Саша Чёрный - Саша Черный

полуслове:

«Вы невежа и дурак!»

1910

ПОШЛОСТЬ

Пастель

Лиловый лиф и желтый бант у бюста.

Безглазые глаза — как два пупка.

Чужие локоны к вискам прилипли густо

И маслянисто свесились бока.

Сто слов, навитых в черепе на ролик, —

Замусленную всеми ерунду, —

Она, как четки набожный католик.

Перебирает вечно на ходу.

В ее салонах — все, толпою смелой.

Содравши шкуру с девственных идей.

Хватают лапами бесчувственное тело

И рьяно ржут, как стадо лошадей.

Там говорят, что вздорожали яйца

И что комета стала над Невой, —

Любуясь, как каминные китайцы

Кивают в такт под граммофонный вой.

Сама мадам наклонна к идеалам:

Законную двуспальную кровать

Под стеганым атласным одеялом

Она всегда умела охранять.

Но, нос суя любовно и сурово

В случайный хлам бесштемпельных «грехов»,

Она читает вечером Баркова

И с кучером храпит до петухов.

Поет. Рисует акварелью розы.

Следит, дрожа, за модой всех сортов.

Копя остроты, слухи, фразы, позы

И растлевая музу и любовь.

На каждый шаг — расхожий катехизис,

Прин-ци-пи-аль-но носит бандажи.

Некстати поминает слово «кризис»

И томно тяготеет к глупой лжи.

В тщеславном, нестерпимо остром зуде

Всегда смешна, себе самой в ущерб,

И даже на интимнейшей посуде

Имеет родовой дворянский герб.

Она в родстве и дружбе неизменной

С бездарностью, нахальством, пустяком.

Знакома с лестью, пафосом, изменой

И, кажется, в амурах с дураком…

Ее не знают, к счастью, только…

Кто же? Конечно — дети, звери и народ.

Одни — когда со взрослыми не схожи.

А те — когда подальше от господ.

Портрет готов. Карандаши бросая.

Прошу за грубость мне не делать сцен:

Когда свинью рисуешь у сарая —

На полотне не выйдет belle Héléne[7].

1910

ПОТОМКИ

Наши предки лезли в клети

И шептались там не раз:

«Туго, братцы… Видно, дети

Будут жить вольготней нас».

Дети выросли. И эти

Лезли в клети в грозный час

И вздыхали: «Наши дети

Встретят солнце после нас».

Нынче так же, как вовеки.

Утешение одно:

Наши дети будут в Мекке,

Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:

Кто — лет двести, кто — пятьсот,

А пока лежи в печали

И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули,

Мир умыт, причесан, мил…

Лет чрез двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках

Переломанных богов.

В передавшихся потомках

Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света

Для себя, пока я жив;

От портного до поэта —

Всем понятен мой призыв…

А потомки… Пусть потомки.

Исполняя жребий свой

И кляня свои потемки.

Лупят в стенку головой!

1908

КРЕЙЦЕРОВА СОНАТА

Квартирант сидит на чемодане

И задумчиво рассматривает пол.

Те же стулья, и кровать, и стол,

И такая же обивка на диване.

И такой же бигус на обед. —

Но на всем какой-то новый свет…

Блещут икры полной прачки Феклы.

Перегнулся сильный стан во двор.

Как нестройный, шаловливый хор.

Верещат намыленные стекла,

И заплаты голубых небес

Обещают тысячи чудес.

Квартирант сидит на чемодане.

Груды книжек покрывают пол.

Злые стекла свищут: эй, осел!

Квартирант копается в кармане.

Вынимает стертый четвертак.

Ключ, сургуч, копейку и пятак…

За окном стена в сырых узорах.

Сотни ржавых труб вонзились в высоту,

А в Крыму миндаль уже в цвету…

Вешний ветер закрутился в шторах

И не может выбраться никак.

Квартирант пропьет свой четвертак!

Так пропьет, что небу станет жарко.

Стекла вымыты. Опять тоска и тишь.

Фекла, Фекла, что же ты молчишь?

Будь хоть ты решительной и яркой:

Подойди, возьми его за чуб

И ожги огнем весенних губ…

Квартирант и Фекла на диване.

О, какой торжественный момент!

«Ты — народ, а я — интеллигент, —

Говорит он ей среди лобзаний. —

Наконец-то, здесь, сейчас, вдвоем,

Я тебя, а ты меня — поймем…»

1909

ОТЪЕЗД ПЕТЕРБУРЖЦА

Середина мая, и деревья голы…

Словно Третья Дума делала весну!

В зеркало смотрю я, злой и невеселый.

Смазывая йодом щеку и десну.