Жуков. Портрет на фоне эпохи - Лаша Отхмезури

Почему Жуков в своих мемуарах пять или шесть раз возвращается к сражению, в котором не участвовал? Конечно, он хотел упрочить свою репутацию стратега, утверждая, что заранее предупреждал Сталина об опасности. И повторимся: нет никаких оснований не верить тому, что он разгадал планы германского командования, ведь он это делал гораздо чаще, чем любой другой советский военачальник в ту войну. Но была и еще одна причина. Если внимательно вчитаться в текст «Воспоминаний», быстро замечаешь, что он заодно сводит счеты с Еременко и Хрущевым, ставшими после 1957 года его самыми заклятыми врагами. Читая дальше книгу Жукова, мы увидим, что у него имелись все основания быть злым на Хрущева, резко оборвавшего его карьеру, очернившего его репутацию и до нелепости минимизировавшего в истории его роль в Великой Отечественной войне. Еременко же в 1957–1964 годах был тесно связан с хрущевским кланом, и именно он взял на себя работу по низвержению статуи «командора» Жукова как в глазах широкой общественности, так и в военных кругах. Через статьи в прессе и книги он с какой-то одержимостью доказывал, что Жуков только и делал, что ошибался или присваивал себе чужие идеи. То, что сам Еременко в начале сентября провалил контрнаступление против Гудериана,  – это факт; но сложно сказать, могло ли оно завершиться успехом, учитывая неравенство сил двух сторон и, главное, неравенство полководческих талантов командовавших ими генералов. Хрущев тоже не покрыл себя военной славой. Парализованный страхом перед Сталиным, он ни разу не помог Кирпоносу противостоять давлению Кремля, скорее наоборот. И Жуков прав, говоря, что Хрущев старался преуменьшить опасность, чтобы понравиться своему хозяину. У Буденного хотя бы хватило смелости 11 сентября телеграфировать Сталину, что тот ошибается, что Киев следует сдать. За что он немедленно был снят с должности и заменен Тимошенко.

После нежелания верить в подготовку немцами нападения в июне 1941 года Сталин совершил вторую крупную ошибку в отношении ситуации вокруг Киева. Несмотря на все тактическое и организационное превосходство немцев, именно этими двумя ошибками объясняется захват вермахтом столь значительной части советской территории. Чтобы отвоевать ее, Красной армии понадобится три года кровопролитных сражений. Гитлер, допускавший начиная с лета 1942 года множество ошибок, не совершил ни одной, сопоставимой со сталинскими… если только не считать его решение начать войну в 1939 году.

Пожарный Ленинграда

С 25 августа по 15 сентября 1941 года Сталина очень беспокоил Киев. Но была и другая проблема, в перспективе гораздо более серьезная: Ленинград. 1 сентября секретарь Сталина Поскребышев позвонил Жукову в штаб 24-й армии, откуда тот руководил наступлением на Ельню.

«У аппарата Поскребышев. Здравствуйте. Передаю просьбу товарища Сталина. Можете ли немедля выехать в Москву? […]

 –  Здравствуйте, тов. Поскребышев. Только что сейчас получил неприятные сведения о 211-й дивизии, действовавшей на Рославль. Она, эта дивизия, поддавшись ночной панике, отскочила назад километров на 3–6 и создала этим отскоком невыгодное положение для [другой] стрелковой дивизии – для 149-й. Ввиду сложности обстановки я хотел бы ночью выехать на участок 211-й дивизии и там навести порядок и прибрать кого следует к рукам, поэтому я просил бы, если только можно, отложить мой приезд.

 –  Ответ тов. Сталина: „В таком случае можете отложить свою поездку в Москву и выехать на позиции[444] […]».

Почему Сталин просил Жукова приехать 1 сентября? Единственным участком фронта, положение на котором в тот момент резко ухудшилось, был Ленинград. Вечером 31 августа немцы захватили станцию Мга, перерезав последнюю железнодорожную ветку, соединявшую Ленинград с остальной страной. На рассвете следующего дня 23-я армия генерала Пшенникова после восьми недель боев против финских войск была вынуждена оставить Карельский перешеек: Северный фронт находился в 30 км от огромного города на Неве, который, казалось, вот-вот падет под натиском немцев и финнов. Может быть, временная стабилизация положения под Ленинградом 1 сентября и побудила Сталина оставить Жукова под Ельней? Или же он уже отдал ему устное распоряжение изучить обстановку на Ленинградском фронте, продолжая наступать на Ельню? На эту мысль наводит состоявшийся 4 сентября долгий телефонный разговор между Жуковым и Маркианом Поповым, возглавлявшим штаб руководившего обороной Ленинграда Ворошилова.

«Жуков: У аппарата Жуков. Здравствуйте. Доложите, что у вас происходит на участке Ребола и перед группой Антонюка?

Попов начинает перечислять соединения, действующие на том участке.

Ж.: Вы не то докладываете. Я вас спрашиваю, что происходит в р[айо]не Ребола, то есть перед группой Цветаева.

П.:.Группа Цветаева. сегодня весь день оборонялась на р. Тулокса и отражала атаки противника. […]

Ж.: Ставка от вас требует: под вашу личную ответственность, в кратчайший срок ликвидировать противника. Какой ваш план действий по уничтожению противника?

Попов докладывает свой план.

Ж.: С вашим планом я согласен, доложу его Ставке. […] Ставка приказала предупредить вас: вы лично головой отвечаете за то, чтобы не пропустить противника на олонецком и петрозаводском направлениях»[445].

Какая неразбериха в командовании! Командующий Резервным фронтом, находящимся в 600 км от Ленинграда, угрожает первому заместителю маршала Ворошилова и дает ему поручение через голову этого последнего. Чтобы говорить так, Жуков, который, судя по всему, был хорошо информирован о положении на месте, вне всяких сомнений, получил разрешение Сталина, хотя никаких следов такого разрешения в рассекреченных архивах не обнаружено. Очевидно, что и через тридцать дней после снятия с поста начальника Генерального штаба Жуков сохранял доверие вождя. Это подтверждает предположение, что новое назначение 30 июля не может рассматриваться как немилость.

После первого звонка Поскребышева Жуков не должен был сильно удивиться, когда 8 сентября Сталин срочно вызвал его в Москву. Быстро собрав вещи, Жуков на «Паккарде», управляемом верным Бучиным, помчался в Москву. Он прибыл в Кремль ночью. Сталин ждал его. «Езжайте под Ленинград. Ленинград в крайне тяжелом положении»,  – сказал Жукову вождь и передал записку Ворошилову. Жуков попросил разрешения взять с собой двух доверенных людей: генерал-лейтенанта Хозина и генерал-майора Федюнинского. Разрешение было дано. Хозин был его заместителем на Резервном фронте; в 1940 году он был начальником Академии имени Фрунзе. Федюнинский командовал на Халхин-Голе 24-м моторизованным полком, там и сблизился с Жуковым. Сталин был не в духе. Он поделился с Жуковым своими сомнениями: «Положение катастрофическое. Я бы даже сказал, безнадежное. С потерей Ленинграда произойдет такое осложнение, последствия которого просто трудно предвидеть. Окажется под угрозой удара с севера Москва»[446].