ТЕРРОР ПОСЛЕ 1917. СУПЕРТЕРРОР. СОПРОТИВЛЕНИЕ. Том 6. - Роман Ключник

С каких это пор

Ты стал иностранец?

Я знаю, что ты еврей,

И фамилия твоя Лейбман...

Чекистов-Лейбман объясняет:

Приехал сюда не как еврей,

А как обладающий даром

Укрощать дураков и зверей.

Я ругаюсь и буду упорно

Проклинать вас тысячу лет,

Потому что.

Потому что хочу в уборную

А уборных в России нет.

Странный и смешной вы народ!

Жили вы весь век нищими

А строили храмы божии.

Да я б их давным-давно

Перестроил в места отхожие.

Ха-Ха!

Николай Кузьмин в своей книге рассказывает, что когда отрывки этой поэмы Есенин читал в США в присутствии местных евреев, то случился скандал.

А в это время в Москве на 13 съезде партии (23-31 мая 1923 года) прекрасный оратор Бронштейн-Троцкий старался поддерживать боевой фашистский тонус у коммунистов:

«Необходимо разобраться в положении дел в рядах нашей партии. К сожалению, там находится ещё много таких слюнявых интеллигентов, которые, как видно, не имеют никакого представления, что такое революция. По наивности, по незнанию или по слабости характера они возражают против объявленного партией террора. Революцию, товарищи, революцию социальную такого размаха, как наша, в белых перчатках делать нельзя!

Прежде всего это нам доказывает пример Великой Французской революции, которую мы ни на минуту не должны забывать, уступчивость, мягкотелость история никогда нам не простит. Если до настоящего времени нами уничтожены сотни и тысячи, то теперь пришло время создать организацию, аппарат, который, если понадобится, сможет уничтожать десятками тысяч. У нас нет времени, нет возможности выискивать действительных, активных наших врагов. Мы вынуждены стать на путь уничтожения, уничтожения физического, всех классов, всех групп населения, из которых могут выйти возможные враги нашей власти.

Есть только одно возражение, заслуживающее внимания и требующее пояснения. Это то, что уничтожая массово, и прежде всего интеллигенцию, мы уничтожаем и необходимых нам специалистов, ученых, инженеров, докторов. К счастью, товарищи, за границей таких специалистов избыток. Найти их легко. Если будем им хорошо платить, они охотно приедут работать к нам. Контролировать их нам будет, конечно, значительно легче, чем наших. Здесь они не будут связаны со свои классом и с его судьбой».

За этот фашизм очень нравился Бронштейн Ленину, Ленин:

«Что русские? Всем хороши, но не хватает одного — твердости. А наше спасение именно в этом. Вы же, надеюсь, не собираетесь делать революцию в белых перчатках? А некоторые, к сожалению, и до сих пор. В общем, это рассусоливание надоело. Надо дело делать! А Лев Давидович человек надежный. Таких, батенька, днем с огнем» (Из исследования Н. Кузьмина).

Твердых в России было много, но в самом начале этой трагической истории одни по своей неграмотности не успели разобраться в ситуации и были убиты, другие из-за своих амбиций и глупости не смогли объединиться в борьбе против захватчиков, третьи не смогли народу всё объяснить доступно и поднять организованно на освободительную войну, четвертых одолела организованная черная сила с помощью своих заграничных собратьев. Сейчас в 1922-1925 годах выискивали последних твердых русских и ликвидировали, убивали.

«Детство прошло среди полей и степей. Рос под призором бабки и деда. Бабка была религиозной, таскала меня по монастырям. Дома собирала всех увечных, которые поют по русским селам духовные стихи. Был драчун. Дед иногда сам заставлял драться, чтобы крепче был. Стихи начал писать рано» — писал в своей автобиографии один из последних в это время твердых русских людей — Сергей Есенин. Ну как такого бойца-драчуна могли оставить коммунисты в живых?

А Есенин продолжал задираться. Приехав после смерти Ленина в Россию, в то время, когда певец красных фашистов В. Маяковский писал:

Ты не умер, Ты жив, Ильич!

Мы докончим твою работу.

Сергей Есенин горестно констатировал трагическую действительность:

«Ленин умер!»

Их смерть к тоске не привела

Ещё суровей и угрюмей

Они творят его дела.

«Они» не могли допустить, чтобы этот русский писал такое для «их» запуганных и одурманенных масс. Тем более такое народу на бунт:

Жалко им, что Октябрь суровый

Обманул их в своей пурге.

