отплыть, вообще не сказав никому ни слова, а мог устроить с англичанами торг, соглашаясь сойти на берег лишь при условии, что они «организуют дела так, чтобы он мог жить здесь, как приличествует монарху».