Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 1 - Сергей Кургинян

Глава II. Что-то знакомое

Переходя от первого слоя текстуальной периферии, в котором я выявил собирательного героя, именуемого пустотой, к второму слою этой периферии, в котором я хочу пустоту исследовать, я понимаю важность правильного выбора отправной точки. И в качестве такой отправной точки выбираю… всего лишь некое невнятное ощущение… Обсуждаю я в газете «Завтра» это самое развитие, и через четыре—пять недель (а обсуждал я в газете «Завтра» развитие из номера в номер в течение 9 месяцев) возникает у меня странное ощущение. Будто бы ты движешься уже не в обычной атмосфере, в которой сопротивления твоему движению нет, а в какой-то постепенно уплотняющейся среде, в которой поначалу все вроде бы как обычно, а потом обычное продвижение начинает требовать удвоенных, утроенных и так далее усилий.

Мало того, что ты эту необходимость окупать обычнее продвижение вперед избыточными усилиями ощущаешь почти физически… Ты еще начинаешь понимать, что это дежа вю… Что так уже было когда-то… Что ты просто забыл тогдашние ощущения в их тотальной телесности. А теперь они восстанавливаются, выныривают из глубин памяти.

Конечно, это только ощущения… Но когда осуществляешь такое исследование, то и ощущениям тоже надо верить. Что же касается повторности этих ощущений, то впервые они возникли у меня в период с 1987 по 1991 год, в ходе написания ряда аналитических работ, посвященных возможностям преодоления застоя и перехода к форсированному развитию. Это ощущение сопротивления сгущающейся вокруг тебя атмосферы, сопротивления, при котором нужно напрячь все силы, чтобы совершить каждый следующий исследовательский шаг, было особо острым в момент написания книги «Постперестройка».

Подчеркиваю — вначале речь шла не о политическом дежа вю, а о дежа вю личном. Ты почему-то сталкиваешься с чем-то, напоминающем что-то, что касается твоих прежних продвижений по сходному исследовательскому маршруту. От таких ощущений до чего-либо более внятного, и уж тем более до проведения параллелей между твоим личным воспоминанием и историческим дежа вю, огромная дистанция.

Но чем острее становились ощущения и чем в большей степени восстанавливалась память об ощущениях предыдущих, тем в большей степени хотелось осмыслить как природу этих ощущений, так и их причины.

Любой повтор дает огромные исследовательские возможности. Пока ты располагаешь уникальным комплексом ощущений, впечатлений, данных, ты скован этой уникальностью. Но, когда ты сталкиваешься с аналогичным комплексом (при том, что буквальных аналогий вообще не бывает), ты можешь задаться вопросом о том, что именно повторяется и почему. Ты можешь наложить один контур на другой… Ты можешь сопоставить отдельные сегменты поразительно совпадающих контуров… И так далее.

Раньше или позже ты спрашиваешь себя: «А что, собственно, происходит за пределами твоей личной коллизии с каким-то там «ощущенческим» и вполне невнятным, точнее только для тебя лишь и достоверным, дежа вю? Происходит ли что-нибудь общезначимое и абсолютно очевидное? При этом еще и самим же тобою выявленное к данному этапу исследования?»

Подумав и отобрав лишь наиболее бесспорное из того, что ты сам же и выявил, ты отвечаешь: «Да, происходит. Качество происходящего существенно недоопределено. Но то, что происходит нечто знакомое, бесспорно».

Заявлена ли тема «развитие»? Заявлена ли она властью — внятно и с абсолютной категоричностью? Да или нет? Ни один вменяемый человек не может отрицать, что эта тема заявлена, причем и Путиным, и Медведевым.

Можно обсуждать качество этой заявки. Это ответственное волеизъявление (проект)? Это пиар? Это благопожелание?

Можно обсуждать также содержание, вкладываемое в заявку. Пойдет ли речь действительно о спасении через развитие… или же речь пойдет о чем-то, аналогичном народной присказке «что мертвому припарки»…

Можно (и должно) обсуждать также, во что превратится заявленная тема в связи с так называемой «войной элит». Не окажется ли, что заявка на развитие в нынешнем прискорбном элитном контексте тождественна борьбе за «распил» тех или иных ресурсных потоков?