И уж удалью точится новый

Крепко спрятанный нож в сапоге.

И это в то время, когда была строгая монополия воздействия на русские массы. На 12 съезде РКП(б) даже была подчеркнута строгая иерархия диктатуры, Ленин повторил, что диктатура пролетариата «не может быть обеспечена иначе, как в форме диктатуры его передового авангарда, то есть Компартии». На этом же съезде Зиновьев-Апфельбаум попытался поднять диктаторский статус партии ещё выше, назвав её — «диктаторский центр», и объяснял, что «диктатура Компартии — это непосредственно диктатура ЦК партии» — над всей партией, «мощный ЦК, который руководит всем». Стоит отметить, что ещё раньше А.В. Луначарский подчеркнул абсолютность власти ЦК Компартии: «Законы Конституции не распространяются на ЦК» (письмо Луначарского Ленину от 13 января 1922 года).

После возвращения С. Есенина из-за границы к нему в апреле 1924 года был приставлен «друг», «ученик» — 23-летний В. Эрлих, который должен был информировать главарей Советской власти о новых опасных произведениях поэта-патриота. Есенин Эрлиху: «Знаешь, почему я — поэт? У меня Родина есть! У меня — Рязань! Я вышел оттуда и, какой ни на есть, приду туда же! Нет Поэта без Родины!». Националист. Причем — вызывающе. Звучал немой задиристый вопрос Эрлиху — а где твоя родина? Ты откуда? Кроме того, для Эрлиха гордое «я — поэт» также было болезненным, ибо до 1925 года Эрлих не издал ни одной книги стихотворений, хотя считал себя талантливым поэтом. И окружающая «родная среда» также его в этом самомнении поддерживала, продвигала, пропагандировала, помогала, например, — Г. Шмерельсон вручил ему такое удостоверение:

«Удостоверение. Ленинград, 1.4.1925 г. Выдано в том, что предъявитель сего поэт Вольф Эрлих обладает огромным поэтическим талантом, и по отзывам знатоков, подает блестящие надежды как поэт и мыслитель. Всем литературным и художественным организациям вменяется в обязанность оказывать ему всяческое содействие.» Подписали это удостоверение Председатель правления ЛО ВСП Н. Тихонов и секретарь Г. Шмерельсон.

19-летний В. Эрлих в родном городе вождей — Симбирске не пошел по стопам своих родителей — не стал аптекарем или провизором, а в 1921 году приехал в Петроград, и с 1 сентября этого года стал студентом сразу 3-го курса петроградского университета. Но в 1923 году с литературно-художественного отделения этого университета его отчислили. За счет чего он жил и кем работал — не понятно и загадочно. Чья-то невидимая рука сразу ввела его в «высшее общество», в «бомонд». Он стал питерский тусовщик, тусовался среди имажинистов и питерской богемы. Чтобы немножко понять, что это такое «имажи» можно прочитать две строки лидера имажинистов А. Мариенгофа, который серьёзно разругался с С. Есениным:

Меня всосут водопроводов рты,

Колодези рязанских сёл — тебя.

Разница между этими стихами и стихами Есенина понятна. И как объяснить — почему этот молодой еврейский парень Эрлих сразу прилепился к С. Есенину? Якобы хотел у него научиться писать стихи про русские березки и русские деревни. Имажинист Эрлих ходил за Есениным, но его кумиром был Б. Лившиц.

И следует признать — у обходительного Эрлиха получилось войти в доверие к Сергею Есенину и выстроить теплые отношения. У Эрлиха в 1924 году было жильё, он даже каким-то загадочным образом в 1925 году получил двухкомнатную квартиру на улице Некрасова, но он зачем-то поселился в квартире у Есенина, который становился всё более опасным и невыносимым для захватчиков, которым необходимо было принимать «срочные меры», ибо звучала ещё более дерзкая правда в строках Есенина:

Одолели нас люди заезжие,

А своих не пускают домой.

Видно, кто-то нас смог рассеять,

И ничья не понятна вина.

Ты, Росея моя, Россея

Азиатская сторона.

Как указывает И. Лысцов в книге «Убийство Есенина», — «Эрлихи» подслушали, как Есенин в момент откровения обмолвился, что «нам нужен был не «февраль» и «октябрь», а какой-нибудь «ноябрь». Сергей имел ввиду мюнхенское восстание немецких патриотов во главе с Гитлером в 1923 году, не допустившее очередную кровавую марксистскую революцию.