Течёт река… - Нина Михальская

66

Посещение издательства «Высшая школа» имело для меня свои последствия. Вернее, не то самое первое, когда многоопытный старец привел меня к двери, ведущей в «Редакцию литературы», а несколько последующих посещений и разговоров с редактором. Мой интерес к английским романистам 20-30-х годов получил отклик, в связи с этим определилась возможность опубликования небольшой книги, которая могла бы быть включена в раздел издаваемых «Высшей школой» учебных пособий по спецкурсам для студентов-филологов. Это было удачей: публикация по теме предполагаемой диссертации была необходима. Заглавие книги — «Пути развития английского романа 1920-1930-х годов». То, что нужно.

И вот я вынимаю из заветного чемодана, привезенного из Англии, листы, тетради с записями, конспектами, выписками (тогда ещё не было ксерокопирования), раскладываю содержимое каждой папки на столе (теперь и стол в большой комнате есть!), вчитываюсь, вспоминаю, сортирую в том порядке, как представляется мне эта будущая работа, её главы, разделы… Но вспоминаю и о жизни в Ливерпуле, в Лондоне, о поездке в Шотландию, о своих друзьях. И снова хочется быть с ними Ведь только с ними я могу поговорить о том, что мы повидали и с чем познакомились, во всех подробностях. Ведь только им и мне известны все этапы пройденного пути. Мне не хватает их, хотя письма из Ленинграда от Алеши и из Вильнюса от Наташи я получаю; пишет Костя Квитко, пишет Власов. На праздники присылают письма и другие «англичане». С Геной мы виделись несколько раз. И совсем недавно приходил он попрощаться перед отъездом в Вену, куда уезжает вместе с женой и дочкой на три года, получив должность в одной из международных организаций (МАГАТЭ). Три года — долгий срок.

В тот день, когда уезжал он в Вену, было совершено покушение на Джона Кеннеди. Его убили. Одно за другим передавались об этом сообщения по радио. Сидя дома за своим столом перед разложенными на нём бумагами, я с ужасом услышала о случившемся, и уже никакая работа не шла на ум. Что-то оборвалось внутри. Что-то кончилось. Как ломаются судьбы и прерываются жизни людские!

Я не могла оставаться дома и пошла на Горбатку. Но и там все были в волнении. И для моих родных и близких это событие усилило и без того то нервное напряжение, в котором находились они в связи с предстоящим в самом ближайшем будущем переселением на новое место из столь давно обжитого дома. Пусть он стар, но привычен. Но и сами они стары, и перемещение в новое место для них сложно, а теперь, может быть, вряд ли и желанно.

В соответствии с планом реконструкции центра Москвы Горбатка и окрестные переулки и улочки должны были быть снесены. Здесь протянется широкий проспект, ведущий через Новоарбатский мост к самому Кремлю. С Кутузовского проспекта по прямой линии можно будет доехать до Александровского сада. Это — в будущем, а пока приступили к сносу Огурцовского дома, а следующим будет дом № 4, наш старый дом. Одна сторона Горбатого переулка была снесена ещё раньше. Уже нет дома Чурмазовых, дома номер пять, химзавода, нет бензоколонки и персюковского дома. Скоро не останется и второй стороны переулка.

Родители уже знают, куда придется им переезжать — на Бобруйское шоссе. Это далеко от насиженных мест: от Киевского вокзала на метро до станции «Молодежная», потом на автобусе остановок шесть. Где-то рядом с Рублевским шоссе. В те годы эти места только застраивались и были окраиной города. Квартира отдельная, из двух комнат. Дом из светлого кирпича, пятиэтажный. Но им выделена квартира на четвертом этаже. В доме нет лифта. Подниматься так высоко маме с её больным сердцем, отцу, чья инвалидность подтверждена врачами уже свыше десяти лет назад, Марии Андреевне, которой давно перевалило за семьдесят (да и родителям — за шестьдесят), подниматься на четвертый этаж тяжело. И ездить маме на работу оттуда далеко: автобус, метро, снова автобус. Но ничего другого получить им — старым москвичам — не удалось. Сорок с лишним лет прожили они в Москве, и вот теперь их выселяют из центра, выселяют на далекую окраину. Почему? Через неделю переезд состоится. Заказан грузовик с большим крытым кузовом. Связаны узлы. Собраны в чемоданы, коробки и мешки вещи. Решено, что будет увезено из мебели. Останется большой сундук, что стоял в темной передней. Расстаться придется со старым диваном и с большим столом на толстых витых ножках, который после смерти деда Фёдора Александровича вместе с сундуком и круглыми стенными часами был привезен из Сызрани. Все остальное поедет на Бобруйское шоссе. Выясняется, что остального не так уж много. Самые крупные предметы меблировки — два кожаных кресла. Буфет с матовой зеленоватой стеклянной дверкой развалился на части, и никуда везти его просто невозможна Кухонный стол тоже совсем непригоден. Табуретки страшны. Имущество не заполняет весь кузов машины Рядом с шофером садится волнующийся Павел Иванович, бросая последний взгляд на кирпичные стены дома, на двор, на яблоню в садике. Мама, тётя Маша и я едем в такси. Два рабочих-грузчика залезают в кузов.

Переселение состоялось. И в квартирке нового дома все выглядит уютно. Сильной стороной мамы были драпировки. Она всегда умела выбрать красивые занавески, у неё в запасе были новые вятские кружевны покрывала на кровати и подушки, скатерти, салфетки и расшитые полотенца. Она вышивала ирисом и мулине наволочки на диванные подушки, привозила из разных мест, где приходилось ей бывать, интересные материи. И вот всем этим был украшен новый дом. Чисто, светло. В большой угловой комнате два окна. Из одного — вид на лес. Здесь размещаются мама и папа. В маленькой комнате — тётя Маша. Впервые в отдельной комнате. Здесь в углу она развесила иконы, повесила лампады, положила на столик молитвенник. Все бы хорошо, но не в Москве. Далеко Погодинка, куда надо ездить маме. Далеко продуктовый магазин. Далеко церковь, куда привыкла ходить Мария Андреевна. Далеко мы с Анютой. Через несколько дней после переселения родителей я пошла на Горбатку. Ломали наш дом. Тяжёлым металлическим шаром, привязанным тросом к вздымавшемуся ввысь подъемному крану, тяжёлым шаром били по стенам дома. Со стоном рушилась кирпичная кладка. При каждом движении скрипел кран скрежетал, пыль окутывала руины. Каменной стены, отделявшей наш дом от Огурцовского, уже не было. Спиленный ствол и ветви яблони лежали на земле. Кусты сирени сметены. Вот, размахнувшись, управляющий краном метнул тяжёлый шар в угол второго этажа, часть стены рухнула и стали видны обои, крюк в потолке той комнаты, где жила я в свои школьные и студенческие годы. Пришлось зажмуриться. Слезы катились из глаз, засоренных пылью. Смотреть было трудно и больно. Здесь тоже все рушилось, кончилось. Надо было уйти. Я пошла к своему новому дому на Ростовской набережной по берегу реки. Поднялась на Бородинский мост, но не стала смотреть в сторону родных мне мест. Снова спустилась, прошла под мостом и поднялась на холм, где стояла когда-то церковь, где возвышалось над рекой Ростовское подворье.