Творения, том 11, книга 1 - Иоанн Златоуст

5. Я знаю, что многие за это смеются надо мной. Но я не перестану говорит, лишь бы только принести пользу. Подлинно, богатство делает (людей) безумными и бешеными. Если бы у них была такая власть, они пожелали бы, чтобы и земля была золотая, и стены золотые, а пожалуй, чтобы и небо и воздух были из золота. Какое сумасшествие! Какое беззаконие! Какая горячка! Другой, созданный по образу Божью, гибнет от холода, а ты заводишь такие (прихоти)! О, гордость! Может ли безумный сделать больше этого? Извержения свои ты так почитаешь, что собираешь их в серебро! Знаю, что вы приходите в ужас от моих слов; но должны ужасаться жены, которые так делают, и мужья, которые потворствуют таким недугам. Это необузданность, свирепость, бесчеловечие, зверство, наглость. Какая скилла, какая химера, какой дракон, или лучше какой демон, какой дьявол стал бы поступать так? Какая польза тебе от Христа? Какая польза от веры, когда иной эллин (язычник) сноснее, даже не эллин, а демон? Если голову не должно украшать золотом и камнями, то может ли ожидать прощения тот, кто употребляет серебро на такие грязные надобности? Разве не довольно того, что другие вещи, – хотя и это несносно, стулья, скамейки – все из серебра? Безумно и это; и везде чрезмерная пышность, везде тщеславие; нигде (нет соответствия) нужде, всюду излишество. Я опасаюсь, чтобы женщины, продолжая такое сумасшествие, не сделались похожими на чудовищ. Можно ведь ожидать, что он захотят иметь и волоса золотые. Можете ли вы сказать, что нимало не сочувствуете ничему из сказанного, что оно не трогает вас, не возбуждает пожелания? Если бы не удерживал стыд, вы не отперлись бы. Если вы позволяете себе и поступки более нелепые, то тем более я могу думать, что появляется желание иметь золотые и волоса, и губы, и брови, и все (члены) обмазать растопленным золотом. Если вы этому не верите и думаете, что я шутя говорю это, то расскажу вам, что я слышал, что даже и теперь есть. У персидского царя золотая борода, искусные слуги вплетают в волоса ее, как в уток, золотые пластинки и он лежит точно чудовище. Слава тебе, Христе! Каких великих благ исполнил Ты нас! Как все устроил Ты, чтобы сохранилось здравее (души) нашей! От какой чудовищности, от какого безумия избавил Ты нас! Теперь предуведомляю, уже не увещеваю, но приказываю и объявляю, – кто хочет, пусть слушает, а кто не хочет, пусть не исполняет: если вы будете продолжать такую жизнь, я не потерплю более; я не приму вас; не позволю переступить этот порог. Что мне до того, что больных много? Что же будет, если, уча вас, не воспрепятствую прихотям? Павел запретил и золото, и жемчуг. Эллины смеются над нами; наше учение им кажется баснею. Внушаю это мужам. Ты вошел в училище, изучаешь духовную философию? Прекрати эту пышность. Внушаю это и мужам, и женам. Пусть кто-нибудь поступает иначе; я не стану более терпеть. Двенадцать было учеников; а послушай, что говорит им Христос: "Не хотите ли и вы отойти?" (Иоан. 6:67). Если мы будем все поблажать, – когда же исправим вас? Когда принесем пользу? Но есть, говоришь, другие ереси; переходят и туда. Это слова пустые. Лучше один, творящий волю Господню, чем тысяча беззаконников. А сам ты, скажи мне, чего бы хотел: иметь ли тысячу слуг беглецов и воров, или одного благоразумного? Итак, я увещеваю и приказываю: эти украшения для лиц и эти сосуды сокрушить и раздать бедным и не безумствовать так. Пусть кто хочет уходить (от меня), кто хочет осуждает, – я никому не буду поблажать. Когда я буду судиться пред престолом Христовым, вы будете стоять в сторон; ваша любовь не поможет мне, когда я буду давать отчет. Все портят эти слова: лишь бы, говорят, не отступил, не перешел в другую ересь; он слаб; окажи ему снисхождение. Но до чего же? До какого времени? Один раз, два, три раза; но не всегда же. Итак, я опять объявляю и свидетельствуюсь словами блаженного Павла, что "Что, когда опять приду, не пощажу" (2 Кор. 13:2). Когда исправитесь, узнаете тогда, какое приобретение, какая польза (в этом). Да, советую нам, прошу вас, я не отказался бы обнять колена ваши и умолять об этом. Какая изнеженность! Какая роскошь! Какая наглость! Да, это не роскошь, – это именно наглость! Какое безумие! Какое неистовство! Так много нищих стоить около церкви; а церковь, имя столько чад и столько богатых чад, не может помочь ни одному бедному. Один голодает, а другой напивается; один употребляет серебро даже для нечистот своих, а у другого нет и хлеба. Что за неистовство, что за зверство такое! Пусть же мы не будем доведены до искушения наказывать непослушных и делать это с досадой, но пусть они все это выполнять добровольно и с терпением, чтобы жить нам в славе Божьей, избежать будущего наказания, и сподобиться благ, обещанных любящим Его, благодатью и человеколюбием (Господа нашего Иисуса Христа, с Которым Отцу со Святым Духом слава, держава, честь, ныне и присно, и во веки веков. Аминь).

