Горбун, Или Маленький Парижанин - Поль Феваль

— Тьфу, пропасть! — воскликнул капрал, когда они зашли за вигвам. — Ведь негодяй был мертв, это точно!

Ориоль и Монтобер готовы были каждую секунду пуститься наутек: Монтобер, жеманник, способный на всякие мелкие гадости, даже подумать не мог о преступлении, а Ориоль, кроткая заячья душонка и пай-мальчик, приходил в ужас от вида крови. И тем не менее они оба были здесь, а остальные их поджидали — Таранн, Альбре, Шуази, Жиронн. Гонзаго хотел таким образом обеспечить себе их молчание. Они были всецело в его власти и существовали только благодаря ему. Отступиться в эту минуту означало все потерять и, кроме того, возбудить гнев человека, который не останавливается ни перед чем.

Если бы с самого начала кто-нибудь сказал им, что они дойдут до такого, никто из них не ступил бы на эту дорожку. Но теперь первый шаг был сделан, второй тоже. В те времена не один буржуа, не один дворянин на собственном примере доказали, насколько легко перейти от безнравственности к преступлению. Но теперь идти на попятный было уже поздно — банальная и страшная отговорка. Гонзаго заявил им: «Кто не со мной, тот против меня». Плохо было то, что у них не осталось больше той самой обычной порядочности, когда человек больше опасается собственной совести, нежели другого человека. Распутство убивает совесть. Конечно, они сами не пошли бы на убийство, но у них не осталось душевных сил поднять голос против преступления, совершенного другим.

Готье Жандри пробормотал:

— Может, это было чуть дальше?

Он встал на четвереньки и принялся искать на ощупь. Таким манером он обошел весь домик, дверь которого была закрыта. Оказавшись шагах в двадцати пяти от него, он остановился и воскликнул:

— Вот он!

Подбежали Ориоль и Монтобер с носилками.

— Если разобраться как следует, — заметил Монтобер, — удар уже нанесен. А мы ничего плохого не делаем.

У Ориоля от ужаса отнялся язык. Они оба помогли Жандре положить на носилки распростертый среди деревьев труп.

— Еще теплый, — заметил старый капрал гвардейцев. — Пошли.

Ориоль и Монтобер пустились в путь и потащили свою ношу во флигель. Гонзаго тем временем отпустил большую часть своих соратников.

По дороге носильщикам пришлось испугаться еще раз. Проходя мимо сельского домика мэтра Лебреана, они услышали шорох опавших листьев. Они готовы были поклясться, что, начиная с этого места, за ними следовали чьи-то осторожные, быстрые шаги. И верно: когда они поднялись на крыльцо, вслед за ними появился горбун. Он был необычайно бледен и едва держался на ногах, что, впрочем, не мешало ему хихикать своим пронзительным, скрипучим смешком. Не будь рядом Гонзаго, уродцу явно не поздоровилось бы. Он обратился к принцу, который не обратил внимания, что голос горбуна звучит несколько по-другому:

— Ну-ну, стало быть, он все же пришел?

С этими словами горбун указал скрюченным пальцем на труп, который Жандри укрыл плащом. Гонзаго похлопал горбуна по плечу, тот покачнулся и чуть не упал.

— Да он пьян! — сказал Жиронн.

Все прошли в коридор. Мэтр Лебреан не стал интересоваться именем дворянина, которого выносили на руках, поскольку за ужином он позволил себе лишнего. Люди в Пале-Рояле отличались терпимостью и отсутствием любопытства.

Было около четырех утра. Погашенные плошки дымили. Компания повес рассеялась буквально на глазах. Вместе с Перолем Гонзаго добрался до своего дома. Ориолю, Монтоберу и Жандри было поручено бросить труп в Сену. Они двинулись по улице Пьера Леско. Там оба наши гуляки совсем потеряли присутствие духа. Получив от каждого по пистолю, капрал гвардейцев позволил положить труп на кучу мусора. Там он забрал свой плащ, гуляки оттащили носилки чуть дальше, и все отправились спать.

Вот почему господин де Барбаншуа, понятия не имевший о том, что с ним произошло, проснулся на следующее утро в сточной канаве на улице Пьера Леско в состоянии, описывать которое нет нужды. Именно этот труп несли Ориоль и Мон-тобер на носилках.

Хвастать своим ночным приключением барон не стал, но его ненависть к регентству только усилилась. Во времена покойного короля он раз двадцать оказывался под пиршественным столом, но ничего подобного с ним не случалось. Ковыляя домой к госпоже баронессе, очень о нем тревожившейся, он бормотал себе под нос:

— Ну и нравы! Сыграть подобную шутку с таким человеком, как я. Куда мы идем, я вас спрашиваю?

Последним через дверь в комнате Лебреана вышел горбун. Он очень долго пересекал Двор улыбок, который вовсе не был широк. Выйдя из Фонтанного двора на улицу Сент-Оноре, он не раз присаживался на каменные тумбы, стоящие подле домов. Когда он вставал, из его груди всякий раз вырывался стон. В передней регента произошла ошибка: горбун вовсе не был пьян. Не будь у принца Гонзаго столько других забот, он непременно бы заметил, что в эту ночь зубоскальство горбуна было не самой высшей пробы.

От угла дворца до дома на Певческой улице, где жил де Лагардер, было не более десяти шагов. Чтобы преодолеть это расстояние, горбуну потребовалось десять минут. У него не осталось больше сил. По лестнице, ведущей в комнату Луи, он взбирался на четвереньках. По пути он заметил, что дверь на улицу взломана и распахнута настежь. Дверь в комнату Луи тоже была взломана и распахнута. Горбун вошел в первую комнату. Дверь во вторую комнату, куда никто не смел заходить, была сорвана с петель и валялась на полу. Горбун оперся об косяк и захрипел. Он попытался позвать Франсуазу и Жана Мари, но не смог. Упав на колени, он дополз до сундука, в котором хранился пакет с тремя печатями, описанный нами уже не раз. Сундук был расколот с помощью топора, пакет исчез. Горбун рухнул на пол, словно мученик, ожидающий спасительного последнего удара.

На луврской часовне пробило пять. Начало светать. Медленно, очень медленно горбун, опираясь на руки, сел. Ему удалось расстегнуть черный шерстяной плащ, снять его и стащить оказавшийся под ним белый атласный полукафтан, весь пропитанный кровью. Этот роскошный, но страшно измятый полукафтан в сущности приостановил кровь, сочившуюся из глубокой раны.

С кряхтеньем и стонами горбун дополз до шкафа, где было свежее белье и кувшин с водой.

Теперь он мог хотя бы промыть рану, кровью из которой был пропитан полукафтан.

Полукафтан принадлежал Лагардеру, но рана кровоточила на плече у горбуна.

Он, как сумел, перевязал ее и глотнул воды. Затем присел на корточки: ему немного полегчало.

— Вот так! — прошептал он. — Теперь я один. У меня отняли все — и оружие, и сердце!

Отяжелевшая голова упала на руки. Через несколько мгновений он приподнял ее и проговорил: