Заколдованный замок (сборник) - Эдгар По

Увы, подумала я, для меня дни танцев миновали!

Так бывает всегда. Целый сонм печальных воспоминаний пробуждается порой в душе гения и поэта, наделенного даром созерцания и постижения, в особенности гения, обреченного на беспрестанное, постоянное и, можно сказать, длительное — да, длительное и длящееся — горькое, мучительное, тревожащее, и да позволено мне будет сказать, весьма тревожащее воздействие светлого, божественного, небесного, возвышенного, возвышающего и очищающего влияния того, что по праву можно назвать самой завидной — нет, самой благотворно прекрасной, самой сладостно неземной и самой очаровательной (если мне простят столь неуместное слово) вещи в целом мире…

Прости, любезный читатель, я позволила себе увлечься. Повторяю: в такой душе столько воспоминаний способен пробудить даже пустяк! Собаки танцевали! А я — я не могла! Они резвились — а я плакала. Они прыгали — я горько рыдала. Волнующая картина! Читателю образованному она, несомненно, напомнит прелестные строки в начале третьего тома великолепного классического китайского романа «Чи Пу-ха».

В моих одиноких блужданиях по городу меня сопровождали два смиренных, но верных товарища. Это Диана, мой пудель, прелестнейшее из созданий, с клоком шерсти, свисающим на один глаз, и голубой лентой, повязанной вокруг шеи по последней собачьей моде. Она была не больше пяти дюймов ростом, но голова ее была несколько больше туловища, а хвост, отрубленный чрезвычайно коротко, придавал этому незаурядному животному вид оскорбленной невинности и делал Диану всеобщей любимицей.

А Помпей, мой чернокожий слуга! Милый Помпей! Как мне забыть тебя! Я шла, опираясь на его руку. Росту в нем было не больше трех футов (я люблю точность), возраст — семьдесят, а быть может, и все восемьдесят лет. Он был кривоног и тучен. Рот его, равно как и уши, никак нельзя было назвать маленькими. Однако зубы его походили на жемчуг, а выпуклые белки сверкали белизной. Одет он был с удивительной простотой. Весь его костюм состоял из шейного платка в девять дюймов шириной и почти нового суконного пальто, принадлежавшего прежде рослому и статному доктору Денеггрошу. Это было отличное пальто. Отменно скроенное. Превосходно сшитое. Помпей придерживал его обеими руками, чтобы его полы не замарались в грязи.

Наша компания состояла из трех персон, и с двумя из них читатель уже знаком. Третьим лицом здесь была я. Кто я? Синьора Психея Зенобия, а никакая не Сьюки Сноббс. Внешность у меня запоминающаяся и импонирующая. В тот памятный день на мне было малиновое атласное платье и небесно-голубая арабская мантилья. Платье мое было отделано зелеными аграфами[174] и семью изящными оборками из оранжевых аурикул[175]. Итак, нас было трое: я, Диана и Помпей. Говорят, что первоначально и фурий было всего три: Мельти, Нимми и Хетти — Размышление, Память и Пиликанье на скрипке[176].

Опираясь на руку галантного Помпея и в сопровождении Дианы, следовавшей в почтительном отдалении, я шла по одной из многолюдных и живописных улиц Эйдина. Внезапно передо мной предстала церковь — огромный старинный готический собор с высоким шпилем, уходящим под облака. Что за безумие овладело мной? Зачем я поспешила навстречу року? Не знаю, но меня охватило неудержимое желание подняться на головокружительную высоту и оттуда окинуть взглядом огромный город. Дверь собора была отворена и словно приглашала войти. Судьба моя решилась — я вступила под эти мрачные своды.

Где был в то время мой ангел-хранитель, если такие ангелы в действительности существуют? Если бы я просто миновала собор или двери оказались запертыми! «Если» — короткое, но такое зловещее слово! Целый мир тайн, смыслов, сомнений и колебаний заключен в этих четырех буквах! Я вошла, ничего не задев своими оранжевыми оборками, миновала портал и оказалась в преддверии храма. Так, говорят, великая река Альфред протекает под морским дном, не сливаясь и не смешиваясь с ним.

Мне уже думалось, что лестнице не будет конца. По кругу! Да-да, ступени вились по кругу, все выше и выше, так что, наконец, и я, и Помпей, на чью руку я доверчиво опиралась, — мы оба начали подозревать, что верхний конец этой длинной винтовой лестницы кем-то случайно или, может быть, преднамеренно снят. Я остановилась перевести дух, и тут произошло нечто настолько важное, как в моральном, так и в философском смысле, что я просто не могу умолчать об этом. Мне показалось — я даже была уверена, что не ошиблась, ведь я уже несколько минут внимательно и тревожно следила за движениями Дианы и, повторяю, ошибиться не могла: моя Диана почуяла крысу! Я тотчас обратила на это внимание Помпея, и он согласился со мной. Сомнений больше не было. Крысу почуяли — и почуяла ее Диана. Силы небесные! Как я могу забыть глубокое волнение той минуты? Увы! Вот вам хваленый ум человеческий. Крыса! Она была здесь, где-то поблизости. И Диана почуяла ее. А я — я не могла! Так, говорят, прусский ирис обладает для некоторых сладким и крепким ароматом, а для других он совершенно лишен запаха.

Наконец мы одолели лестницу: всего три-четыре ступени отделяли нас от ее верхней площадки. Мы продолжали подниматься, оставалась всего одна ступень. Только один маленький шаг! Сколько людского счастья или горя часто зависит от такой ступени на лестнице человеческой жизни! Я подумала о себе, потом о Помпее, а потом о таинственной и необъяснимой судьбе, тяготеющей над нами. Я подумала о Помпее — увы! — подумала и о любви! Я подумала о тех ложных шагах, которые сделаны и еще могут быть сделаны, и решила быть более сдержанной и осторожной. Я отняла у Помпея руку и сама, без его помощи, преодолела последнюю ступеньку, оказавшись на площадке колокольни. Диана тотчас последовала за мной, а Помпей остался позади. Стоя на верху лестницы, я попыталась приободрить его. Он протянул ко мне руку, но при этом, к несчастью, упустил пальто, которое придерживал. Ужели боги не утомились нас преследовать? Пальто съехало вниз, и Помпей наступил на его длинные полы, волочившиеся по земле, споткнулся и упал.

Это было неизбежно, но упал он вперед и своей проклятой головой ударил меня в грудь, а затем, увлекая меня за собой, повалился на твердый, отвратительно грязный пол колокольни. Месть моя была решительной и немедленной. Свирепо вцепившись обеими руками в эту курчавую голову, я выдрала изрядные клочья его жесткой черной шерсти и отшвырнула их прочь. Сквозняк подхватил их, и они упали где-то среди колокольных веревок. Помпей безмолвно поднялся. Он не проронил ни слова, лишь жалобно взглянул на меня, поворочал белками и горестно вздохнул. О всемогущие боги, что это был за вздох! Он уязвил меня в самое сердце. В ту минуту я, если бы могла дотянуться, омочила бы слезами раскаяния эти жалкие клочья волос, унесенные ветром. Но увы — они были недосягаемы! Болтаясь между колокольными веревками, они все еще казались живыми, и мне чудилось, что некоторые из них торчат дыбом от негодования. Так, говорят, редкостный хэппиденди флос аэрис с острова Ява продолжает цвести и расти, даже если его выдернуть из почвы с корнями. Туземцы подвешивают это растение к потолку хижины и наслаждаются его ароматом в течение нескольких лет.

Мы помирились и принялись искать отверстие, через которое можно было взглянуть на город Эйдина. Однако окон здесь не было. Свет проникал в это мрачное помещение через единственный проем, имевший около фута в диаметре и находившийся на высоте семи-восьми футов от пола. Но разве это препятствие для истинного гения? Я решила добраться до него. Тут, помимо всего, была масса каких-то колес, шестерней и кабалистического вида рычагов, загораживавших проход, а через отверстие проходил стальной стержень механизма башенных часов. Между зубчатыми колесами и той стеной, в которой находилось отверстие, я могла протиснуться лишь с большим трудом, но я была полна отчаянной решимости и намеревалась добиться своего.

Я подозвала Помпея.

— Видишь это отверстие? Мне хочется посмотреть в него. Встань здесь, прямо под ним. Протяни руку — вот так. А теперь другую, чтобы я могла взобраться к тебе на плечи!

Он сделал все, чего я хотела, и, когда я выпрямилась, оказалось, что легко могу просунуть в проем голову и шею. Вид оттуда открывался неописуемый. Ничего великолепнее я еще никогда не видела. Я лишь велела Диане сидеть смирно, а Помпея заверила, что буду осторожна и постараюсь не слишком топтаться у него на плечах. И добавила, что буду нежна с ним, как правильно прожаренный бифштекс.

Проявив таким образом должное внимание к моему преданному другу, я с восторгом и упоением предалась созерцанию пейзажа, расстилавшегося перед моими глазами.

Впрочем, на эту тему я не буду особенно распространяться. Нет смысла описывать Эдинбург — все вы наверняка в нем бывали. Ограничусь лишь самыми важными моментами, имеющими отношение к моим собственным злоключениям. Удовлетворив свое любопытство относительно размеров, расположения и общего вида города, я окинула взглядом сверху собор, в котором находилась, и изящную архитектуру его колокольни. Кроме того, я обнаружила, что отверстие, в которое я просунула голову, находилось в циферблате гигантских часов и снизу наверняка казалось чем-то вроде дырочки для ключа, какие бывают у настенных часов. А предназначалось оно, скорее всего, для того, чтобы смотритель башенных часов мог просунуть в него руку и в случае необходимости перевести стрелки изнутри. Не без удивления я также отметила, до чего же велики эти стрелки: минутная, самая длинная, достигала примерно десяти футов, а в самом широком месте имела ширину в девять дюймов. Стрелки были изготовлены из прочной стали, и края их выглядели острыми, как лезвия мечей. После этого я снова вернулась к созерцанию великолепной панорамы, расстилавшейся внизу.