Современная повесть ГДР - Вернер Гайдучек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Гиббон, дорогой мой, мне нужно с тобой поговорить, — сказал отец.
В предчувствии беды у меня екнуло сердце.
Отец сказал, что с матерью им дольше не жить. Мне тут же в голову пришла сцена, вспоминать о которой я не любил: крик матери. «Я старалась, готовила, а этот паршивец воротит нос!» Крик отца: «Могла бы хоть раз приготовить что-нибудь другое, а не свинину в кисло-сладком соусе!» Возмущение матери: «Это же азиатская кухня!» Мои слова: «Не люблю азиатскую кухню». Угроза матери: «Ты будешь есть!» Протест отца: «Не принуждай его!» Содержимое тарелки вместе с ножом летит в кастрюлю. Мать снова шлепает мне в тарелку кисло-сладкий кусок. Потом мне дают деньги на кино или на мороженое. Они больше не любят целоваться, им не терпится поскандалить, и они не хотят, чтобы я мешал им. В результате отец со мной оказывается в Пелицхофе, а мать с большой лысиной на Балатоне.
Отец сказал, что они оба слишком поздно поняли, что не подходят друг другу.
— А старый Вольдемар, значит, подходит?
Отец пожал плечами. Во всяком случае, он ее больше устраивает. В служебном отношении. Он тоже специалист по торговле, имеет квартиру в большом городе. Мать ее уже полностью обставила, и, насколько ему известно, в квартире есть детская комната с новой мебелью.
— Они ведь только что были на Балатоне, неужели у них уже появился ребенок?
Отец сказал, чтобы я не разыгрывал из себя дурачка. Разумеется, комната предназначена для меня и ждет, когда я в нее вселюсь.
Нет, этого не может быть! Это невероятно! Это меня доконает! Они обращаются со мной как с грудным младенцем, которому все равно, куда поставят его кроватку. В Пелицхофе живут мои дедушка с бабушкой, я довожусь им родственником. Здесь разгуливает по крыше кот Мунцо. Здесь в конюшне стоят Макс с Лизой, смирные лошади, даже я могу на них кататься. Здесь на трубе сидит тетушка Паула. Если развод неизбежен, если родители больше не подходят друг другу, если мне не придется больше жить в Хоэнцедлице, тогда пусть моя кровать стоит в каморке под крышей у дедушки с бабушкой.
— Я останусь в Пелицхофе, — сказал я.
Отец ответил, что суд постановил передать права на мое воспитание матери. Брак, кстати, уже расторгнут.
От возмущения на глазах у меня выступили слезы. Родители развелись за моей спиной, потихоньку, самым что ни на есть предательским образом.
Отец объяснил, что им не хотелось меня травмировать.
Но почему же он за меня не боролся, как боролся за чистоту леса и за дедушкину честь?
— Ах, Гиббон…
Казалось, отец вот-вот заплачет. Он находился в чертовски невыгодном положении, в смысле своего образования и так далее. Он был, так сказать, обузой для преуспевающей женщины. Кроме того, имелось и еще одно обстоятельство. Мать все равно мне об этом расскажет. Однажды во время крупной ссоры у матери, как бы это получше выразиться, сорвалась рука, она хотела его ударить. Он поймал руку и, завернув ее за спину, уложил мать на кушетку.
Я-то знаю, какая у моего отца силища. Но у судей этот силовой прием не вызвал никакого восторга, они даже грозились, что накажут отца. Отец не стал бороться, потому что ему было стыдно. Он ни словом не обмолвился на суде о большой лысине. На это имелись веские причины. Он любил мою мать в течение многих лет и не мог допустить, чтобы воспоминание об этом счастливом времени навсегда исчезло.
И опять я подумал: это невероятно, это меня доконает. Он разыгрывал из себя порядочного человека и думал не обо мне, а о своей старой любви. И мать думала не обо мне, а о своем новом муже.
— Я согласился с решением суда, — сказал отец. — Ребенок должен жить с матерью. Лето скоро кончается, и нам придется расстаться. С завтрашнего дня начинается новая жизнь. За тобой заедет дедушка Паризиус. К обеду ты уже будешь в городе.
Он хотел взять мою руку, но я отдернул ее. Я возненавидел его. Я ненавидел всех, кто меня предал, и поэтому я нырнул в воду. Мне не хотелось, чтобы отец видел, как я плачу. Пусть это проклятое озеро выйдет из берегов от моих слез. Жаль, что я хорошо плаваю, а то бы я утонул и лежал на дне до тех пор, пока мой труп не всплыл бы среди лилий. Может, попробовать задержать дыхание и умереть? Но сначала надо поговорить с пастором, который пьянствует с трактористами в деревенском кафе, и заказать для похорон органную музыку. Он не откажется выполнить последнюю волю утопленника. И пусть они все придут в церковь: мои разведенные родители, дедушка с бабушкой и эта большая лысина Вольдемар. Представляю, как жутко будет звучать орган и как деревенские головы львов будут глазеть на моих родственников, показывать им свои красные языки и ворочать ими из стороны в сторону до тех пор, пока те не пожалеют, что совершили ужасную глупость, обставив для меня комнату в большом городе.
