Второй пол - Симона де Бовуар

словом, все мужчины знают и даже иногда шутят по этому поводу. Именно в такой момент у девочки возникает или обостряется отвращение к своему слишком плотскому телу. Первое удивление проходит, но неприятные ощущения остаются: девочке каждый раз противен пресный тухловатый запах, похожий на запах болота или увядших фиалок, неприятен вид крови, подозрительной, отличающейся по цвету от крови из детской царапины. Днем и ночью ей приходится помнить, что нужно переодеваться, следить за своим бельем, простынями, решать множество мелких, неприятных практических проблем; в экономных семьях гигиенические салфетки каждый месяц стирают и прячут в бельевой шкаф, значит придется отдавать эти следы собственных выделений в чужие руки – прачке, прислуге, матери, старшей сестре. Ватные прокладки, которые продаются в аптеках, в коробках с цветочными названиями – «Камелия», «Эдельвейс», – после употребления выбрасывают; но в путешествии, на курорте, на экскурсии от них не так-то просто отделаться, ведь бросать их в унитаз категорически запрещено. Юная героиня «Психоаналитического дневника», переведенного на французский Кларой Мальро, описывает, какой ужас ей внушали гигиенические салфетки; в дни менструации ее смущает даже присутствие сестры и она соглашается раздеваться только в темноте. Этот стесняющий, неудобный предмет может упасть, если сделать резкое движение, и это еще унизительнее, чем потерять штанишки посреди улицы: эта жуткая перспектива иногда порождает психастенические мании. Коварная природа распорядилась так, что недомогания и боли нередко начинаются уже после кровотечения, которое девочка может и не заметить; часто месячные у девочек нерегулярные, они могут начаться неожиданно, на прогулке, на улице, у друзей; они рискуют – как некогда г-жа де Шеврез[304] – запачкать одежду или сиденье; одной этой опасности довольно, чтобы жить в постоянном страхе. Чем сильнее отвращение девушки к этому женскому изъяну, тем тщательнее она должна следить за собой, чтобы случайно не попасть в страшно унизительную ситуацию или избежать обидного конфиденциального замечания.

Вот несколько ответов, полученных по этому поводу доктором Липманном[305] во время опроса, посвященного юношеской сексуальности:

В шестнадцать лет, когда однажды утром у меня началась менструация, я очень испугалась. Вообще-то, я знала, что это должно случиться, но мне было так стыдно, что я полдня пролежала в постели. В ответ на все вопросы я только твердила: «Я не могу встать».

Я онемела от удивления, когда в неполные двенадцать лет у меня начались месячные. Меня охватил ужас, а мать только сухо сообщила мне, что это будет повторяться каждый месяц. Я решила, что это страшная гадость, и никак не могла смириться с тем, что у мужчин ничего подобного не бывает.

После этого случая мать решила заняться моим половым воспитанием и заодно объяснила мне, что такое менструация. И тогда меня постигло второе разочарование: в день первой менструации я, сияя от радости, бросилась к матери, которая еще спала, и закричала: «Мама, у меня началось!» – «И из-за этого ты меня разбудила?» – услышала я в ответ. Все же мне казалось, что после этого вся моя жизнь переменится.

Поэтому я страшно испугалась во время своей первой менструации, увидев, что кровотечение не останавливается. Однако я никому ни слова не сказала, даже матери. Мне только-только исполнилось пятнадцать лет. К тому же неприятных ощущений у меня почти не было. Только один раз у меня были такие сильные боли, что я упала в обморок и три часа пролежала на полу в своей комнате. Но и об этом я тоже ничего никому не сказала.

Менструации у меня начались, когда мне было около тринадцати лет. Мы со школьными подругами уже говорили об этом, и я была очень горда, что теперь я тоже стала большой. Я очень важно заявила преподавателю физкультуры, что не могу заниматься, потому что плохо себя чувствую.

Моим половым воспитанием занималась не мать. У нее самой менструальный цикл начался только в девятнадцать лет, и она так боялась, что ее будут ругать за испачканное белье, что закопала его в поле.

Первая менструация у меня была, когда мне было восемнадцать лет[306]. Мне никто ничего об этом не говорил. Ночью у меня начались сильное кровотечение и боли, я ни на минуту не сомкнула глаз. Как только рассвело, я в испуге побежала к матери и со слезами спросила у нее, что делать. Но она только выбранила меня: «Ты могла бы спохватиться пораньше и не пачкать простыни и постель». Вот и все объяснения. Естественно, я ломала себе голову, не понимая, какое преступление я совершила, и была ужасно встревожена.

Я уже знала, что это такое. Я даже с нетерпением ждала этого, потому что надеялась, что мать расскажет мне, как появляются на свет дети. Наконец этот великий день настал, но мать ничего мне не сказала. И все же я была очень рада. «Теперь, – говорила я себе, – у тебя тоже могут быть дети, ты дама».

Этот перелом в жизни девочки наступает довольно рано; мальчик становится юношей лет в пятнадцать-шестнадцать, а девочка превращается в женщину в тринадцать-четырнадцать. Но главное различие их опыта заключается не в возрасте и не в физиологических проявлениях, предстающих у девочек во всем своем жутком блеске: для мальчиков и девочек половое созревание имеет совершенно различное значение, потому что возвещает им разное будущее.

Конечно, мальчики в период пубертата тоже тяготятся своим телом, но поскольку они с детства привыкли гордиться своей мужественностью, то именно к ней трансцендируют момент своего формирования; они гордо показывают друг другу растущие на ногах волосы, превращающие их в мужчин; более чем когда-либо хвастают своим половым членом, сравнивают его с другими. Им боязно становиться взрослыми: многих подростков тревожит эта метаморфоза, намечающаяся свобода и связанная с ней ответственность, но приобщение к достоинству мужчины их радует. Напротив, девочке, чтобы превратиться во взрослую, нужно ограничить себя теми пределами, которые ставит ей женственность. Мальчик с восхищением смотрит на пробивающиеся волосы, потому что они сулят ему безграничные возможности; девочка же в смятении перед «жестокой драмой», которая останавливает ее судьбу. Пенис приобретает особую ценность в социальном контексте, но тот же контекст превращает менструацию в проклятие. Первый символизирует мужественность, вторая – женственность, а поскольку женственность означает инаковость и подчинение, принадлежность к ней воспринимается с возмущением. Девочке всегда казалось, что ее жизнь обусловлена той неосязаемой сущностью, какая за отсутствием пениса не имеет позитивного предметного облика; именно эту сущность она обнаруживает в крови, текущей у нее между ляжек. Если она уже смирилась со своим положением, она принимает