БЕСЕДА 8

"Итак, умертвите земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение, за которые гнев Божий грядет на сынов противления, в которых и вы некогда обращались, когда жили между ними" (Кол. 3:5–7).

1. Знаю, что многие оскорбились предшествовавшей беседой. Но как мне быть? Слышали, что повелел Владыка? Виноват ли я? Что мне делать? Разве вы не видите, как заимодавцы ввергают в оковы несостоятельных должников? Вы слышали, что сегодня Павел возвестил? "Итак, умертвите", – говорит, – "земные члены ваши: блуд, нечистоту, страсть, злую похоть и любостяжание, которое есть идолослужение". Что хуже этого лихоимания? Оно несноснее того, о чем я говорил, – того бешенства, того сумасбродства в употреблении серебра. "И любостяжание", – говорит, – "которое есть идолослужение". Видите, где оканчивается зло? Не огорчайтесь же! Я не хочу иметь врагов по своей вол и безрассудно; но я желаю вам достигнуть такой степени добродетели, чтобы мне слышать об вас, что должно. Но по самомнению, и не по власти (я говорил), но по скорби и печали. Простите мне, простите. Говоря о таких вещах, я не желаю нарушать приличие; но нужда заставляет. Не ради скорби бедных говорю это, но ради вашего спасения, потому что погибнуть не напитавшие Христа, погибнуть. Важное ли дело, если ты питаешь бедного? Но когда ты так нежишься, так роскошествуешь, – все это прихоти. Не того от тебя требуют, чтобы ты дал много; но чтобы дал по своему состоянию, – кто дает менее, тот забавляется. "Итак, умертвите", – говорит, – "земные члены ваши". Что ты говоришь? Не ты ли сказал: вы погребены, спогребены, обрезаны, мы совлеклись тела греховного плоти? Как же ты опять говорит: "умертвите"? Не шути: ты говоришь так, как бы эти (уды) в нас были? Тут нет противоречия. Если бы кто-нибудь, очистив загрязненную статую, или даже перелив ее и сделав совершенно блестящей, сказал, что ее точит и губит ржавчина, и стал бы советовать снова постараться очистить ее от ржавчины, – он не противоречил бы себе, потому что он советовал бы очистить не от той ржавчины, которую уже счистил, но от той, которая показалась после. Так (и Павел) говорит не о прежнем умерщвлении, не о прежних блудодеяниях, но о последующих. Но вот, говорят еретики, Павел осуждает творение; прежде сказал: "О горнем помышляйте, а не о земном" (3:2), и опять говорит: "Итак, умертвите земные члены ваши". Но здесь выражением – "земная" указывается на грех, а не осуждается творение. Самые грехи он так называет: "земные", или потому, что они совершаются по земному мудрованию и на земле, или потому, что показывают земляность грешников. "Блуд, нечистоту", – говорит. Он не упомянул о тех делах, которые и назвать непристойно; но указал все словом: "нечистоту, страсть", – говорит, – "и злую похоть". Вот он сказал вообще обо всем, потому что все похоть злая – зависть, гнев, уныние. "И любостяжание", – говорит, – "которое есть идолослужение, за которые гнев Божий грядет на сынов противления". Разными способами он удерживал их (от греха): оказанными благодеяниями, будущими бедствиями, от которых мы, будучи такими, избавились, и почему, и – прочим всем, как-то: кто мы были, в каких (обстоятельствам), что мы от них избавились, как, каким способом и почему: этого достаточно, чтобы удержать от греха. Но это (гнев Божий) сильнее всего. Неприятно это говорит, но вовсе не бесполезно; напротив – полезно. "За которые", – говорит, – "гнев Божий грядет на сынов противления". Не сказал: "На вас", но: "на сынов противления, в которых и вы некогда обращались, когда жили между ними". Для возбуждения в них стыда сказал: "Когда жили между ними"; но тут же и похвала, – что ныне они не живут (в. них), что это можно сказать только о прежнем. "А теперь вы отложите все" (ст. 8). Он всегда говорит и вообще и в частности; это происходит от расположенности: "Гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; не говорите лжи друг другу". Выразительно говорит: "Сквернословие уст ваших", потому что оно грязнить (уста). "Совлекшись ветхого человека с делами его облекшись в нового, который обновляется в познании по образу Создавшего его" (ст. 9 и 10). Здесь уместно спросить: почему он, назвав члены, и человека и тело, растленною жизнью, опять то же самое называет добродетельною? И, если грехи и человек – одно и то же, то как говорит он: "С делами его"? Он сказал однажды о ветхом человек и показал, что не это человек, но другое, потому что свобода (в человек) важнее сущности; первая более человек, нежели последняя. Не сущность ввергает в геенну, не она вводить в царство (Божье), но одна свобода. И мы любим, или ненавидим кого-нибудь не за то, что он человек, но за то, что он такой-то человек. Итак, если тело есть сущность, а сущность ни в том, ни в другом случае не подлежит ответственности, то как он тело называет злом?