Некуда - Николай Лесков

– И что ж такое! И бог с тобою совсем: я и останусь. Авось без куска хлеба не пропаду. Найдутся добрые люди, хоть из куска хлеба возьмут еще. На старости лет хоть болонок на двор выпущать гожусь.

Лиза не упрашивала, но предложила старухе на особое житье денег, от которых та с гордостью отказалась и осталась у Женни. Здесь она взялась вводить в детской патриархальные порядки и с болезненным нетерпением выжидала, когда Лиза придет и сознается, что ей без нее плохо.

Время шло; Лиза изредка навещала Вязмитинову, но речи о том, что ей плохо без Абрамовны, никогда не заходило.

Абрамовна с своей стороны выдерживала характер. С каждым приходом Лизы она в ее присутствии удвоивала свои заботы о детях Вязмитиновой и вертелась с младшим около чайного стола, за которым обыкновенно шли беседы.

Только когда Лиза поднималась идти домой, старуха исчезала из комнаты и выползала в переднюю боковой дверью. Кропочась на прислугу, она с серьезной физиономией снимала с вешалки теплое пальто Лизы и, одевая ее, ворчала:

– Хоть бы вешалку-то, сударыня, приказала прикрепить своим фрелинам.

Полинька Калистратова жила в небольшой уютной квартирке у Египетского моста. Жилье ее состояло из двух удобных и хорошо меблированных комнат, кухни и передней. С нею жила опрятная кухарка-немка и то маленькое, повитое существо, которое, по мнению Вязмитинова, ставило Полиньку Калистратову в весьма фальшивое положение. Полинька сама любила это существо со всею материнской горячностью, но еще не привыкла, когда Лиза или Женни осведомлялись у нее о ребенке. Одной Абрамовне, когда той случалось навестить Полиньку, она показывала ребенка с восторгом. Старушка ласкала дитя, ласкала мать и утешала их, говоря:

– Живите, други, живите. А-их-ма-хма, что делать-то! Бог грешников прощает.

Розанов был у Полиньки каждый день, и привязанность его к ней нимало не уменьшалась. Напротив, где бы он ни был, при первом удобном случае рвался сюда и отдыхал от всех трудов и неприятностей в уютной квартирке у Египетского моста.

Взглянем на житье граждан.

В мир из Дома доходило очень мало известий, и те, которые доходили до мирских ушей, были по большей части или слишком преувеличены, или совсем чудовищно извращены и носили самый грязный, циничный характер. В мире Дом представлялся прежде всего чем-то вроде турецкого гарема или такого жилища, где главною задачею стоит самое бесцеремонное отношение живущих там граждан с живущими гражданками. О нравах обитателей этого Дома рассказывались чудеса. В мире о нравах и жизни нового гражданского Дома имели гораздо меньше верных сведений, чем о жизни в старых католических монастырях, о которых когда-то любили рассуждать.

Где только миряне интересовались Домом, там они и сочиняли о нем разные небылицы самого решительного характера, не додумываясь до воспроизведения простых, обыденных, будничных явлений обитателей Дома. Копошась в бездне греховной, миряне, которых гражданский Дом интересовал своею оригинальностью и малодоступностью, судили о его жильцах по своим склонностям и побуждениям, упуская из виду, что «граждане Дома» старались ни в чем не походить на обыкновенных смертных, а стремились стать выше их; стремились быть для них нравственным образцом и выкройкою для повсеместного распространения в России нового социального устройства.

В Доме жилось сообразно особым уставам, беспрестанно обсуживавшимся, реформировавшимся и никогда ни на одну неделю не устанавливавшимся in statu quo.[73] Комплект жильцов Дома до сих пор считался неполным. Не проходило дня, чтобы тот или другой член общей квартиры, или, как ее называл Белоярцев, «ассоциации», не предлагал нового кандидата или кандидатки, но Белоярцев всегда находил в предлагаемом лице тысячу разных дурных сторон, по которым оно никак не могло быть допущено в «ассоциацию». Безгласный сателлит Белоярцева, Прорвич, не мог сделать ему никакой оппозиции; других мужчин в Дом до сих пор еще не было допущено, женщины молчали, недоумевая, что с ними делают и что им делать, чтобы все шло иначе. Они уже ясно начинали чувствовать, что равноправия и равносилия в их ассоциации не существует, что вся сила и воля сосредоточивались в Белоярцеве. Так прошел первый и другой месяц совместного житья. В течение этих двух месяцев каждый день разбирались вопросы: можно ли брать за работу дороже, чем она стоит, хотя бы это и предлагали? Справедливо ли заставлять слуг открывать двери гостям, которые ходят не к ним, а к самим гражданам? Можно ли писать к своим родителям? Можно ли оставаться в гражданстве, обвенчавшись церковным браком? и т. п. А главное, все твердилось о труде: о форме труда, о правильном разделении труда, о выгодах ассоциационной жизни, о равномерном разделе заработков, а самого труда производилось весьма мало, и заработков ни у кого, кроме Белоярцева, Прорвича и Кавериной, не было никаких.

