Мы вернемся, Суоми! На земле Калевалы - Геннадий Семенович Фиш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как я был счастлив в тот час! Проделав с тяжелым грузом за плечами ночной переход по лесу, после боя, после всего, что нам довелось пережить, с мокрыми, зудящими от усталости ногами, с лицом, распухшим от комариных укусов, с глазами, слипающимися от бессонницы, зная, что впереди еще сотни и сотни километров, что Анна и Катя бредут по лесу и каждый час им угрожает гибель, — я все же был счастлив.
…Я заснул под кустами и, засыпая, не в силах был смахнуть со щеки комара. Но тут я почувствовал, как чья-то осторожная рука сняла комара и привычный, родной, слегка хрипловатый голос произнес:
— Спи, спи, сынок.
Это был отец. И, засыпая, я чувствовал, что улыбаюсь, как улыбался в раннем детстве, когда он приходил с работы и останавливался перед лежанкой, на которой спали дети.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Мы шли еще трое суток по лесу, и снова у нас кончилась еда. Немного пришлось на каждого после того, как комиссар с математической точностью распределил поровну продукты между бойцами — сухарей по пять штук на человека.
На дне моего мешка осталась одна только книжка — «Севастопольские рассказы». У Даши — «Тарас Бульба». Каждый из нас в поход брал по одной книжке, и в спокойной обстановке, на привалах, мы обменивались ими. Партизанская библиотека.
Одно время казалось, что мы наконец оторвались от преследующих нас карателей. Но ночью опять раздалось гуденье моторов тяжелых самолетов. Они садились где-то неподалеку справа, на озере… Потом снова гудели моторы, и самолеты приземлялись где-то слева. Я за ночь насчитал девять посадок.
Шокшин говорит: одиннадцать.
Враги высаживали десанты, стремясь окружить нас.
Мы им стали поперек горла. И хотя отвлечь от фронта возможно больше вражеских сил и входило в нашу задачу, все же неприятно было слышать этот мрачный гул, этот хищный клекот железных птиц… А к вечеру, перед началом марша (шли ведь мы ночами, отдыхая днем), произошел тот случай, о котором не хочется писать.
Но так как я собирался писать только правду, то скрепя сердце напишу и об этом.
У Ниеми пропал сухарь. Он был очень опечален этой пропажей. Нахлобучив поглубже на самые глаза поярковую шляпу, он спросил своего соседа Елкина, не подобрал ли тот случайно кусочек сухаря. Елкин обругал Ниеми последними словами.
Горячность, с которой Елкин отпирался, показалась Ниеми подозрительной.
Намотав на ноги просушенные у костра портянки и водрузив на спину снова опустевший мешок, я готов был открывать шествие.
Боевое охранение уже ушло вперед с час назад.
Четверо бойцов подняли плащ-палатку, на которой лежал Иван Фаддеевич. Следом за ними должна была идти вторая сменная четверка. Носильщики менялись каждые полчаса.
Иван Иванович затаптывал гаснущий огонек маленького костра. Комиссар давал последние наставления арьергарду, который уходил с места ночевки через час после нас.
Я стоял рядом с комиссаром, когда к нему подошел необычайно взволнованный Ниеми.
— Товарищ комиссар, несчастье.
— Говори!
— Елкина убили. Попала шальная пуля с самолета…
И снова мы шли по лесу.
Подошвы сапог наших стали тонкими, такими тонкими, что, мне кажется, я чувствовал ступней иголки опавшей хвои.
Большой переход на этот раз показался мне коротким, потому что я не мог избавиться от мыслей о себе, о друзьях, о Елкине…
Лось подошел ко мне. Некоторое время мы шли рядом молча.
— Видишь, Титов, — тихо сказал Лось, — душа у меня горит. Где Аня?..
Лось назвал Аню! Где она сейчас, Аня? Анна моя!
Дошла ли до наших или схвачена, расстреляна и тело ее терзают лесные звери?
Когда она спорит или волнуется, то всегда хватает за руку собеседника. Раньше мне этот жест казался смешным, а теперь я мечтал о том, чтобы увидеть ее и чтобы в споре она снова крепко схватила меня за руку. Пальцы у нее длинные и сильные.
Опять пошел мелкий, проникающий во все поры дождь. Даша прикрывала Ивана Фаддеевича плащ-палаткой.
Душа все время шел за носилками командира для того, чтобы поддерживать дух Ивана Фаддеевича. Он то и дело вспоминал всякие случаи и происшествия, анекдоты в его цехе на «Красном онежце».
— Привал, — пронеслась по цепи команда.
Мы остановились у подножия скалистой высотки, поросшей сосняком, и опустились на сырую землю. Отдых предстоял небольшой — всего час.
Иван Иванович с двумя бойцами отправлялся в разведку.
Вскоре он вернулся взволнованный и прямо подошел к Кархунену, который в это время разговаривал с Иваном Фаддеевичем. Лицо у командира было воспалено. У него был жар, и Даша не знала, что с ним. Она опасалась заражения крови.
Рядом с плащ-палаткой командира похрапывал, прислонившись спиной к сосне, Душа. Забинтованные руки висели у него на перевязи из веревок.
Иван Иванович с оживлением рассказывал:
— Я взобрался на самую высокую сосну, оглядывая окрестность, и увидел место нашего привала. Там сейчас большие костры и пламя пылает вовсю.
— Может, это разгорелся какой-нибудь из наших костров? — сказал Иван Фаддеевич.
— Нет, этого не может быть. Я проверил — все костры были разбросаны, и погода не такая, чтобы затушенному костру разгореться, — возразил комиссар.
Не иначе как каратели. Они вышли на место нашего привала и решили отдохнуть. Это они. Идут по следу.
Командир и комиссар замолчали.
— Идут сытые, неистощенные, — тихо сказал комиссар.
— Добавь еще, что они оставляют своих раненых, а не тащат их с собою. От моей плащ-палатки у ребят, поди, плечи натерты. Ну, да не в
