Красные и белые - Андрей Алдан-Семенов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17
В начале сентября Колчак бросил уральскую, уфимскую, волжскую, «партизанскую» армии, а также конный казачий корпус против армии Тухачевского. Пятую армию атаковали жаждавшие победы и мести враги, по тылам ее носилась казачья конница, громя штабы, захватывая обозы.
Красные упорно цеплялись за каждый полустанок, за каждую деревню, отбивали ожесточенные атаки противника, сами нападали на колчаковцев. Фронт с утра до вечера гудел сплошным гулом орудий, всполошенными криками, месил грязные осенние тропы.
На красных частях сказалось великое утомление от предшествовавших непрерывных сражений: уже полгода не знали они ни передышки, ни отдыха. Огромные потери ослабили все полки, и Тухачевский отдал приказ отступать за Тобол.
ЧЕРЧИЛЛЬ — КОЛЧАКУ
«Успех, который увенчал усилия армий вашего превосходительства, радует меня выше всяких слов…
Я глубоко сознаю, что это было достигнуто в столь тяжелых условиях только благодаря вашему непоколебимому мужеству и твердости…»
— От имени моего короля я поздравляю вас, сэр. — Генерал Нокс улыбался своей равнодушной, надменной улыбкой.
Колчак благодарно наклонил голову: из всех поздравлений телеграмма английского военного и морского министра была самой желанной.
Они сидели у камина из черного мрамора, вспыхивало в бокалах вино, в пепельницах дымились сигары. Было тепло и покойно. Барабанивший в окна дождь, волнистые разливы на стеклах усиливали уют, и покой, и сытое сочувствие солдатам, штурмующим в эту непогоду позиции красных.
— Хорошо, сокрушив врага, выпить бокал вина, — сказал Колчак.
— Мало одержать победу, надо удержать ее, сэр. Древние были хитрее нас, они лишили богиню Нике крыльев, и победа не улетала от них, — ответил Нокс.
Небрежная болтовня доставляла удовольствие обоим.
— Не скупитесь на раздачу наград, сэр. Мелкое тщеславие скорее умрет за орденок, чем за отечество, — весело посоветовал Нокс.
— Я и так посулил каждому солдату надел сибирской земли да по пятьсот золотых червонцев. Роздал вагон георгиевских крестов, произвел в генералы целую ораву полковников.
— Как в анекдоте, сэр? «Что есть генерал-майор?» — «Генерал-майор есть выживший из ума полковник», — отрывисто и сухо рассмеялся Нокс. Правда ли, что вы отдаете американцам весь бассейн реки Лены в концессию?
— Совершеннейшая правда.
— А кому вы передаете права на устройство пароходных линий между русским востоком и американским западом?
— Трансаляскинской пароходной компании.
— Что же остается англичанам, сэр?
— Бесконечно много. Урал, Северный морской путь, полиметаллические руды Алтая, лесные, рыбные, хлебные угодья. Можете выбрать концессии по вкусу.
— Благодарю, сэр, но я не делец, я военный. Мысль моя, как стрелка компаса, постоянно возвращается к войне. Хорошо, что ваши армии побеждают, но Черчилль в доверительном письме просит предупредить вас. — Нокс вынул из нагрудного кармана френча твердый белоснежный конверт. — Вот что пишет сэр Уинстон: «Надо принять все меры для достижения решительных результатов в этом году». Английские рабочие требуют увода наших войск из Сибири. Уход наш скоро станет неизбежным, потому надо победить большевиков быстрее. Избавьте мир от врагов человечества, и вы — Юлий Цезарь двадцатого века, сэр!
Нокс встал, прищелкнул каблуками и откланялся. Адмирал проводил его до двери, вернулся к столику, перелистал опять стопку телеграмм.
«Президент Соединенных Штатов Америки поздравляет и шлет материальную помощь…»
«Президент Франции радуется и обещает поддержку…»
«Японский император выражает восхищение…»
«Югославский посол счастлив…»
В груде поздравлений нет только телеграммы от чехов.
«После развенчания Гайды чехи уже не признают меня за верховного правителя. Ну и пусть, ну и бог с ними, чехи сделали свое дело, чехи могут уйти», — перефразировал адмирал известный афоризм.
По-прежнему барабанил сентябрьский дождь, но солнечное настроение не угасало. Взгляд адмирала упал на карту полярных путешествий. Долгушин нанес разноцветными линиями маршруты полярных экспедиций Нансена, Пири, Амундсена, Толля, Колчака.
