Марина Цветаева. Письма 1933-1936 - Марина Ивановна Цветаева

— Почему все думают, что я сильная и полная, когда я полна — только вдохновением, как грудь — дыханием. Разве вдохновение (дыхание) — содержание? Я в себе чувствую пустоту и огонь.

_____

А может быть — все эти бесконтрольные признания — только потому, что день — без колеи? (Проснулась сначала в 3 ч<аса>, потом в 5 ч<асов>, подняла Мура, провожали на поезд, словом, весь день сдвинут, а я этого больше всего боюсь, — я ведь себя, как монашка, уколейла[1288] — от самой себя.)

Простите, милая Наташа, за бессвязное письмо, но лучше такое, чем еще один день Вашей мысли, что я — невежа.

На «историю» сейчас нет пороха, — длинная повесть[1289]. Расскажу только конец:

— Тогда я написала ему: «Гете — только взвесьте в себе звук этого слова — всю жизнь пролюбил безнадежно, и той женщине, которую любил больше всего, дольше всего, безнадежней всего, сказал:

Die Sterne — die begehrt man nicht:

Man freut sich ihrer Pracht.[1290]

— Любите — та*к. Ибо Stern любить даже сам Herrgott[1291] не может запретить»[1292].

_____

Потом расскажу начало — чудное, и середину — которой не было — и совсем — конец.

Словом, еще раз своими руками — разрушила — как делала — всю жизнь. Может быть — в последний раз.

А Мур об отце не скучает. И это ужасно. (Я отродясь скучавшая обо всех! Не — без всех, обо всех: тоска как устремление, нет: СТРЕМНИНА! как основной двигатель.) Отец его безумно любит и был с ним — нежнее нельзя, добрее нельзя, всё исполнял: задарил. (Посильно!)

Что* это за беспощадное поколение!

Вот он — новый человек.

БОЮСЬ его.

Нужно всё отдавать детям без всякой надежды — даже на оборот головы. Потому что — нужно. Потому что — иначе нельзя — тебе.

Мур не будет ходить на мою могилу. (Неприятно. Зачем? Всё равно, там никого нет. И т. д.)

Физическая энергия — и головная. (Силён и умён.) А — душа?? Где? Когда?

И даже не знаю — желать ли. Хороша я — со своей «душою». Живого места нет.

Простите, Наташа.

Следующее письмо будет в колейный день, более моё. С утра, со свежей головой и с поменьше-сердца.

Обнимаю Вас

                                       МЦ.

Я здесь до 25-го сентября.

Впервые — Письма к Наталье Гайдукевич. С. 123-126. Печ. по тексту первой публикации.

63-35. В.В. Рудневу

La Favi*re, par Bormes (Var)

Villa Wrangel

17-го авг<уста> 1935 г., суббота

                         Дорогой Вадим Викторович[1293],

Мне ужасно жалко тех полутора страничек про двуголосое пение, тем более, что я после чтения получила четыре письма с просьбой прислать текст песни:

Если набор немецких слов — мой, конечно плачу* — я, — и вовсе не пла*чу, потому что эту песню люблю до безумия, и ее нигде нет, кроме как в моей памяти, и хочу, чтобы она осталась.

Это просьба.

_____

Сейчас занята своими стихами, запущенными — годы. Прозы не пишу по еще одной причине: отсутствию стола и твердого места. Один стол (кухонный и весь расшатанный и весь загроможденный) — в комнате без окна, а другой — с другим соломенным таскаюсь по ноголомной лестнице в сад, но так как тоже не стоит, вообще весь — ходит, прислоняю его к огромной кадке (подложить невозможно, у него пляска Св<ятого> Витта[1294]) и подперев коленом — пишу. А в кадке живут змеи сына хозяина, а я их безумно боюсь (не хозяев, а змей) верней — меня тошнит от мысли — такого соседства, и я больше думаю о них, чем о стихах, — честное слово. Все время поверх тетради кошусь на бак с ними, они — в какой-то жиже, их — три, одна через другую, и Мур говорит, что — свистят.

Живем очень хорошо, единственная беда — продовольствие: почти все утра уходят на доставку. Утешение — дынная и виноградная дешевка, но Муру злоупотреблять нельзя и нужна пища посолиднее, за ней и бегаю, с неизбежным спутником — мешком. (Ах, если бы мне немецкий мешок с ремнями, я с таким бы — танцевала!)

Юг — уже свежеет, вечера просто свежие. Был за все время один дождь и один — незабвенный — день мистраля. (А змеи, пока пишу, плетут узлы).

_____

До свидания и, если только можете, подарите мне эти полторы страницы — как подарок. Если можете.

Сердечный привет и пожелания доброго конца лета.

                                       МЦ.

Впервые — Надеюсь — сговоримся легко. С. 82–83. Печ. по тексту первой публикации.

64-35. В.Н. Буниной

La Favi*re, par Bormes (Var)

Villa Wrangel

28-го августа 1935 г.

                         Дорогая Вера,

Я знаю, что мое поведение совершенно дико, но знаю также, что я совершенно взята в оборот фавьерского дня. Во-первых — у меня нет твердого места для писания, во-вторых — при нетвердости места — отсутствие твердого стола: их — два: один — кухонный, загроможденный и весь разъезжающийся от малейшего соприкосновения, к тому же — в безоконной комнате, живущей соседним окном, другой — на к<отор>ом сейчас пишу — плетеный, соломенный, стоящий только когда изо всех сил снизу подпираешь коленом, т. е. — весь какой-то судорожный. С этим столом я в начале лета таскалась в сад — пока Мур днем спал — от 2 ч<асов> до 4 ч<асов> — но это была такая канитель: то блокнот забудешь, то папиросы, то марки у Мура остались, кроме того — в двух шагах кверху — тропинка, по к<оторо>му <которой> весь Фавьер на пляж или