Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943—1945. - Артем Драбкин

—  Какими были взаимоотношения с местным населением за пределами СССР?

—  С поляками были хорошие. Мы брали у них само­гон, в который, как потом выяснилось, они добавляли карбид для крепости. А когда мы в Германию вошли, местное население старалось бежать. Наши технари нашли там целый бассейн спирта. Естественно, возили его оттуда. Мы с Васей Симакиным даже как-то спали на трех жбанах молочных, полных спирта.

Вообще, как мы в Германии жили? Девчата зайцев ловили, ходили доить коров, брошенных местными. А мы ходили по немецким квартирам с пистолетами. Помню, Зинка наша мне говорит: «Если где пальто уви­дишь, ты мне свистни». А я ей: «Если увидишь бритву «Золинген», то ты мне свистни». Зашли мы в одну квар­тиру. Там сидят пожилые немец и немка, ничего у них не осталось: уже пехота прошла, свое дело сделала. Да если бы и осталось... Мы особо не мародерствовали, бритву нашли — и все. Нам ведь и не надо было. Еда была, постель была. А посылки домой только после войны нам разрешили отсылать. Еще, помню, мы в Ав­стрии через Военторг все приобретали.

Тут еще какой момент. Ненависти к немцам у меня особо не было. Я ведь не знал, что делается дома. У меня родные пробыли в оккупации под Харьковом до августа 1943 года. 23 августа освободили их, но я уже не знал, где они тогда жили, поэтому даже написать им не мог. После войны, когда первый раз приехал в янва­ре 1946 года, нашел своих родителей, потом пошла пе­реписка. А те, кто знал, что у них с родными что-то про­изошло, конечно, имели злобу. Для меня же враг был врагом, но я разделял тех, кто воюет, и мирных жите­лей. К последним мы даже ходили перед окончанием войны. Они нам жарили зайцев, выпивон брали, мы дружили. Они просили хлеба. Мы в столовой брали хлеб, им носили.

— А что вы думаете о немецких летчиках?

— Асы у них были хорошие: по 200 с лишним сбива­ли, как я узнал после. У них был опыт, у них было боль­ше практики. Как-никак прошли войну на Западном фронте, Сахару. У нас старые кадры соответствовали их уровню, молодежь подтягивалась. Потом уже, когда опыт приходил, вроде и у нас неплохо стало получать­ся. Основной костяк полка мог с ними драться на рав­ных, а в отдельных случаях и бить их. Мы их не боялись. Они летчики, и мы летчики. Возникал азарт, подобный спортивному, хотелось уничтожить врага, доказать, что ты сильнее.

А выбросившихся с парашютом мы не расстрелива­ли. Говорят, что немцы проявляли такую жестокость, но я не видел. Когда мы вошли в Германию, сразу стало видно, что немец пошел не тот: таким серьезным про­тивником, как вначале, они уже не были.

— Когда вы получили свою первую награду?

— В августе 1944-го. Это был орден Отечественной войны второй степени. Но у нас в этом смысле строе­вой отдел плохо работал. Об этом все говорили. Взять 5-й полк или 107-й — там все отлично. Там через три месяца звания присваивали. А я так всю войну и про­шел младшим лейтенантом. Но тогда никто об этом особо не думал, и о наградах тоже. Все разговоры, за­висть и обиды пошли после войны. Помню, мы встреча­лись на День Победы. В третьей эскадрилье был хоро­ший летчик Иванов. Вроде на него было представление на Героя, но почему-то не дали. Он тогда приехал пооб­щаться, увидел своих однополчан, которые, может быть, летали хуже, но были награждены. И больше он на наши встречи не приезжал. Он был явно обижен, да­же высказывался по поводу.

А в войну было проще. Дали Героя Женьке Савелье­ву, он в Москву ездил из Саратова получать Звезду.

Встретили его мы на обратном пути, в Борисоглебске. Там делали пиво хорошее, но в продаже его не было. Собрали все ордена, нацепили на Женьку и послали его к директору. Его только спросили: «Сколько?» — «Бочо­нок». Ему тут же принесли.

—  Деньги за сбитые давали?

—  Да. Не могу вспомнить точно: тысячу или две. Но деньги давали на расчетную книжку, а не сразу на руки. Зарплату не давали. Существовали расчетные книжки.

—  Как относились к другим родам войск?

—  Летчики всегда были с гонором. Пехота — тьфу, мы сверху! Но танкистов уважали. Танкисты есть танки­сты. Понимали, что у них за труд.

— Как подтверждались сбитые самолеты?

— Фотокинопулеметов у нас не было.

—  А свои сбитые отдавали тем, кто на Героя шел?

—  Ничего не могу сказать, была такая молва. Не­давно я встретил одного баскетболиста, у него сын ка­питан команды. Спрашиваю: «Играет сын?» — «Играет. Кто-нибудь подведет, а он бросает». Так и у нас в авиа­ции.

—  Тяжело было переходить от военного време­ни к мирному?

—  Когда война закончилась, первой мыслью было: «Слава богу, мы не будем стрелять и по нам не будут». На парад я съездил, приехал с него в Германию, потом в Чехословакию, в Венгрию, потом в Австрию. В Авст-

рии по нашим самолетам гады еще постреливали но­чью трассирующими. Были у нас там тренировочные ночные полеты. Но все равно мы знали, что войны уже не будет. И переходить к мирному времени мне не бы­ло тяжело. Что самое удивительное, мне после войны даже не снилась война. Да и сейчас больше спортив­ные сны снятся. Я ведь судья республиканской катего­рии по лыжным гонкам. 15 лет отработал в Городском комитете, зимой ходил только на лыжах.

А на Великой Отечественной я воевал за Родину. У нас даже символ этого был: под знаменем летали. Защита Родины — дело само собой разумеющееся, вот и не снится. Я даже не помню, когда в последний раз с истребителем противника встречался.

В архивных документах частей и соединений, в которых воевал Н.Е. Беспалов, отмечена только одна его воздушная победа: 22.02.45 в районе Губен — Грано в воздушном бою на самолете Як-3 лично сбил один ФВ-190.

Источник:

ЦАМО РФ, ф. 11 гиад, оп. 1, д. 21 «Приказы дивизии» (за 1945 г.).

Курсанты аэроклуба. Второй справа Николай Беспалов

У самолета Як-3 Николай Беспалов (слева)

Васильев Александр Филиппович

Александр Васильев, осень 1941 г. Аладырь

Александр Васильев у своего самолета Ла-5 №40, аэродром Яровщина, весна 1944 г.

Родился я 19 апреля 1923 года в глухой деревушке Лютоголовая под Псковом. Когда мне был год, у меня умер отец (он участвовал в Первой мировой войне и болел туберкулезом). Мать вышла повторно замуж за двоюродного дядю моего отца. И сама умерла, когда мне было семь лет. Остался я с отчимом.

Поступил я в школу, окончил семилетку. Решил по­ступить в педучилище в Ленинграде, поехал сдавать эк­замены. Был я в числе лучших учеников в классе. А там, в Ленинграде, засыпался на экзамене, когда попросили разобрать предложение по членам. Нас ведь как учили: я знал подлежащее, сказуемое и второстепенные чле­ны предложения, но какие именно второстепенные чле­ны — скажем, обстоятельства места, обстоятельства образа действия, обстоятельства времени, — я этого ничего не знал. Вот и не прошел в педучилище.