«Так ли, иначе ли, но я бы обессмертил свое имя», — подумал Колчак в сослагательном наклонении. Он любил сослагательное: приятно думать о том, что ты мог бы сделать, если бы…
Вдруг, без всякой связи с этими мыслями и вопреки радужному настроению, он увидел себя на глухом морозном снегу: таежная ночь, хрусткий снег и он — в центре волчьего круга.
Видение было коротким, как далекая зарница.
— Барон Будберг в приемной, — доложил Долгушин.
— Что еще ему нужно?
— Барон пришел попрощаться.
— Просите.
Колчак неприязненно посмотрел на вошедшего барона.
— Не вспоминайте обо мне дурно, ваше превосходительство. Многие говорят, я постыдно бегу в час вашего торжества, — извинительно сказал барон.
— Я тоже так думаю. — Адмирал, поглаживая ладонью карту полярных путешествий, спросил: — Куда вы уезжаете?
— Пока в Харбин.
— Чем думаете заняться?
— Печально бытие без будущего. Большевики украли у меня все надежды, разбили все иллюзии, вряд ли я доживу до восстановления России.
— Вы сомневаетесь в успехе нашего оружия, а все радуются победе. В церквах служат благодарственные молебны.
— Это радость трусливеньких, ваше превосходительство. Обыватель славит тех, кто сегодня прогоняет грозные призраки. Завтра он так же будет ликовать, встречая красных.
— К чему чернить всех патриотов, барон? — недовольным тоном сказал Колчак.
— Обыватели — патриоты брюха! Да и кто теперь в нашем активе? Богачи, спекулянты, сибирские кулаки, гвардейские офицеры… Только те, что мечтают о возврате своих привилегий или ищут счастья в любых переворотах. Преторианцы из Охотного ряда, — добавил барон. — Красными армиями командуют решительные люди, а у нас нет мужей опыта и таланта, чтобы помогать вашему превосходительству.
— Я просто не верю вам, вы непостижимо озлоблены, — сказал Колчак. Сея зло, не соберешь урожая добра. Так чем же вы собираетесь заняться на досуге, барон?
— Начну писать что-нибудь вроде воспоминаний белогвардейца…
— Не пишите только воспоминаний без размышлений. Не подчищайте истории. Военные любят обращаться с историей как с продажной женщиной.
— Я, пожалуй, откажу в мученическом венце многим героям новой русской истории, — серьезно ответил барон.
— Деньги получили? — спросил Колчак, заканчивая неприятный для него разговор. — Я приказал выдать вам в золотой валюте.
— Благодарю вас и желаю великих успехов вашему превосходительству.
После ухода барона Колчак долго стоял в растерянности.
«Неужели он почувствовал близость моего конца? На этот раз старая крыса ошиблась. Боже, укрепи его ошибку!»
— Пригласите ко мне Пепеляева, — попросил он Долгушина.
В ожидании министра внутренних дел он вновь заходил по кабинету, все еще переживая радость победы. Груда поздравительных телеграмм тешила душу, — как все-таки высоко взлетел он на крыльях судьбы, властители мира потеснились, чтобы дать ему место. В уме опять прозвучала строчка любимого романса: «Гори, гори, моя звезда…» Адмирал остановился перед бюстом Александра Первого. Мраморный царь с холодным белым лбом был бесконечно далеким, непостижимым, страшным.
— Виктор Николаевич Пепеляев, — доложил Долгушин.
Адмирал резко спросил у министра:
— Я приказывал провести следствие о крестьянских волнениях в Канском уезде. Что нашла комиссия?
— Она нашла разбой и беззаконие, ваше превосходительство. На реке Ангаре каратели вешают людей совершенно без смысла, особенно безумствует атаман Красильников.
— Что же он такое делает?
— Вы объявили амнистию партизанам. Сто тридцать мужичков вернулись из тайги домой. Красильников тут же повесил их как большевиков.
— Этого не может быть!
— Простите, ваше превосходительство, но…
— Что еще вытворяет Красильников?
— Он расстреливает священников, сельских старост, жандармов, честно служивших нам. Лояльных к вашей власти людей величает потенциальными предателями. «Этот поп еще не изменил, но может изменить, посему попа лучше повесить». Красильников сжег даже нашу литературу, что рисовала ужасы красной России. «Эти книжонки порочат не красных, а наши белые войска».
— Его надо запереть в сумасшедший дом! — в бешенстве закричал Колчак.
— Но ведь он тот самый, который…
Колчак понял намек. Войсковой атаман Красильников и братья Пепеляевы привели к власти его самого. «Диктатура неизбежна, — значит, необходима», — эта фраза Красильникова стала в Сибири крылатой.
