Фонарь на бизань-мачте - Марсель Лажесс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мысль споткнулась на этом слове, и страшная боль пронзила ей сердце. Но именно эта боль властно вернула ее к реальности. «Осторожно! Следи за собой. Никакого скандала, чего бы это ни стоило».
В спальне через открытую дверь в будуар они увидели колыбель Гилема и сидящую рядом Розелию, тихо баюкавшую дитя. Фелисите подвела Гортензию к колыбели и раздвинула занавески.
— Мой сын, — гордо сказала она.
— Знаю, — сказала Гортензия, — ему тринадцать месяцев, и он ходит. Отец постоянно о нем говорит.
Улыбнувшись, она чуть дотронулась до волос ребенка, прилипших к его вискам.
— Иди ужинать, Розелия, — сказала Фелисите, — и не спеши возвращаться. Мы с госпожой посидим на балконе.
Луна в своей первой четверти лила бледный свет на деревья сада, пока не исчезла совсем. Они сели в кресла с высокими спинками. Отлив обнажил водоросли, и их сильный йодистый запах забивал иногда даже сладкое благоухание роз. Глубокая тишина стояла вокруг прерываемая порой лишь лаем собак да криком какого-нибудь одинокого альбатроса.
— В Порт-Луи почти невозможно проникнуть в душу вещей, — сказала Фелисите.
Она раскаивалась, что вела себя несколько грубо в гостиной, заявив, что должна подумать, хоть это и было, однако, правдой. Но кое-какие пункты так и остались непроясненными. Намерения гостьи были, конечно, самые добрые, а впрочем, какое дело Фелисите до подоплеки ее поступка? Гортензия тоже нимало не стушевалась ни от одной ее реплики.
— Хотите продолжить наш разговор? — спросила молодая женщина.
— По-моему, я вам достаточно наговорила, чтобы вы сами сделали вывод и приняли соответствующее решение, — сказала Гортензия.
Они долго сидели, не двигаясь и не говоря ни слова. Фелисите тщетно пыталась упорядочить свои мысли. «Нет, нет, не ее, а меня он любит, меня, ведь я молода и красива. Я не настолько глупа, чтобы верить, будто в его прежней жизни не было женщин. У такого мужчины! Рассчитывала она на него или нет, не знаю. Но то, что она обладает какими-то неизвестными мне достоинствами, несомненно, раз лейтенант ей полностью доверяет, что он доказал, посвятив ее в свои тайны. А так как он вздумал напиться, чтобы… чтобы забыть о своих огорчениях, она сочла нужным поставить меня в известность, и это, бесспорно, поступок во всех отношениях бескорыстный».
— Мой муж знает, что вы решились на этот шаг? — внезапно спросила она. — Это он вас послал?
Гортензия расхохоталась легко и весело.
— Ну и мысли у вас, моя милая дамочка! Он небось сейчас ищет меня по всему городу, чтобы выложить мне всю свою подноготную — угрызения совести и мечты. К счастью, я могу отлучиться, ни перед кем не отчитываясь. Никто и понятия не имеет, что я на Черной речке. Когда я решила вчера с вами встретиться, только и было заботы — распорядиться, чтобы мне подали паланкин. Я вдруг поняла, что вы не имеете права коверкать ни вашу жизнь, ни его. Хотя, конечно, кто я такая, чтобы давать советы, тем более я наперед знаю все ваши возражения.
Обе услышали, что ребенок перевернулся и закряхтел в колыбели. Потом раздался в ночи печальный и низкий звук рога.
— Что это? — тихо спросила Гортензия.
— Какое-то запоздалое судно входит на фарватер, — ответила Фелисите.
И сразу же отвлеклась. «Неужто мне следует от него отказаться? — размышляла она. — Три года прошло, а только услышу его шаги в коридоре, сердце так и зайдется от счастья. Он дал мне все — нежность, любовь, страсть, но стоит иной раз вспомнить о нем, представить себе такое знакомое до последней черточки выражение его лица, как мне уже кажется, что я еще многого жду от него. Да и я, вероятно, могу кое-чем его одарить, и ничто во веки веков не утолит ненасытной этой любви, переполняющей все мое существо».
Она вздохнула, скрестив на груди руки. Мир, подписанный в Аахене в 1748 году, положил конец войне за австрийское наследство, но оказался лишь передышкой. Через полтора года вновь начались военные действия, и в 1756 году Косиньи получил приказ ускорить строительство укреплений. Спустя год после возобновления этой войны, впоследствии получившей название Семилетней, с одним из зашедших в Порт-Луи судов пришла весть о предстоящей в ближайшее время экспедиции Лалли-Толлендаля. Лейтенант и Фелисите с большой тревогой следили за всеми перипетиями, что предшествовали отправке двенадцати кораблей, составивших авангард экспедиции. Пришлось позаботиться о снабжении их продовольствием, и амбары в Порт-Луи опустели. На всю колонию была наложена контрибуция. Но Лалли-Теллендаль все же вовремя прибыл в Пондишери и сумел отбить французскую кассу у англичан. Наконец корабли вернулись на Иль-де-Франс, и вот уж два месяца как их приводят в готовность для новых морских походов. Теперь ожидают прибытия других кораблей из Франции под командованием графа д’Аше.
— Армада графа д’Аше уже на рейде? — спросила Фелисите.
— Нет, — сказала Гортензия, — но ее ждут со дня на день.
«Ясно теперь, почему он в самый сезон уехал в Порт-Луи, — подумала Фелисите. — Резоны, которые он мне привел, не стоят ломаного гроша. Мне показалось, что просто ему захотелось на несколько дней сменить обстановку, увидеть новые лица. Но я должна была догадаться, что его долгие бдения в „навигационной“, прогулки на каботажных судах то к Тамарену, то к Хмурой скале давали лишь слабый выход неким подспудным чувствам. Непростительно было считать, что мужчина способен по доброте душевной и без сожалений пренебречь своей самой заветной мечтой».
Обернувшись к Гортензии, она заметила, что у той закрыты глаза.
— Ах, сударыня, вы устали, а я вас бессовестно здесь держу… Простите меня.
— Не извиняйтесь. Я ведь привыкла поздно ложиться, и мне так нравится этот тихий вечер… Вы, на мой взгляд, очень мужественно переносите одиночество, — добавила