Не окажется ли, наконец, что эта заявка превратится в начало какой-нибудь очередной «перестройки»? Мол, имела место путинская стабильность, а теперь эту (в чем-то схожую с брежневской) благополучную инерционность начинает раскурочивать, апеллируя к развитию, нечто, сходное с горбачевизмом? Сначала скажут о развитии… Потом вернут нам неких новых Сахаровых, и понесемся мы все к очередному жуткому хаосу?

Такой вариант возможен? А почему бы нет? Сейчас возможно все, что угодно.

Следует ли из этого, что надо перестать обсуждать тему развития? Или же, продолжая обсуждать, перестать хотя бы сопрягать обсуждаемое с проблематичным властным вмешательством в эту самую судьбу? Нет и еще раз нет.

Потому что властное вмешательство всегда ущербно и двусмысленно. Сейчас — более, чем когда бы то ни было? Согласен. И все равно, предложение изъять это вмешательство из обсуждения судьбы развития в России и мире — если таковое удалось бы осуществить — стерилизовало бы донельзя предмет, лишило бы его политических обертонов, а значит и смысла.

В таком стерилизованном виде предмет никого не пугает. Обсуждайте его сколько угодно. Чем бы интеллектуальное дитя ни тешилось, только бы нос в политику не совало.

Тот способ обсуждения судеб развития, который я предложил в тогдашнем газетном сериале, тем и раздражал, что я не хотел тешиться. Как и выступать в роли любого — хоть бы и обхаживаемого ценителями — интеллектуального «дитятки».

Не хотел я этой роли в 1987–1991 годах, не хочу и сейчас тем более. Так не является ли мое ощущение нарастающего сопротивления некоей среды осуществляемому мною исследовательскому процессу следствием чьих-то опасений, сходных с опасениями, которые такое же сопротивление создавали в 1987–1991 годах? Что, собственно, некорректного в подобном предположении?

Ведь и тогда анонимное сопротивление моему исследовательскому марафону было порождено именно этим моим — неприемлемым для кого-то — способом обсуждать развитие.

Конечно, одного лишь способа обсуждения темы развития каким-то интеллектуалом недостаточно для того, чтобы вызвать подобное сопротивление (оно же — начальный отклик интеллектуальной сущности, описанной мною в предыдущей главе этой книги).

Нужно, чтобы способ обсуждения вошел в резонанс с определенными политическими обстоятельствами — как существенными, так и не очень. Постараюсь эти обстоятельства перечислить в порядке их значимости.

Обстоятельство № 1 — это осуществление В.В.Путиным всего того ритуала, который обязателен для политика, пытающегося выйти из стратегической бессубъектности. Я уже описал элементы этого ритуала в предыдущей части своей работы.

Путин своим ритуалом страшно возбудил всех, кто как огня боялся любых всходов подлинной субъектности на российской тщательнейшим образом протравленной и лишенной подобной плодоносности почвы.

Поди-ка ты разберись со стороны, исполняет Путин данный ритуал по соображениям сугубо прагматического характера или он действительно собирается выйти из стратегической бессубъектности.

А Медведев?

А ну как и он начнет наперегонки с Путиным взращивать ростки новой субъектности?

А ну как процесс выхода из бессубъектности, будучи запущен частными прагматическими соображениями конкурирующих политиков, станет в дальнейшем выходить из-под их контроля, а то и оказывать на политиков свое обратное сокрушительное воздействие?

В подобных ситуациях крайне важно, чтобы проснувшаяся по каким-либо причинам и слепая до поры до времени политическая воля не соединилась с интеллектом, который когерентен именно этой воле и нацелен только на преодоление политической бессубъектности.

Можно, конечно, сказать, что у меня мания величия. Но можно ведь и по-другому к этому подойти, не правда ли? И сказать, что у каких-то вполне конкретных глобальных игроков мания иного рода. Что они до смерти боятся любых, даже самых крошечных, всходов субъектности на опекаемой ими российской почве. Ну, так представьте себе, они боятся! Серьезные, матерые, весьма влиятельные международные элитарии боятся панически, боятся иррационально. Это какой-то особый — социогенетический — страх. Шок в международных элитных генах, порожденный 1917 годом. Может быть, сами паникеры не понимают природу своей паники, но она именно такова.

Я более или менее активно занимаюсь политикой тридцать лет и совсем активно — более двадцати лет. Политический опыт убедил меня в том, что очень крупные глобальные игроки боятся как огня самых ничтожных интеллектуально-политических факторов, которые могут превратить российскую бессубъектную политику в политику субъектную, соединившись с недоопределенными политическими факторами.