Неон, она и не он - Александр Солин

57

Забравшись в машину, он достал жевательную резинку: две рюмки коньяка – не та доза, что способна помешать ему увидеть женщину, которая искорежила его жизнь.

Зачем он ей потребовался? Что она может ему сказать больше того, что он уже знает? Как ему себя вести и как смотреть ей в глаза? Он изменил, она изменила – есть ли жизнь после измены? Под аккомпанемент мучительных вопросов, благоразумно держась в правом ряду и направляемый подслеповатым морганием светофоров, он за сорок минут добрался до места и позвонил. Она вышла из подъезда, и он шагнул ей навстречу.

– Привет… – протянула она ему руку.

– Привет… – заключил он ее в свою, ощутив на секунду теплое нежное электричество. – Что так поздно?

– Работы много…

– Что случилось? Почему ты без машины? – невыразительно спросил он.

– Машина на станции техобслуживания, а случилось… – она помолчала. – Да, случилось… Просто ужас… Помнишь Юльку с Московского?

– Да, конечно…

– Звонила два часа назад: ее сегодня в подъезде ограбили и избили…

– Действительно, ужас… – бесстрастно согласился он.

– Ты мог бы меня проводить? – заторопилась она. – Я боюсь одна… Конечно, если ты не против…

И снова он уловил в ее голосе страх перед его отказом.

– Ну почему же, конечно! – ответил он дружеским, ничего не значащим голосом.

В густой сумеречной апрельской синеве они дошли до машины – чужие, отстраненные. Он запустил мотор и тронулся с места. Ехали молча, пока она не спросила:

– Слышала, ты куда-то уезжал…

– Да, ездил в Кузнецк, чтобы устроить кое-какие дела и обеспечить Галину с ребенком… – спокойно и просто сообщил он.

– Нормально съездил? – участливо поинтересовалась она, быстро взглянув на него.

– Да, – обронил он, уловив ее покладистый призыв.

Судя по всему, теперь его черед задавать вопрос. Только вот о чем он должен ее спрашивать, прекрасно зная, что она не знает, что он знает то, чего знать не должен? Он вдруг представил, как она будет пытаться вернуть его (иначе, зачем она его призвала?), как усилиями кривых, избегающих правды фраз будет карабкаться на мнимую вершину оскорбленной невинности, чтобы оттуда милостиво даровать ему прощение в обмен на его виноватую собачью преданность. Представил и тут же ощутил неловкое преимущество своего просвещенного положения. Ощутил, как унизительно будет она выглядеть в своем жалком неведении, как сама того не ведая двуличным и лживым лепетом выжжет дотла горючие развалины его сердца, не оставив ему другой возможности жить, кроме как развеяв пепел их отношений по стонущему ветру разочарования.

А может она решит признаться, и тогда он окажется перед беспощадным выбором – либо смириться и простить ее, обесчещенную, чтобы мучится, но быть вместе, либо гордо и мрачно отвергнуть, потому что ее измену, низкую и пошлую, в отличие от его измены, безысходной и отчаянной, простить невозможно!

«Нет, нет! – вдруг испугался он. – Нельзя допустить, чтобы она унижалась! Я должен немедленно прокричать ей, что все знаю и не готов пока меняться неравными изменами!»

И тут у него сам собой возник вопрос:

– Почему ты позвонила мне, а не Феноменко?

– Причем тут Феноменко? – повернулась она к нему, удивленная.

И тогда он, страдая и запинаясь, выложил ей обжигающую правду:

– Вечером в день свадьбы я был возле твоего дома и видел, как он шел к тебе с цветами…

Она резко выпрямилась и даже, кажется, вскочила бы, если бы не была пристегнута.

– Ах, вот оно что! – воскликнула она. – Тогда понятно, почему ты перестал звонить! Успокойся – мы посидели, поговорили напоследок и разошлись! Я ушла от него две недели назад!

Он почувствовал, как слабеют руки, сжимающие руль. Тугое звенящее напряжение отпустило его, и усталый покой, растолкав по углам все прочие чувства, заполнил покореженное пространство.

– Ты опять похудела… – сказал он, не глядя на нее.

– Ты тоже… – обронила она.

Когда сегодня ей позвонила Юлька и истерично поведала, что с ней приключилось, она вместо того, чтобы испугаться, вдруг отчаянно, невыносимо, до сердечных мук захотела оказаться рядом с ним, прижаться к нему, зацепиться за него, как цепляется за скалу одинокое дерево, и больше не отпускать от себя, что бы ни случилось.

