Второй пол - Симона де Бовуар

по кухне бездельницей, грязной, жадной, злой и унылой. Она была не просто злюкой, которой лучше не жить на свете, а еще и преступницей… Но весна этого года оказалась необычной. Все начало меняться, и Фрэнки не могла понять этих перемен… Фрэнки было почему-то грустно от этих зеленых деревьев и апрельских цветов. Она не понимала, отчего грустит, но именно из-за этой непонятной грусти вдруг решила, что должна уехать… Она решила, что должна уехать из этого города, уехать куда-нибудь подальше. Поздняя весна в этом году была ленивой и слишком ароматной. Эти нескончаемые дни пахли цветами, и зеленое благоухание вызывало у нее отвращение… В это лето она могла неожиданно заплакать из-за пустяков. Иногда она выходила во двор рано-рано и долго стояла и смотрела на небо и восходящее солнце. У Фрэнки было такое чувство, будто ее мучит какой-то вопрос, а солнце не отвечает. Многое, на что раньше она почти не обращала внимания, теперь угнетало ее: свет в окнах домов на улице, незнакомый голос, донесшийся вдруг из переулка. Она смотрела на свет и слушала этот голос, и внутри ее что-то напрягалось в ожидании. Но свет гас, голос умолкал, и, хотя она продолжала ждать, все кончалось ничем. Фрэнки боялась всего, что заставляло ее задуматься, кто же она такая, кем будет и почему она стоит в эту минуту одна, смотрит на свет, слушает или смотрит в небо. Ей делалось страшно, и в груди ее что-то странно сжималось.

…Она бродила по городу, и все, что видела и слышала, казалось ей каким-то незаконченным, ею овладела скованность, которая никак не проходила. Она спешила заняться чем-нибудь, но за что бы она ни бралась, все получалось не так… После этих долгих весенних вечеров и прогулок по улицам города Фрэнки охватывала острая грусть, сердце ее сжималось и почти переставало биться.

В этот смутный период детское тело становится телом женщины, превращается в плоть. Если девочка не страдает эндокринными нарушениями, вызывающими задержку развития, то к двенадцати-тринадцати годам она вступает в пору полового созревания[302]. У девочки оно начинается гораздо раньше, чем у мальчика, и приводит к гораздо более важным изменениям. Девочка вступает в эту пору с беспокойством и неудовольствием. Развитие груди и волосяного покрова сначала вызывает у нее стыд, который, правда, иногда перерастает в гордость; она вдруг становится застенчивой, не хочет показываться голой даже сестрам и матери, с удивлением и ужасом изучает свое тело; она с тревогой следит за тем, как под соском, еще недавно таким же безобидным, как пупок, растет плотная и немного болезненная округлость. Ее беспокоит, что у нее появилось уязвимое место; конечно, эта боль незначительна, ее не сравнить с ожогом или зубной болью, но боль, как при несчастных случаях или при болезни, всегда была аномалией, а юная грудь в нормальном состоянии ощущает какое-то глухое раздражение. С девочкой что-то происходит; это не болезнь, а нечто заложенное в самом законе существования, но тем не менее это борьба, разрыв. Конечно, с момента рождения и до пубертата девочка росла, но не замечала, что растет: день за днем ее тело было ей дано как нечто точное и завершенное; а теперь она «формируется», и само это слово внушает ей ужас; проявления жизни внушают доверие лишь тогда, когда обретают равновесие и устойчивую форму расцветшего цветка или лоснящегося животного; и девочка, переживающая развитие груди, осознает двусмысленность слова «живой». Она – не золото, не алмаз, а какая-то странная, подвижная, неопределенная материя, в которой происходят нечистые алхимические процессы. Она привыкла к волосам, ниспадающим спокойными кольцами, словно моток шелка, а новая растительность под мышками и внизу живота превращает ее в животное или в водоросль. Независимо от того, предупреждали ее или нет, она предчувствует в этих изменениях некую цель, отрывающую ее от нее самой; она становится частью жизненного цикла, куда более широкого, чем ее собственное существование, угадывает зависимость, обрекающую ее на мужчину, на ребенка, на смерть. Сами по себе груди кажутся бесполезным, вызывающим наростом. До сих пор у всех частей туловища: у рук, ног, кожи, мускулов, даже у округлых ягодиц, на которых удобно сидеть, – было ясное назначение; немного подозрительными были только половые органы, но, во-первых, они воспринимались как мочеиспускательные, а во-вторых, они скрыты, их никто не видит. Теперь же грудь проступает под свитером или кофточкой и тело, которое девочка привыкла не отделять от собственного «я», становится для нее плотью; оно – объект, который замечают и видят другие. Одна женщина говорила: «Мне было так стыдно, что я два года носила пелерины, чтобы спрятать грудь». Вот слова другой: «Никогда не забуду, какое смятение охватило меня, когда одна из моих сверстниц, сформировавшаяся раньше меня, нагнулась однажды за мячом и я увидела в вырезе ее пышную грудь; ее тело было так похоже на мое, на то, каким оно станет, что я устыдилась себя самой». Еще одна женщина рассказывала мне: «В тринадцать лет я ходила в коротких платьях без чулок. Какой-то мужчина отпустил насмешливое замечание по поводу моих толстых ног. На следующий день мама заставила меня надеть чулки и удлинить юбку, но я никогда не забуду свое потрясение от сознания того, что на меня смотрят». Девочка чувствует, что тело ей больше неподвластно, что оно больше не является ясным выражением ее индивидуальности, становится чужим; и в то же время другие начинают воспринимать ее как вещь: на улице ее провожают глазами, обсуждают ее телосложение; ей хочется стать невидимой, ей страшно превращаться в плоть и страшно выставлять эту плоть на всеобщее обозрение.

От отвращения к себе у многих девушек появляется желание похудеть: они отказываются есть, а если их заставляют, их тошнит; они постоянно следят за своим весом. Другие становятся болезненно робкими, для них настоящая пытка войти в гостиную или даже выйти на улицу. Иногда это становится причиной психозов. Жане в своей работе «Навязчивые состояния и психастения» описывает на примере больной по имени Надя типичный случай психоза:

Надя была девушкой из богатой и глубоко интеллигентной семьи. Она была элегантна, артистична, с ярко выраженными музыкальными способностями. Но она с детства была упряма и раздражительна. «Ей очень хотелось, чтобы ее любили, от родителей, сестер, прислуги – словом, от всех она требовала необычайной любви. Видя даже небольшую привязанность, она становилась настолько требовательной и властной, что отталкивала от себя людей. Она была болезненно чувствительна, и из-за насмешек ее двоюродных братьев и сестер, желавших смягчить ее характер, в