Протянув первый месяц, Белоярцев свел счет произведенным в этот месяц издержкам и объявил, что он прочитает отчет за прошедший месяц в день первой декады второго.

Глава восьмая

Первый блин

Дни декад, учрежденные гражданами Дома, тоже прививались плохо. В Доме вообще было вхожих немного, но и те часто путали декады и являлись не в урочные дни. Третья декада имела особенный интерес, потому что в день ее окончания должен был огласиться месячный отчет Дома, а этим интересовались не только граждане, обитающие в Доме, но и все прочие граждане, связанные с ними духовным единством. Поэтому в день третьей декады в Дом, к восьми часам вечера, наехало около пятнадцати человек, всё гражданского направления. В числе гостей были: Красин, одна молодая дама, не живущая с мужем майорша Мечникова с молоденькою, шестнадцатилетнею сестрою, только что выпущенною с пансионерской скамейки, Райнер с своим пансионом, Ревякин, некогда встретивший Лизу вместе с Прорвичем в гостинице «Италия», и два молодых человека, приведенных Красиным в качестве сторонних посетителей, которых надлежало убедить в превосходстве нового рода жизни.

Пустынная зала, приведенная относительно в лучший порядок посредством сбора сюда всей мебели из целого дома, оживилась шумными спорами граждан. Женщины, сидя около круглого чайного стола, говорили о труде; мужчины говорили о женщинах, в углу залы стоял Белоярцев, окруженный пятью или шестью человеками. Перед ним стояла госпожа Мечникова, держа под руку свою шестнадцатилетнюю сестру.

– Прекрасно-с, прекрасно, – говорил Белоярцев молоденькой девушке, – даже и таким образом я могу доказать вам, что никто не имеет права продать или купить землю. Пусть будет по-вашему, но почитайте-ка внимательнее, и вы увидите, что там оказано: «наследите землю», а не «продайте землю» или не «купите землю».

– Да, это точно там сказано так, – отвечала очень мило и смело девочка.

– Вот видите!

– Да, только позвольте, тогда ведь, когда было это сказано, не у кого было ее покупать, – вмешалась сама Мечникова.

– А это совсем другое дело, – отвечал Белоярцев.

– Нет, как же, это необходимо надо разобрать, – вставила Бертольди.

– Ах, это совсем не о том речь, – отвечал нетерпеливо Белоярцев.

– Ну, а если у меня, например, есть наследственная земля? – спросила Мечникова.

– Так это не в том же смысле совсем сказано.

– Стало быть, если я получу по наследству тысячу десятин, то я имею право одна наследовать эту землю? – осведомилась Бертольди.

– Ничего вы не получите по наследству, – отшутился Белоярцев.

– Нет, это непременно надо разобрать, – отвечала Бертольди.

В девять часов убрали самовар, и Белоярцев, попросив гостей к столу, развернул мелко исписанный лист бумаги, откашлянулся и начал читать:

– «Отчет свободной русской ассоциации, основанной на началах полного равенства, за первые три декады ее существования.

Ассоциация наша, основанная в самых ограниченных размерах, для того чтобы избежать всяких опасностей, возможных при новизне дела и преследовании его полицией, в течение трех декад, или одного христианского месяца своего существования, имела, милостивые государи, следующие расходы».

Начинались самые подробные исчисления всех расходов на житье в течение прошлого месяца.

По окончании исчисления расходов Белоярцев продолжал:

«Таким образом, милостивые государи, вы можете видеть, что на покрытие всех решительно нужд семи наличных членов ассоциации, получавших в Доме, решительно все им нужное, как-то: квартиру, отопление, прислугу, стол, чай и чистку белья (что составляет при отдельном житье весьма немаловажную статью), на все это издержано триста двадцать шесть рублей восемьдесят три копейки, что на каждого из нас составляет по двадцати пяти рублей с ничтожными копейками. – Надеюсь, милостивые государи, что это недорого и что в раздельности каждый из нас не мог прожить на эту сумму, имея все те удобства, какие нам дало житье ассоциацией».