Дневники св. Николая Японского. Том ΙII - Николай Японский

Во время послеобеденное, с двух часов класса заметил, малые ученики бродят без дела. Спрашиваю у Кавамото:

— Отчего учитель Исаак Кимура не в классе?

— Он прислал сказать, что болен.

— Так отчего вы не заняли учеников, и не сказали, чтобы они по комнатам занимались?

— Мне некогда, у меня есть свое дело.

— Но ведь ваше же прямое дело смотреть, чтобы ученики в занятное время не бродили в беспорядке.

— Я готовлю свои уроки…

Действительно, я застал его за книгой в его комнате; спасибо и за это; идя к нему, я не надеялся застать его дома. Но все же грубость его ответов и безучастность к делу заставили меня без дальнейших объяснений уйти, чтобы не раздражиться.

16/28 мая 1896. Четверг.

Ученики выпросили последнюю рекреацию. Накая я тоже отпустил гулять, а сам занялся письмами, и вдруг занятие мое было нарушено самым неожиданным образом. Принесли с почты открытый письменный листок (хагаки) с вопросом — кому и куда? Адрес написан по–русски, и никто не понимает. Оказалось, письмо семинариста Марка Иокота к товарищу Ною Теразава, который теперь дома в Наканиеда, куда вызван для вынутия жребия в военную службу; Иокота теперь, под предлогом болезни, живет в городе и в класс не ходит. Пишет по–русски товарищу такую похабщину, что я в ужас пришел; и видно из сего письма, что они, еще почти отроки, уже развратничают во все тяжкое; и это учась в Семинарии! Я просто в уныние пришел! А еще считал Иокота благочестивым юношей — он так всегда старался представлять к благословенью приходящих с его родины. Таковы–то наши ученики, готовимые нами для святой службы! И по умственным, и по нравственным качествам — оборотни, близкие к уродству! Быть может, и из них можно бы выработать кое–что при хороших воспитателях, но где же они? Академисты из тех же оборотней, как оказывается, а русских — никого.

Опустились у меня руки, перестал письма писать и шагал в унынии, как подали карточку посетителя, оказывается Андо, бывший мой ученик, нынешний губернатор Тояма. Язычник, но по сердцу и нравственности лучше наших христиан; разумно и сознательно стоящий за тесный союз Японии с Россией, тогда как академисты совершенно равнодушны и даже враждебны к России (как Кониси, костящий Россию в газетах). Благородство сего господина, явившегося с визитом пред отправлением на губернию и говорившего, что он не перестанет убеждать всех в необходимости дружбы с Россией, отчасти восстановило равновесие моего духа.

17/29 мая 1896. Пятница.

Когда просятся сюда, то какими смиренниками представляются! Но как осторожно нужно быть с ними! Некто Кавагуци, из Нее, просился; указано было ему в Нагоя у катихизатора поучиться вере с тем, чтобы с сентября поступить сюда в Катихизаторскую школу. Он и пришел в Нагоя и стал учиться, и казался на первое время тоже смиренником, но долго не выдержал — равно настолько терпел, сколько нужно было, чтобы войти в доверие христиан; потом, по возможности, обобрал всех, прося в долг, закутил омерзительно и исчез. — Некто Сеноо, родом из Акита, просился сюда. Наведены были справки, и оказался бежавшим из местной школы и от родителей.

Иоанн Кавамото пришел сказать, что обещал сегодня вечером в «Сейненквай» рассказать о своем путешествии по Палестине, и потому должен отлучиться на вечер. Спасибо хоть за такой спрос! Я с удовольствием обещал присмотреть за него в школе.

18/30 мая 1896. Суббота.

Написал в Афины о. Сергию Страгородскому в ответ на его письмо — просить о назначении сюда его и какого–то о. Андроника вместе; советовал оставить мысль о служении здесь, ибо нет у него миссионерского призвания — по всему видно. Просил также о возможно скором сообщении сведений, когда и на каком судне он отправил сюда елей и церковное вино, о которых пишет.

Иов Китамура из Мива пишет — благодарит за заботы о нем и обещает стараться об основании Церкви там. Отвечено поощрением к сему и посылкою христианских книг.

Из русских были; Мирский [8], молодой офицер, служащий на Амуре, ныне путешествующий в Китае и очень умно рассказывающий о нем, — трагикомедия с немецкими офицерами в Нанкине, вызванными обучать несуществующих воинов, но строящих казармы на земле, отнятой у крестьян, и потому побитых сими последними, — и полковник Герман, с Амура, чахоточный, приехавший лечиться.

19/31 мая 1896. Воскресенье всех Святых.

За обедней из русских была посланница мадам Шпейер с дочкой, двухлетней девочкой, которая своим беганьем по Церкви и топотаньем много мешала молящимся, особенно во время проповеди, генерал Соломко, князь Святополк Мирский. Последние два потом были у меня; первый прощался: едет в Нагасаки, по–видимому, ровно ничего не сделавши здесь по своим торговым предприятиям, так как японцы — люди не слова, а дела; второй так же, как и вчера, много интересного рассказывал о Китае, Богдыхане, его матери. Потом был еще с визитом приехавший из Кореи на место уехавшего в отпуск Буховецкого Николай Александрович Распопов. Я засыпал его вопросами о корейских делах, надеясь иметь самые верные и свежие сведения. Но как ошибся! Хуже гоголевского Собакевича: всех и все ругает невыносимо: в Корее Король, министры и все корейцы, без всякого исключения, поголовная развратная сволочь; в Японии — все Правительство, весь Парламент — висельники, и прочее подобное. В продолжение часовой беседы — ровно ни о ком ни единого слова доброго: все–все подлецы и мерзавцы. Редкий экземпляр мизантропа!

Побыл на кладбище, чтобы посмотреть памятник, поставленный одному ученику, как образчик; нужно будет и всем поставить такие или несколько прочнее, чтобы не затерялись их бедные могилки. Городские христиане тоже ставят всем своим, что собственно и нас вызвало на заботу.

20/1 июня 1896. Понедельник.

Больных в Семинарии, как перешли сюда, никого, между тем как прежде десятки были ежедневно, особенно летом; это значит, что здесь пред глазами и притом нужно бы лежать в спальне, что скучно, тогда как там вне всякого надзора и места гулять и прятаться было вволю. Бывшие там «кочёо» — ми были только по имени, — из всего обстоятельства нагляднее всего явствует.

21 мая/2 июня 1896. Вторник.

Илья Накагава извещает, что у него крещено в Каннари двое, в Эбисима четырнадцать, а христиане Эбисима по этому случаю прошение прислали, чтобы Накагава был уступлен исключительно им. Отвечено, что Накагава может там жить больше, чем в других своих местах, что ныне и должно для укрепления новых христиан, но Каннори, Савабе и прочие он также должен ведать по–прежнему.