Яшмовая трость - Анри де Ренье

РЕБЕНОЧЕК ЖЮЛИ

Когда, обнажена, готовишься к любви,

И розу бросили причудливые губы,

Ни страсти, ни стыда в твоих глазах, Жюли,

И ожидание не нежно и не грубо.

И на нелепую, привычную кровать,

Где свежесть простыни смешалась с теплотою,

Покорно ляжешь ты в молчании пылать,

Лениво впалое прикрыв руно рукою.

Не любопытствуя, она блаженства ждет,

Готовя грудь свою к нему неторопливо:

До срока сорванный и недозрелый плод,

Ребеночек Жюли, — давно уж не стыдлива.

И зеркала вокруг по стенам говорят

О ней, всегда о ней, рисуя так послушно

Другие вечера, других постелей ряд,

Где отдавалася, мила и равнодушна.

Когда в объятиях к груди ее прижмешь,

Блаженство в памяти у ней пробудит праздной

Лишь отзвук ласк других, который так похож

На ласки прежние в дали однообразной.

Вот почему, увы! без нежности в крови,

Ей все мечтается на этом глупом ложе

О смерти, а меж тем готовится к любви

И надоело быть ей телом, плотью, кожей.

Вот почему, Жюли, так молодость пуста,

Бесплодная любовь лишь горечь оставляет,

И память мрачную дарят твои уста,

Ребеночек Жюли, что умереть мечтает.

АЛИНА

Алина, как пристал тебе стыда румянец,

Как разливается по нежности ланит,

Как на прозрачный он похож тогда багрянец,

Что розанам весна прелестная дарит!

И ярый гнев идет неистовой Алине,

Когда он вспыхнет вдруг в блистающих глазах, —

И думаешь тогда о некоей богине, —

Воспрянула она, жива в твоих чертах.

Но и печаль твою, Алина дорогая,

Задумчивую грусть твою я полюбил

И что мне предпочесть, не знаю, выбирая:

Твой гнев, твою печаль, иль твой стыдливый пыл?

Ведь солнце жгучее, и буря, и ненастье

Твоей тройной красе подходит все в свой час, —

Но больше всех к лицу тебе, Алина, счастье

И томность сладкая полузакрытых глаз.

КОРИЗА

Кориза, о любви у вас все говорит,

И вас самих влекут призывы.

В косе темнеет ночь, заря в глазах горит,

Гибки, прекрасны и сильны вы!

На ложе, где сплестись бы белым лебедям,

Хотел бы видеть вас, не скрою,

Близ вас лежало бы другое тело там,

И были б вы совсем нагою.

Прелестнейшей игры, Кориза, нет ни в чем,

Как в теле, счастием согретом,

И сделались бы вы с любовником вдвоем

Моим любовнейшим портретом!

Графине Беарнской

МЕДАЛИ

Смотри: из серебра, из янтаря, из бронзы,

Из золота, согласно городам и странам

Запечатлен на них незыблемым чеканом

Гражданский символ или атрибут богов.

Сии сокровища, что весишь ты в ладони,

Пускай их оттиск груб иль безупречен стиль,

Монеты Греции, Сицилии и Рима

Обол и драхма и статер — все суета.

Эгина, Кос, Халкис, Кизик и Сиракузы,

Тарент! Сейчас не примут их в меняльной лавке,

Им жизнь оставила одну лишь красоту;

Но их металл так чист, как ритмы оды,

Тем с большей гордостью в себе несет теперь

И Розу Родоса и Колос Мегапонта.

ЭПИТАФИЯ

Я умер. Я навек смежил глаза свои.

Вчерашний Прокл и ваш насельник, Клазомены,

Сегодня — только тень, всего лишь пепел тленный,

Без дома, родины, без близких, без семьи.

Ужель настал черед испить и мне струи

Летейских вод? Но кровь уж покидает вены.

Цветок Ионии, в пятнадцать лет надменный

Узнав расцвет, увял средь вешней колеи.

Прощай, мой город! В путь я отправляюсь, темный,

Из всех своих богатств одной лишь драхмой скромной

Запасшись, чтоб внести за переправу мзду,

Довольный, что и там в сверкающем металле

Я оттиск лебедя прекрасного найду,

Недостающего реке людской печали!

Из книги  VESTIGIA FLAMMAE[9] 1921

«То, что дойдет от нас, когда потухнет пламя».

Неизданные стихотворения

Криспена де Виньо, тьерашского дворянина, 1585