Потом, когда мы сидели под кустом бузины, настроение у всех было неважное. Я был глух и нем.
— Ты все слишком преувеличиваешь, — сказал дедушка. — Ты ведь знаешь, это неумно.
Он всегда говорил одно и то же. А они разве не преувеличивают, считая, что из-за развода я должен переезжать в большой город, да еще за несколько сот километров отсюда!
— Гиббон, отнесись ко всему как мужчина, — посоветовал отец.
Хорош гусь, подумал я. Вместо того чтобы на суде за меня бороться, он поджал хвост. У меня еще даже волосы не растут на груди, хотя весной я натирал ее настоящим березовым соком, а они хотят, чтобы я относился ко всему как мужчина.
Бабушка снова заговорила тоненьким голоском, как тот волк, который хотел надуть семерых козлят. Во всяком случае, ее слова звучали довольно фальшиво, когда она сказала:
— Время залечит твои раны, время все лечит.
Мне надоела их болтовня вокруг да около, я поднялся в свою каморку и лег. Через некоторое время я услышал стук черепицы на крыше, и в оконном отверстии появилась толстая голова кота Мунцо, держащего в зубах очередную, еще трепыхающуюся мышь.
Одним прыжком Мунцо очутился на моей постели, спрыгнул с нее на пол и прикончил мышь, прокусив ей голову.
— Спасибо, Мунцо, — сказал я.
Научиться бы жарить мышей, подумал я, тогда с помощью Мунцо можно все пережить. Я погладил его, он вскочил ко мне на кровать и, свернувшись калачиком, улегся в ногах. Я слышал его мурлыканье, ощущал его тепло и уже не чувствовал себя таким одиноким. Прежде чем заснуть, я подумал, что с Мунцо можно все пережить…
Рано утром в каморку зашел отец. Сначала я хотел притвориться спящим, но потом передумал. Домишко, стоит в нем кому-то повернуться, скрипит и трещит так, что и мертвый проснется, по утверждению моей бабушки. В прошлом веке на строительство домов уходила куча дерева, а дерево живое, оно работает. Где работа, там и шум. В гастрономе в Гинстерхайде больше всего шума в отделе моего отца, поскольку там то и дело передвигаются с места на место ящики с бутылками из-под пива и минералки. Оттуда постоянно раздается звон, треск, стук и грохот, и вообще там шума намного больше, чем у кассы, где, позвякивая мелочью, расплачиваются покупатели. Чем тяжелее работа, тем больше от нее шума. Взять, например, тяжелое машиностроение или еще что-нибудь в этом роде. В учреждениях, наоборот, все делается очень тихо. Там, как говорит мой отец, сидит интеллигенция и работает в полной тишине, пока у нее не задымится голова. Потом этот дым уходит в воздух и растворяется в нем, как водяной пар.
Поскольку дерево работает и умеет трещать, его используют при закладке шахт. При слишком высоком давлении и других опасных случаях оно начинает громко скрипеть и трещать, предупреждая шахтеров об опасности, так что они успевают уйти. В доме дедушки с бабушкой каждая ступенька, стоит на нее только наступить, тут же сигнализирует о готовности проломиться, а от скрежета двери моей каморки у человека по спине пробегают мурашки, как в фильмах ужаса.
Когда вошел отец, доски пола прогнулись и застонали. Он ударился головой о деревянный потолок, посыпалась известка, задребезжала лампа. Мунцо потянулся и стал топтаться всеми четырьмя лапами у меня на животе. Я решил, что глупо разыгрывать из себя спящего, сладко зевнул и вытянул перед собой руки. Отец осторожно отодвинул Мунцо в сторону и присел на край кровати.
— Я не хочу быть здесь, когда они за тобой приедут, — сказал он. — Будь здоров, мой мальчик. Не забывай меня.
Я сел на кровати и обхватил отца руками. Он похлопал меня по спине. Я поцеловал его, он меня тоже, этого давно уже между нами не было. Я вдруг почувствовал к нему такую любовь, что тут же забыл всю свою злость на него за то, что он за меня не боролся.
— Мы обязательно скоро увидимся, — пообещал я.
Отец ничего не ответил и, опустив голову, очевидно из-за низкого потолка, пошел прочь.
В памяти об этом дне я сделал на верхней балке над дверью глубокую зарубку. В это воскресенье мне пришлось расстаться с отцом, с Пелицхофом, с дедушкой и бабушкой.