Около половины одиннадцатого они подъехали к ее дому, встали у обочины метрах в двадцати от арки, и он помог ей выйти. Сумерки сгустились, но фонари еще держали паузу, и они погрузились в мир умирающего света, когда все вокруг еще живо, но неуклонно теряет силы и тает. Черно-синяя испарина проступает на фасадах домов, и прозрачные, призрачные, пугающие воображение тени окружают нас со всех сторон. Час между собакой и волком, говорят про такое время французы. Час между светом и нечистью. Еще немного, и украсится ночь хищной оскаленной пастью. Еще чуть-чуть, и разорвется ночная тишина предсмертным воплем робкой жертвы. Таков закон природы, и нет в нем места морали, потому что обитатели ночи вне морали и вне закона…

Им предстояло миновать группу неряшливо одетых парней, чьи лица, но не досуг стерли сумерки: их было трое, и у каждого в руке по банке. Расположившись недалеко от арки и беспорядочно жестикулируя, они гулко и громко задирали друг друга, и, казалось, вот-вот сцепятся, если бы в последний момент густой гогот не разряжал обстановку. Возможно, такова была их мирная манера общения, но не оставляло впечатление, что их внешнему миролюбию не хватает только повода, чтобы пойти войной на весь свет.

При виде вновьприбывших они смолкли, зацепились за них взглядами и не отпускали, пока те не поравнялись с ними. Воздух был тих и свеж, и от веселой компании пахнуло запахом еще не прокисшего хмеля. Ни дать, ни взять – веселые демоны городских джунглей, прислужники невзыскательного бомжа Диониса! Наташа с женихом, благоразумно сторонясь летучей мистерии, почти миновали их, когда один из них громко и безнаказанно сказал:

– Классная телка, пацаны! Я бы ее реально трахнул, а вы?

Крепкие связки, луженая глотка, вдохновение скотоложца: слова вышли смачные, нитроглицериновые – попробуй, пройди мимо! Да к тому же оскорбительно радостным ржанием отозвались подельники. Жених остановился, как вкопанный.

– Пойдем, Димочка, пойдем! – испуганно потянула его за локоть Наташа.

– Ты иди, я сейчас, – толкнул он ее под арку.

– Дима, не ходи! – в страхе воскликнула Наташа.

– Не ходи, Дима, не ходи, а то больно будет! – передразнивая Наташу, кривлялся кто-то за его спиной. Прочие ржали.

– Наташенька, все будет хорошо – я знаю, как с ними обращаться. Иди, я сейчас приду, – но она не ушла и осталась тут же, под аркой. Повернувшись, он направился к шумным дворнягам.

По виду они ничем не отличались от тех возбужденных зрелищем юнцов, которыми набит стадион, и чей восторженный порыв сливается во время матча с его порывом. Вытертые до матового блеска джинсы, короткие темные куртки с капюшонами, кроссовки – универсальный хитиновый покров городского планктона, что бывает добродушен, но чаще опасен. Он не сомневался: свои, болельщики, зенитчики. Немного навеселе, но он заставит их извиниться и, признавшись в любви к «Зениту», они разойдутся с миром.

Он приблизился к злоязычным одноклубникам. Были они ниже его ростом, худые и длиннорукие. Они не выступили ему навстречу, а только слегка развернулись.

– Здорово, пацаны! – небрежно сказал он.

– Тамбовский волк тебе пацан! – ответили сумерки.

– Тогда «Зенит» – чемпион! – попробовал он зайти с другой стороны.

– Че те надо, дядя? – насмешливо отозвался тот, что ближе. Одну руку он прятал в кармане штанов, другая, полусогнутая, застыла с банкой на уровне пояса. Был он до такой степени безлик, что глазу не за что было зацепиться. Настоящий универсальный фоторобот. Двое других были помельче, но в драке дело не в росте, а в злости. А то, что ему придется драться, Дмитрий уже не сомневался.

Он ощутил волнение – новое, острое, совершенно необычное. Не то, каким потрясает великая музыка и не то, что заставляет испытывать женщина, и уж тем более не то, что переживаешь, теряя или приобретая в лотерею. Это было нечто другое – волнение перед непредсказуемым, роковым, неотвратимым шагом, волнение, когда на кону сама жизни – словом, волнение перед атакой. Сейчас он испытает то, чего никогда в жизни не испытывал – сейчас он станет воином и защитником чести любимой женщины!

Фоторобот незаметно придвинулся к нему. Двое других сделали тоже самое. Нет сомнения: перед ним были псы, готовые превратиться в шакалов. Ладно, тогда вперед.

– Дядя хочет, чтобы ты извинился, – сказал Дмитрий, вынимая руки из карманов.

– А если нет, че тогда? – обернулся тот к компании и ухмыльнулся.

– Лучше извинись по-хорошему…

– Ты глянь, дядя угрожает! – удивился фоторобот. – А ты меня заставь!

Дмитрий стоял, не зная, как быть: бить первым или ждать нападения? Тем временем безликий надвинул на него злой лик и свободной рукой толкнул его в грудь.