Философия случая - Станислав Лем
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любопытно, что помещаемые в «Omni» литературные произведения (всегда в жанре научной фантастики) лишены какой бы то ни было ценности, в то время как журналы эротические par excellence (но умеренные в смысле порнографии: таковы были предшественники «Плейбоя») иногда публикуют произведения выдающихся авторов. Можно здесь в компаративистском плане строить различные предположения. Например, можно допустить, что «Omni» выработал себе имидж научно-футурологического журнала и потому лучшим pendant[89] к такого рода содержанию служит, как кажется, именно научная фантастика. Наоборот, «Плейбой» (его тиражи за последнее время упали, явно под натиском «сексуально более мощных» конкурентов) стремится время от времени подчеркнуть свою именно непорнографическую направленность – почти что интеллектуально утонченную, с большими литературными амбициями. Впрочем, предположения на эту тему можно продолжать сколько угодно.
Немецкую мутацию «Плейбоя» подают в соусе некоей Gemütlichkeit[90], a также тяжеловесного остроумия, иногда с приправой в виде смеси сентиментальности и жестокости (всего этого в оригинальной американской версии почти что нет). Я закончу свои соображения на эту тему кратким замечанием: издатели, пытавшиеся порнотекстами конкурировать с порнографией визуальной, проиграли, потому что слово на этом поле не может достичь смысловой выразительности образа. К тому же порнография – вообще всякая – в своем существовании в обществе ограничена в двух аспектах. Во-первых, все еще сохраняемыми социальными нормами, правилами или запретами. Их, например, «Hustler» считает проявлениями обычной зависти или напускной стыдливости. В ехидных карикатурах этот журнал изображает, что женщины, протестующие против всякого порно, например представители движения Womens Liberation[91], попросту сами некрасивы и только поэтому обуреваемы гневом. Во-вторых, ограничительную роль играют биологически запрограммированные в нас механизмы сенсорного восприятия. Чрезмерная интенсификация половой жизни или деятельности соответствующих органов в такой же мере, как чрезмерная миниатюризация, перестает возбуждать, потому что выходит за перцептивные нормы – уже не культурные, но чисто биологические. Впрочем, существование указанных ограничений не должно особенно нас утешать, поскольку высокие нормы достойных признания и желания ценностей все равно приходится признать хотя и основным, но нереализуемым свойством культуры.
В. Культура как бегство от культуры
Как мы уже знаем, в знаковой области, то есть в сфере системных смыслов, стохастичность оборачивается полным отсутствием этих смыслов. Притом в качестве произведения искусства подают сегодня не только то, что таковым традиционно быть не могло, но и то, что вообще лишено какого бы то ни было смысла. Например, дорога без начала и конца; здание, построенное ради того, чтобы его тут же обрушили; сложные машины «ни для чего» и т. д. Наконец, именно в искусстве в наибольшей мере стохастичность проявляется в виде хищнического распоряжения историческим наследием в его целом. Современное поколение художников, по-видимому, стремится к тому, чтобы свести на нет все законы творчества, безотносительно к тому, чем они ранее были и чему служили. Применяют различные парадигмы, составляя из них гибриды в различных комбинациях, как бы желая истощить до дна музейные или соответственно библиотечные коллекции. Очевидно, что направленное к этому хищническое распоряжение наследием само по себе не является стохастическим, но его результаты стохастичны, потому что представляют собой некий «промискуитет». Что угодно скрещивается с чем угодно наподобие того, как это практикуется (в качестве вырождения эротики), например, при групповом сексе.
В области институализированных религий стохастичность проявляется в форме их замены чем бы то ни было – иными словами, тем, что попадет под руку. Обычно, когда действующая система норм по любым причинам претерпевает коллапс, то впечатление такое, что как бы через ее треснувшую и заскорузлую оболочку просвечивают очертания предыдущей культурной формации – или, точнее, той ее части, которая сохранилась в коллективной памяти. Нынешний ренессанс сектантства, религии «на один сезон» в виде, например, моды «на йогу», «на гуру», но также «на маоизм» (правда, эта уже миновала) – всё это именно отсюда. Потому что ни в одном из таких случаев не идет речь об учениях в собственном смысле слова метафизических или политических, но о суррогате тех и других, причем этот суррогат исчерпывает себя отрицанием норм, установившихся в данной конкретной среде. Понятно, что такого рода «вера назло кому-то» или «назло чему-то» не может достичь аутентичности, потому что всякая «вера назло кому-то», заменившая собой «веру во что-то», неизбежно есть только мимолетное увлечение. После такой «веры назло кому-то» чаще всего остается только пустота или горькое разочарование. В лучшем случае такая «вера» есть поиск иррациональной прорехи в целом (то есть в раздражающей фрустрации), страх и агрессивность перед лицом цивилизации, которая якобы объединяет в себе весь рационализм прошлого и современности и уже тем самым претендует на невосприимчивость к иррациональной критике или к иррациональному протесту. Поэтому так популярны становятся публикации, которые в уважаемой сегодня «научной» форме предлагают читателю сущие бредни, сводящие науку на нет. Таковы книжки о палеоастронавтах, о космических пришельцах, о феноменах сверхчувственного познания, о фактах, якобы подтверждающих Библию вопреки астрономии, об эмоциональной и сознательной жизни растений, о летающих тарелках, о Бермудском треугольнике и т. д. Ищут ли при этом упомянутую «иррациональную прореху в целом» ради того, чтобы в ней спрятаться, или ради того, чтобы, исходя из нее, это «целое» разбить и уничтожить, – понять трудно, потому что всем этим поведением руководит путаница в мыслях, возникшая из фрустрации. Общим признаком, свойственным всякой такой «паранауке» или «парафизике», является чрезвычайная легкость, с какой можно усвоить все ее содержание. Это не что-нибудь вроде мудреной ядерной физики. В дианетике, например, нет никакой математики. Даже трех и притом неоконченных классов начальной школы достаточно, чтобы понять эти «последние истины обо всем». Да и обучиться всем этим откровениям стоит недорого. Таким образом и в самой культуре, и в субкультурах все больше примеров тенденции к «уходу». Иными словами, тенденции к символическому выражению выхода за пределы технической цивилизации. Первым шагом здесь обычно является поиск чего-то, что упорно сопротивляется непрестанным изменениям жизненной среды, что как будто бы смеется над этими переменами. Именно это «что-то» начинают усиленно подчеркивать. Находят такое сопротивление среде в человеческом теле, так как все, даже соединенные вместе технические средства до сих пор не могут изменить его жестко заданных биологически конфигураций. Отсюда подчеркивание
