Матабар III - Кирилл Сергеевич Клеванский

посетителей — гоблинов с рваными ушами в цветастых, пестрящих красками костюмах, достойных лучших танцевальных площадок Бальеро; массивных орков, вместо пиджаков носящих, в основном, жилетки или вязанные свитера (что вполне логично, учитывая наличия банды Орочьи Пиджаки); изящных эльфов, из-за красоты которых взгляд, в целом, даже не особо осознавал что за одежду те выбирали; а редкие дворфы в строгих, деловых тройках щеголяли пальцами, сверкавшими перстнями и кольцами.

Дым поднимался выше, плющом извиваясь по ножкам деревянных столов, чтобы затем накрыть едва видимыми дланями стаканы с крепким алкоголем; он соприкасался с алыми угольками на кончиках сигарет, сигар, курительных трубок и мундштуков, чтобы тут же взвиться под потолок, а там, едва заметно, светили Лей-лампы, в отчаянии пытаясь пробиться сквозь смог, но, кажется, уже обиженно плюнувшие на бесперспективную затею.

У длинной барной стойки на стульях разной высоты сидели одиночки, болтавшие с барменами, а те, в свою очередь, прикрывали спинами выставку пузатых бутылок, на которых, из-за дыма, не различишь ни ценников, ни этикеток.

В дальнем углу, на круглой сцене, около Лей-микрофона пела эльфийка. С темно-синими, вьющимися волосами, в платье, скорее открывающим, нежели прикрывающим атласную кожу стройного, соблазнительного тела. Миндалевидные глаза пылающего пламени меркли на фоне её голоса, не уступавшему разве что мифическому пению той самой сирены, что махала хвостом на вывеске. От эльфийки веяло столь чувственным, буквально животным соблазном, что сознание меркло — куда там девушкам Красной Госпожи.

Но.

Все то же — «но».

Эльфийка, джазовая певица, рассказывавшая томную историю про секретаря и её начальника, обладала, разумеется, красотой куда большей, нежели Тесс. Её чувство ритма, голос и чарующий взгляд не оставляли и шанса для рыжеволосой певицы. А уж о музыкантах, особенно орке, играющим на пианино и втором эльфе, чьи пальцы мерцали по трубе саксофона — и речи не шло.

Вот только не было в этом и капли того, что происходило со слушателями Тесс.

Когда Тесс пела об океане, то даже человек ни разу не видевший ничего глубже пруда в парке, внезапно чувствовал, как ветер режет лицо крупицами соли; как воздух, немного спертый от запаха водорослей и рыбы, внезапным образом заставляет тебя не морщиться, а дышать все глубже и глубже, пока воздух не наполнит легкие таким простором, что сам собой, сбросив одежду, бежишь по горячему песку, обжигая холодные стопы и бросаешься в пену прибоя, укачивающего, как дитя укачивает мать.

Когда Тесс пела о зимних улицах и фонарях, то в жаркий день слушатель потуже запахивал легкую одежду и, ежась на стуле, вспоминал, как ютился на остановках и под козырьками, спасаясь от свиста бессердечной вьюги, ищущей любой укромный закуток чтобы лизнуть тебя морозным языком, оставив за собой иней на нежной коже и только свет мигающего фонаря напоминал, что в бесконечной зимней ночи Метрополии, однажды, все же, наступит рассвет.

А эльфийка… змеей изгибаясь вдоль стойки микрофона, выставляя на показ то бедро, то ключицу, то нагибаясь так, что взгляд едва-едва не успевал выхватить ореол крепкой груди, не вызывала ничего, кроме восхищения голосом Ангельского вестника и внешности Демонической обольстительницы.

В её пении отсутствовало самое важное.

Искусство.

Так что Арди, отряхнувшись от секундного наваждения, поспешил следом за Аркаром и совсем не заметил, как еще тоньше стал его браслет, подаренный Атта’Нха. За прошедшие годы, некогда шириной с два пальца, он стал не толще шерстяной нитки для вязания. А еще как заинтересованно и немного обиженно вспыхнули пламенные глаза эльфийки, перед которой замерли десятки слушателей, готовые на все, что угодно, лишь бы та еще раз наклонилась, еще раз взмахнула стопой, протянула ладонь… да что угодно.

Аркар, отодвинув стул за одним из дальних, свободных столиков, щелкнул пальцами и вскоре перед ними стояли две пузатые кружки с легким элем.

— Я не…

— Как хочешь, — не дослушивая, перебил Аркар и приложился губами к напитку.

По скошенному взгляду, немного дерганной походке и постоянно барабанящим по столу пальцам становилось понятно, что Аркар нервничал.

— Постарайся певичку не слушать, — кивнул он головой в сторону сцены. — Она полукровка. То ли мамка, то ли папашка её из последних оставшихся на свете сатиров. У неё пение сродни твоему Ведьминому Взгляду, только эффект малеха иной.

— А почему здесь тогда столько народа?

— Выпивка недорогая, еда съедобная, а еще в « Морской бриз» не заявятся, внезапно, стражи с проверкой документов, разрешений и прочей чепухи, ну а если заявятся, — Аркар хмыкнул и бросил быстрый взгляд на сцену. — Лиаэлира заставит их забыть зачем они пришли.

Ардан, присмотревшись, заметил, что далеко не все в зале оказались зачарованы пением. Скорее самая меньшая часть.

— Для некоторых как наркотик, — добавил Аркар. — Приходят, забываются в её пении, а когда уходят, то будто это… ну… ты понял.

— Не понял, — признался Арди.

— Будто потрахались, — вздохнул Аркар. — Иногда я забываю, Ард, что у тебя молоко на губах еще не обсохло.

Ардан нахмурился.

— Только не надо мне про то, что матабар с двенадцати лет считаются взрослыми охотниками, — отмахнулся полуорк и еще немного отхлебнул. — Жизненный опыт, парень, он не односбродный…

— Однородный.

— Ага… вон, я когда с границы вернулся, тоже думал, что жизнь повидал. И ведь повидал же! А что со мной стало за первый месяц в Метрополии? — полуорк ухмыльнулся, явно потешаясь сам же на собой. — Обманут, выкинут на обочину и разве что не обосран этой самой Метрополией. Так что нет, Ард. Здесь не Алькада, не степи и не Армондские окопы.

— Я уже понял.

Во взгляде полуорка промелькнуло искреннее сочувствие.

— Поверь мне, матабар, тебе пока только кажется, что ты что-то там понял.

Они замолчали. Аркар спокойно пил эль, а Арди… старался ни о чем не думать. После «небольшого» приключения с Петром Оглановым, червячок подозрений в сердце юноши вырос в небольшую, но грозную змейку, а теперь, видя, как Аркар решает свои дела — перерос в ядовитую гадюку.

Да, полуорк его не подставил