Ацтек. Том 2. Поверженные боги - Гэри Дженнингс

Кортес, уже видевший город издалека, вряд ли мог поспорить с тем, что все его войско в городской черте действительно не разместить, и проявил вполне дипломатичную сговорчивость в выборе тех, кого намеревался взять собой. Однако он и сам выдвинул несколько встречных требований. Тлакоцин должен был согласиться с тем, что войска Кортеса распределятся дугой вдоль побережья материка — от южной дамбы до северной, то есть фактически возьмут под контроль все дороги, ведущие как в город-остров, так и из него.

Предполагалось, что Кортес захватит с собой в Теночтитлан большинство испанцев, но из числа аколхуа, тлашкалтеков и тотонаков в город войдет лишь символическое количество воинов. Однако он потребовал, чтобы всем этим людям предоставили право беспрепятственно, в любое время переходить на остров и покидать его, дабы у командира была возможность поддерживать постоянную связь с войсками, оставшимися на материке. Тлакоцин на эти условия согласился, предложив оставить часть союзных сил там, где те уже находились, то есть в контролирующем южную дамбу Истапалапане, а другие отряды отвести к Тлакопану и Тепеяке, где они встанут лагерем, перекрыв, соответственно, западную и северную дороги. Во исполнение этого соглашения Кортес отобрал из числа союзников тех, кого вознамерился взять с собой, дабы использовать в качестве курьеров, а остальных, поставив во главе их отрядов испанских офицеров, отправил с выделенными Тлакоцином проводниками в те места, где они по взаимному соглашению должны были находиться. После того как командир каждого из этих подразделений прислал гонца с донесением, что вверенные ему силы заняли позиции и разбивают лагерь, Кортес сказал Тлакоцину, что он готов. И Змей-Женщина тут же известил Мотекусому: посланцы короля Карлоса и Господа Бога вступят в Теночтитлан завтра.

Это случилось в день Второго Дома нашего года Первого Тростника, то есть по вашему летоисчислению было самое начало ноября одна тысяча пятьсот девятнадцатого года.

Южная дамба знавала в свое время немало процессий, но ни одна из них не производила такого шума. При этом у испанцев не было никаких музыкальных инструментов, и они не сопровождали свой марш пением или боем барабанов. Нет, слышались лишь звон оружия и доспехов, топот сапог и копыт, громыхание заставлявших дрожать насыпь колес тяжеленных пушек да скрип сбруи. Поверхность озера, словно натянутая мембрана барабана, отражала и усиливала эти звуки так, что они, разносясь повсюду, отдавались эхом от дальних гор.

Впереди, разумеется, гарцевал на Лошачихе Кортес с кроваво-золотым стягом Испании на длинном древке, а у его стремени, с личным штандартом своего господина, гордо вышагивала Малинцин. Позади них шествовал Змей-Женщина со знатными послами, сопровождавшими его в Чолулу и обратно, а следом ехали испанские всадники с вымпелами на поднятых вверх копьях. За верховыми маршировали воины союзных племен, примерно по пятьдесят представителей каждого народа, а далее — пешие испанские солдаты с аркебузами и арбалетами, копьями и мечами, изготовленными не для боя, а для парада. Ну а уж за всей этой четко построенной и отлаженно марширующей колонной валом валила беспорядочная толпа жителей Истапалапана и других городов мыса, привлеченных невиданным зрелищем. Впервые в истории чужеземные воины с оружием в руках беспрепятственно вступали в никому доселе не доступный Теночтитлан.

На середине дамбы, у цитадели Акачинанко, чужеземцев ясдала первая официальная встреча. Чтимый Глашатай Тескоко Какамацин и множество знатных аколхуа, переправившиеся из своего города на каноэ, объединились с представителями знати Тлакопана, третьего города Союза. Эти роскошно разодетые вельможи, смиренно, словно рабы, обметали перед высокими гостями дорогу и посыпали ее цветочными лепестками до самого места соединения дамбы с островом. Тем временем Мотекусому в самых великолепных из всех имевшихся у него носилках вынесли из дворца. Его сопровождала многочисленная и впечатляющая свита из благородных воителей-Орлов, Ягуаров и Стрел, а также все знатные придворные господа и дамы, включая некоего господина Микстли и его супругу, госпожу Бью.

Время было выверено так четко, что эскорт Чтимого Глашатая прибыл к месту соединения дамбы с островом одновременно с приближением двигавшейся по насыпи колонны гостей. Обе колонны остановились, когда их разделяло примерно двадцать шагов, и Кортес спрыгнул с лошади, передав свое знамя Малинцин. В тот же самый момент носильщики поставили покрытые балдахином носилки Мотекусомы на землю, и когда Чтимый Глашатай вышел из-за раздвинутых занавесок, мы все были поражены его обличьем. Причем вовсе не его длинной, переливающейся мантией, сделанной из несчетного множества перьев колибри, не великолепным венцом из перьев птицы кецаль тото, не множеством медальонов и других невероятно дорогих украшений из золота и драгоценных камней. Нас потрясло то, что Мотекусома явился на встречу не в высоких золоченых сандалиях, но босым. Мало кому из мешикатль могло понравиться подобное смирение, проявленное их Чтимым Глашатаем перед лицом чужеземца.

Они с Кортесом оставили позади сопровождающих и медленно направились через разделявшее их открытое пространство навстречу друг другу. Мотекусома отвесил низкий поклон, исполнив ритуал целования земли, а Кортес ответил жестом, являющимся, насколько мне известно, принятым У испанцев военным салютом. Как подобает гостю, Кортес первым преподнес подарок, подавшись вперед и надев на шею Чтимого Глашатая ожерелье. Нам показалось, что оно состоит из нанизанных попеременно жемчужин и драгоценных камней, но, как выяснилось впоследствии, то были лишь дешевые стекляшки и перламутр. Мотекусома, в свою очередь, повесил на шею Кортеса двойное ожерелье из редчайших морских раковин и примерно сотни скрепленных вместе, выполненных из чистого золота, искуснейшей работы изображений различных животных. Потом Чтимый Глашатай произнес приветственную речь — пространную и цветистую. Малинцин, державшая в каждой руке по чужеземному флагу, смело шагнула вперед и остановилась рядом со своим господином, чтобы перевести слова Мотекусомы и ответную речь Кортеса, которая была несколько короче.

Затем Мотекусома вернулся к своим носилкам, Кортес снова сел верхом, и мы, мешикатль, двинулись впереди колонны испанцев, ведя их через город. Строй белых людей уже не был столь безупречным, ибо они сбивались с шага и наступали друг другу на пятки, потому что вертели головами и глазели по сторонам — на обступавшую улицы пеструю толпу, прекрасные здания и висячие сады на крышах. В Сердце Сего Мира лошадям пришлось трудно, ибо копыта скользили на гладких мраморных плитах, которыми была вымощена эта огромная площадь. Кортесу и другим всадникам пришлось сойти с коней и вести их в поводу. Мы прошли мимо Великой Пирамиды и повернули направо, к старому дворцу Ашаякатл я, где все было готово к великолепному пиру, рассчитанному на сотни чужеземцев и сотни принимающих их наших вельмож. Должно быть, и число разнообразных яств, подававшихся на отделанных золотом лаковых блюдах, тоже исчислялось сотнями. Когда мы заняли места за пиршественными скатертями, Мотекусома повел Кортеса к Установленному для двух вождей помосту со словами: