Высоцкий - Владимир Новиков

Такой же «Гамлет» на следующий день. От повторения возникает эффект эха, и ему кажется, что это всё он либо вспоминает там, либо просто видит оттуда. При чем тут какие-то наркотики – они лишь химический способ перехода. И всегда можно вернуться.

Зал аплодирует стоя. Зрители подходят к нему один за другим, протягивают руки, пытаются коснуться. Тоже что-то такое почувствовали, и это не прощание – нет! Сейчас только всё и начинается. Притяжение земных желаний полностью преодолено. Оказывается, еще вчера он был молодым человеком, желавшим славы, любившим одних и ненавидевшим других, пытавшимся что-то доказать миру. А сейчас он сам этим миром стал, вобрал в себя всех и каждого…

Петь песни на прощальном банкете тридцатого мая он и не мог, и не хотел. Он теперь будет молчать, и долго. Правда, он завелся вдруг по поводу сценария «Венские каникулы», оживленно рассказывал об этой невозможной затее, слыша себя со стороны и не понимая, кому, зачем говорит… Посмотрел на часы, вскочил и убежал. За ним Ольбрыхский, который отвез его в гостиницу. Наутро он вылетел в Париж.

Жалко, Шемякин в отъезде. А он тут сочинил роскошное стихотворение «Две просьбы» с подзаголовком «М. Шемякину – другу и брату посвящен сей полуэкспромт». Формулировка скромненькая, а работа виртуозная: две тугие строфы по тринадцать строк и в каждой использовано всего по две рифмы:

Мне снятся крысы, хоботы и черти. ЯГоню их прочь, стеная и браня.Но вместо них я вижу виночерпия,Он шепчет: «Выход есть, – к исходу дняВина! И прекратится толкотня,Виденья схлынут, сердце и предсердиеОтпустит и расплавится броня!»Я – снова – Я, и вы теперь мне верьте, яНемногого прошу взамен бессмертия, –Широкий тракт, холст, друга да коняПрошу покорно, голову склоняПобойтесь Бога, если не меня, –Не плачьте вслед, во имя Милосердия!П.Чту Фауста ли, Дориана Грея ли,Но чтобы душу – дьяволу – ни-ни!Зачем цыганки мне гадать затеяли?День смерти уточнили мне они…Ты эту дату, Боже, сохрани, –Не отмечай в своем календаре, илиВ последний миг возьми и измени,Чтоб я не ждал, чтоб вороны не реялиИ чтобы агнцы жалобно не блеяли,Чтоб люди не хихикали в тени.От них от всех, о Боже, охрани,Скорее, ибо душу мне ониСомненьями и страхами засеяли

В конце забыл поставить точку – или восклицательный знак. Зато слева внизу педантично обозначил: «Париж 1 июня 80 года», а справа поместил свое фирменное «Высоцк». Почувствовал вкус к каллиграфии, к знакам препинания, особенно полюбил тире. В песнях старых надо будет их расставить – это ведь как нотный знак, точно фиксирует паузы, интонационные барьеры.

Есть ощущение, что теперь пойдут не песни – стихи. Ему казалось, что он о себе уже всё сказал, а столько еще осталось! Всё было правдой, писалось из себя, но – для других. Теперь условием жизни стало – подумать о себе. Получится ли – после стольких лет безоглядного самосожжения?

Жизнь отделила его буквально от всех. Все рвутся его мучить, терзать под видом «лечения». Но никто внутрь его не залезет, не поймет, что для него спасительно. Все уже имеют в виду определенную дату смерти и предлагают различные варианты припарок для мертвого. Изменить эту дату может только… понятно кто. Но они же все в Него не верят, будь то крещеные или некрещеные. А Высоцкий с Ним уже беседует тет-а-тет, и это не бред, не безумие.

Если бы у них у всех хватило мудрости его не «спасать», а оставить в покое, дать всему естественный ход, – может быть, и выскочил бы он с Божьей помощью.

А Марина везет его на французский юг, где им обоим невыносимо. У нее своя правда, у него – своя. Разрыв неизбежен, но он может быть неокончательным. Их жизни сплетены корнями, и неважно, что ствол сожгла молния. Не надо ничего выяснять, не надо ставить никаких точек над i. Уже сочинены последние стихи, обращенные к Марине, стихи, которые означают и прощание, и возможное возвращение.

И снизу лед и сверху – маюсь между, –Пробить ли верх иль пробуравить низ?Конечно – всплыть и не терять надежду,А там – за дело в ожиданье виз.Лед надо мною, надломись и тресни!Я весь в поту, как пахарь от сохи.Вернусь к тебе, как корабли из песни,Всё помня, даже старые стихи.Мне меньше полувека – сорок с лишним.Я жив, 12 лет тобой и господом храним.Мне есть, что спеть, представ перед всевышним,Мне есть, чем оправдаться перед ним.

Надо еще доработать, приладить эти «двенадцать лет» к общему ритму, но последние две строки – окончательные. Это единственное, что бесспорно.

Одиннадцатого июня Высоцкий выезжает из Парижа в Бонн. Там кое-какие дела с Романом Фрумзоном, закупка подарков – и поезд «Дюссельдорф – Москва».

В Бресте хорошо угостил таможенников, ну и сам за компанию… Такие добрые оказались ребята, весь вагон освободили от досмотра, да еще вызвались сами позвонить в Москву, чтобы Высоцкому достойную встречу устроили на Белорусском вокзале – как Горькому в тридцать втором году. Сева и Янклович с Шехтманом приехали какие-то озабоченные, сосредоточенные… Чудные они – в первый раз, что ли, видят его такого? И потом – гора чемоданов, как бы он сам с ней справился?

По приезде домой упросил Оксану пару платьев сразу примерить. Потом пошла хаотическая раздача подарков, в том числе и случайно зашедшим людям. Куда всё подевалось вмиг? Или таможенники успели разворовать? Пошли все к черту, мне надо в Склиф! Нет уже сил терпеть…

Стас Щербаков встречает его и Янкловича строго: в преддверии Олимпиады все гайки закручивают, врачей из Склифосовского постоянно «пасут» по поводу наркотиков. Нет, мол, и всё! Выручила бригада, вступилась за родного Высоцкого, оказала ему первую и последнюю помощь.

Проводил Барбару Немчик в Европу, перед отъездом она в американском посольстве достала редкий антибиотик для Любимова, лежавшего дома в одиночестве с температурой под сорок. За пару дней ожил Юрий Петрович. И для Высоцкого есть где-то лекарство – только вот какое? Никто этого не знает пока…

Раньше как-то мог поддержать силы даже небольшой успех в «важнейшем из искусств». А тут – сообщает Шевцов, что Высоцкого объединение «Экран» официально утвердило режиссером-постановщиком «Зеленого фургона» – это ж какой прецедент создается! Но, увы, не влияет это известие ни на температуру, ни на пульс! Поздно…

Пять дней гастролей в Калининграде – том, прибалтийском, что назывался раньше Кенигсбергом. Гольдман организовал концертов двадцать – не меньше, а может, и больше. Финансовый результат – шесть тысяч «тугриков». Приходилось, конечно, прибегать к стимуляторам, в разумных пределах. Но, как говорится: а вы могли бы? Попробуйте так поработать – вы на второй день съедите дома все таблетки, выпьете все жидкости и пойдете громить ближайшую аптеку. А я вас буду дразнить: наркоманы!