Ужасный век. Том I (СИ) - Миллер Андрей

— Вот глядите, Алим… — сказал Люлья. — Этот болтун знает, над кем под хмелёк смеяться. Один, сами видите, человек божий, а другой вовсе рыцарь. Даже в задницу его не пошлют! А вот я бы ему в рыло дал. По-дружески. Что, Ангус? Надо мной-то пошутишь?

Ангус словно и правда хотел сказать Люлье что-то, но быстро передумал. Алима это немного расстроило: наверняка Рамон Люлья намекал как раз на то, что юноша хотел о нём узнать. Ангус заговорил совсем о другом.

— Вот вы говорите: рыцарство…

— Мы говорим?

— Ну ладно, я говорю. Имею право! Батя-то был арнвейдом клана. Ничем не хуже рыцаря.

Хоть они с капитаном были одного племени — даже со стороны ясно виделось, насколько Ангус ближе к своей природе, чем Шеймус.

— Ну и что нам до старика Фейна? — возразил Люлья. — Ты-то никакой не арн… как его там. Вейд.

— Да и насрать. Мне плащ дороже.

— Так, вот давайте-ка и выпьем за это. — наконец вмешался капитан. — А то ведёте себя как… не знаю кто. Алим, вы уж не судите моих офицеров строго. Как видите, под моим знаменем очень разные люди. Каждый мне дорог, каждого я высоко ценю. Но это как если запрячь в одну повозку коня, мула, быка и верблюда. Тяжко такой управлять.

— Ааа сейчас начнём выяснять, кто из нас мул! — воскликнул Ангус.

— Вот тебя им и назначу, если будешь нести ерунду. Уймитесь! Мало тем для застольной беседы?

Разговор вскоре свернул к теме военного опыта: словоохотливый Ангус начал расспрашивать Алима о впечатления от войны — свежих, чего не сказать о давно привыкших к этому делу командирах. Юноша от беседы не уклонился: в конце концов, таков наказ отца, хотя рассказывать было особо нечего. Алим сражался, но совсем не так, как наёмники. На коне, в окружении защищавших его воинов отца. Вроде и убивал, да толком не видел, кого и как.

— Вот я в первом бою обосрался. — неожиданно заявил Люлья. — Я серьёзно. Живот скрутило лихо со страху… и привет. Забирался на стену с полными подштанниками дерьма, ещё и на парней снизу капало. Ржали потом всю ночь над этим. А сержант сказал: можешь обосраться, главное — победа.

— Что-то я раньше этой истории не слышал. — заявил Ангус.

— Так я и не рассказывал.

— Тридцать лет не рассказывал? Ха! Не ведитесь, Алим! Есть такая присказка: «врёт как балеарец». Рамон для вас только что эту историю выдумал!

— Ну валяй, расскажи свою, а мы послушаем.

— Нечего рассказать. Не помню я первый бой.

— А я молюсь Творцу Небесному, чтобы он никогда не послал мне таких воспоминаний. — сказал Бенедикт.

— Ну а вы, капитан? Вы помните свой первый бой?

Ангус присвистнул. Регендорф откинулся на спинку кресла, отстранившись. Бенедик осенил себя крестным знаком ульмисийского бога. Рамон Люлья немедленно выпил. Похоже, Алим задал вопрос, тянущий за собой какую-то не очень весёлую беседу.

Но капитан как раз напился достаточно для неё. Он почесал щёку, задумчиво поглядел в пустую рюмку и отставил её прочь, вместо того потянувшись за кубком с вином. В бесцветных глазах что-то на мгновение блеснуло, впалые щёки надулись.

— Правда хотите знать?

— Мне любопытно, если соблаговолите.

— Ну, почему бы нет. Я тогда хотя бы не обосрался… и уж точно всё помню.

Над этим все посмеялись, но немного нервно. Капитан сделал несколько глотков, потом достал трубку — для бханга, такую же, как у адмирала Вальверде. Закурил от свечи. Кажется, между двумя командирами правда было много общего, хоть один и оказался женщиной.

Интересно, не слишком ли много общего? Ладно, об этом спрашивать не стоит. Шеймус наконец заговорил.

— Ангус эту историю лучше всех знает: мы уже дружили. Мне было четырнадцать лет. Да-да, любезный Алим, всего четырнадцать. Я был сопляком, хотя и росту такого, как Ангус сейчас.

— Ну уж не такого!

— Не суть. Это было на Великой войне, как вы наверняка догадались. В землях Бомонтов на самом юге Стирлинга, неподалёку от места, откуда я родом. Я ещё не годился в солдаты, а потому торчал в обозе с женщинами и ранеными, пока Ангус бегал по полю с алебардой. На обоз налетела лёгкая конница: странные наёмники, говорят — из-за Орфхлэйта… ну, Восточного Леса, вы это название знаете.

Капитан отвёл взгляд в сторону, к окну.

— Я прятался, пока не увидел, как трое спешившихся пытаются вытащить баб из-под телеги. Тогда что-то взыграло. Эти женщины были добры ко мне, что случай редкий, если честно. Женщинам в жизни я в основном или платил, или… вовсе их не спрашивал. Но не о том история. Короче говоря, я схватил топор — даже не боевой, плотницкий, которым в обозе работали. Подбежал и ударил одного из тех парней по голове, с которого шлем слетел по случайности. Это было как-то странно… Я себе представлял всё иначе. А тут просто: тюк… и он упал лицом в грязь, без звука, без крови почти. Просто упал — и всё. А его товарищ ткнул меня кинжалом. Вот сюда.

Шеймус оттянул пальцем нижнее веко справа: стала заметна маленькая бледная полоска.

— Это мой первый шрам. Лезвие чудом прошло прямо под глазом. И чудом же не вошло в мозг. Я ошалел, отмахнулся топором — и попал ему в лицо. Хотя толком этого не видел. А третий рубанул меня саблей. Вот сюда.

Теперь капитан отодвинул волосы слева: открылась длинная отметина, идущая вертикально вниз через висок, мимо уха и до самой челюсти.

— Это мой второй шрам. Одним глазом я почти не видел, другой залило кровью. Я упал, тот воин навалился сверху. Пытался перерезать мне глотку саблей, а я подставил руку. И он… пилил, пилил мне предплечье, чтобы всё-таки достать до шеи. Вот тут.

Шеймус сдвинул рукав халата и показал Алиму шрам на запястье.

— Это мой третий. Боли я не чувствовал, как помнится. В итоге выдернул кинжал из-под глаза и стал колоть гада в спину. Раз, два, пять, десять. Колол и колол, даже когда он обмяк и придавил меня к земле, как мешок. Колол и колол, пока с меня не стащили тело. Кинжал из моей руки не смогли вытащить: пальцы свело намертво. Я потом много лет носил тот самый клинок, но в итоге потерял. Не жалко: он был дешёвым, просто запомнился. Такой вот бой.

Алим счёл уместным промолчать, да и все остальные как-то притихли.

— Кстати, о бабах! — прерывал неловкую паузу Ангус. — У нас тут слишком много мужицкого духу, мне кажется. Меряемся и меряемся. Баб нужно!

Бенедикт только отмахнулся. Люлья тоже не выказал энтузиазма. Однако капитан явно возжелал увести разговор куда подальше от крови.

— Думаю, если ты кого пошлёшь за Ирмой и Гайей, то это будет вполне уместно. Наше общество и правда стоит разбавить. С женщинами за столом куда приятнее.

— Дык я и ещё это…

— Себе в компанию кликай кого хочешь. Я надеюсь, наши глубоко верующие люди не против.

Пока наёмники решали этот животрепещущий вопрос, Алим размышлял об отце и его заданиях. Да и не только заданиях: обо множестве вещей, на которые прежде внимание почти не обращал, о которых как-то мельком слышал.

А ещё о том, чьими руками Сулим вскоре может попытаться убить этих людей. И что тогда получится.

Глава 7

Джамалутдин-паша следил за творившимся на площади из закрытого паланкина. Ему не хотелось вылезать под палящее солнце и ещё больше не хотелось внимания к своей персоне. А все глаза, многие тысячи пар глаз смотрели сейчас на одного человека.

— Похоже, в стенах Храма Сотворения ему уже тесно.

— Амбиции нашего друга простираются до самых небесных чертогов: в этом я уверен так же, как в том, что солнце сегодня зайдёт на западе и завтра поднимется на востоке.

Вот здорово бы иметь такую уверенность во всём прочем…

Главное святилище Иама, великолепное здание из девственно белого камня, размером уступало только дворцу халифа. Колоссальный храм, минареты которого едва не щекотали облака, а купол напоминал визирю огромную женскую грудь. Ту, что вскармливает святую веру в столице. Во всём халифате. Таков Альма-Азрак: мать мураддинов, прилегшая на берегу океана. Храм Сотворения — одна её грудь, дворец властителя халифата — другая. Слегка непропорционально, но ничего. Зато метафора вышла красивой: Джамалутдин-паша мысленно похвалил себя.