Страдание - Лорел Гамильтон

— Даже я побила твой счет по стрельбе из пистолетов, — сказала я.

— Это на стрельбище, а не в реальной битве, — возразил Миша.

— Я и в реальной битве прекрасно стреляю.

Взгляд у Миши был почти страдальческим, когда он сказал:

— Я был впечатлен твоим выстрелом, показанным в новостях. Я и не думал, что ты способна на это.

— Я должна была это сделать, и сделала.

Он кивнул:

— Необходимость что-то сделать не дарует тебе автоматически способность это сделать, Анита Блейк. То, что ты смогла применить такой навык в столь тяжелых условиях, было… впечатляюще.

— Могу поспорить, ты не хотел этого говорить, — сказал Нечестивец.

Миша посмотрел на него:

— Наша Темная Госпожа была оружием; она не нуждалась в пистолетах, клинках и совместных тренировках. Она была куда опасней, чем любой из нас когда-либо мог стать.

— Так значит ли это, что Анита куда опасней, чем весь остальной Арлекин? — спросил Нечестивец.

— Нет. — Миша практически выплюнул это слово.

— Ты сказал, что Мать Всея Тьмы была могущественнее, чем любой из вас; тогда не будет ли тот, кто убил ее, могущественней, чем любой из вас? — вопросил Истина.

Миша покачал головой, но ничего не сказал.

— Они спорят между собой, как это обычной человеческой женщине удалось убить их темную госпожу. — Из соседней спальни вышел мужчина. Он был на несколько сантиметров выше Миши, шире в плечах, да и просто крупнее его. У него были короткие каштановые волосы, лежащие небрежными завитками, и насыщенные красновато-карие глаза. Если бы вы не знали на что смотрите, то решили бы что глаза вполне человеческие, но таковыми не были. Это были глаза медведя, большого, мать его, пещерного медведя. Его звали Горан, и он был вермедведем еще до того, как на месте большинства крупных городов образовались равнины, на которых вы могли продавать свой скот, а Миша был еще старше. Если бы я опустила щиты и позволила своей некромантии их ощутить, то от их возраста у меня бы заныли зубы.

— В этой комнате нет людей, — ответила я. — Где Жан-Клод?

— Он разговаривает по телефону в соседней комнате, — ответил Нечестивец, и в его голосе слышалась какая-то не вполне понятная интонация. С кем бы там не говорил Жан-Клод, он ему не нравился.

У Миши не возникло проблем вслух высказывать то, что ему не нравилось:

— Наш Господин и Мастер разговаривает с мужеложцем, который делает из него подкаблучника.

— Мужеложцем? — переспросила я.

— Он говорит с Ашером, — ответил Нечестивец. — Но я бы не хотел, чтобы Жан-Клод услышал как ты отзываешься о его возлюбленном, Миша.

— Постой-ка, нельзя же одновременно быть мужеложцем и подкаблучником, или это сленг поменялся? — спросила я.

— Сленг не менялся, просто он пытался посильнее задеть, — ответил Истина, и кинул на другого вампира недружелюбный взгляд.

Я пошла к вампиру и большому медведю, его партнеру:

— Насчет части про мужеложца спорить не буду, но не был бы он в таком случае подхуичником?

Миша посмотрел на меня; он знал, что я над ним подшучивала, но не совсем был уверен как именно. Я заметила, что почти у всех старых вампиров проблемы с современным сленгом; даже у тех, кто освоил кое-что из него, не смог охватить его весь. Сленг не особо хорошо путешествует с одного языка на другой.

Истина был у меня за спиной, а Нечестивец шел меж гробов, стоящих вдоль огромного стола для переговоров, который занимал почти все пространство в центре комнаты. Были еще тахта и кофейный столик, сдвинутые к стене, чтобы освободить место для гробов. Мини-кухня была стационарной, поэтому осталась там, где была установлена.

— Тот факт, что наш Темный Мастер умоляет этого мужеложца вернуться в Сент-Луис компрометирует всех нас.

— Я позволила тебе раз его так назвать, — сказала я. — И дала понять, что мне это не понравилось, но может я слишком устала для тонкостей.

— Ты сама сказала, что не можешь спорить с частью про мужеложство на его счет, — сказал Миша.

— Чем мы все занимаемся наедине в наших спальнях тебя не касается, если только ты не наш любовник, а так как ты им не являешься, то какое тебе дело что мы делаем, или с кем?

— Это оскорбление для всех нас, кто зовет его своим принцем, что он позволяет другому мужчине так себя использовать.

Я нахмурилась, глядя на него:

— Так ты недоволен тем, что, по твоему мнению, Жан-Клод подставляется Ашеру?

Миша, казалось, задумался над этим, а потом кивнул:

— Никогда не слышал, чтобы это так называли, но при данных обстоятельствах термин вполне подходит.

Я улыбнулась, почти засмеявшись, и была слишком уставшей для того, чтобы удержать в себе то, о чем думала:

— Что ж, Миша, если тебя только это волнует, то можешь расслабиться. Жан-Клод не подставляется Ашеру, это он покрывает его, а не наоборот. — Тот факт, что я использовала термины БДСМ, которые имели мало общего с сексом как таковым, гомосексуальным или традиционным, был сложным для понимания вампира, слишком сложным.

— Ты хочешь сказать, что Жан-Клод использует иго, но не используется им?

— Если хочешь выразиться так, то да. — Я достаточно взяла себя в руки, чтобы не сказать «Насколько мне известно, пока я с ними». Если они и меняются ролями, когда меня с ними нет, то это их дело, да и вообще не уверена, что это меня волнует, хотя и не видела как они меняются местами, но это не значило… а, черт. Я слишком устала, чтобы волноваться о чем-то, что меня больше не беспокоило.

— Знаешь, Миша, — сказала я. — Я люблю мужчин. Мне нравится наблюдать за моими возлюбленными, когда они вместе, зная, что позже вся эта сила и красота будет направлена на меня, так что перестать быть таким гомофобом. Я пиздец как устала, чтобы сегодня разгребать еще и это.

Не знаю, что он собирался ответить, потому что за ним открылась дверь и в комнату вошел Жан-Клод. Миша посмотрел на нас и этого взгляда было достаточно. Он бы никогда не сказал Жан-Клоду то, что только что сказал мне. Бывший член Арлекина мог говорить всякие гадости о Жан-Клоде и Ашере, но сказал он их только мне, а значит, он не особо меня уважает. Он боялся того, что мог сделать Жан-Клод, но не того, что могла сделать я. Я оставила эту мысль на потом, когда не буду никакущей и покрытой засыхающей кровью и кусочками мертвых, которых я же и помогла умертвить.

Глаза Жан-Клода расширились, но совсем немного.

— Ma petite, я вижу, у тебя выдалась нелегкая ночка.

Его французский акцент был очень явным, такое случалось нечасто — и лишь тогда, когда он испытывал сильные чувства, которые не мог скрыть, хотя и пытался. Я была ему признательна за эту попытку, потому что этот акцент означал: он сказал то, что было вариацией: «Ты покрыта кровью и кое-чем похуже, а значит ты была в страшной опасности, и скорее всего, едва не умерла… снова! Как ты можешь продолжать вот так рисковать собой, когда я так сильно люблю тебя?» Но вместо того, чтобы скандалить, он лишь скользнул ко мне, протягивая руки так грациозно, будто собирался со мной танцевать, когда окажется вплотную ко мне.