Яшмовая трость - Анри де Ренье

О, да, унылой и бесплодной

Мне кажется земля, когда

Нет легкого на ней следа

Твоей походки благородной!

И разве мог бы я найти

Что лучше для палящей жажды

Ручья, к которому однажды

Сама склонилась ты в пути?

Цветок, который вдохновляет

Мне сердце издавна, во всем

Твой рот, раскрытый лепестком,

Таинственно напоминает;

И море в тучах грозовых

Мне потому роднее стало,

Что и оно берет начало

От синевы зрачков твоих.

*<ОДЕЛЕТТА> (Храню я зеркало, которое влюбленно…)

Храню я зеркало, которое влюбленно

Пленило Вас,

Когда в его стекле Вы стали обнаженной

В июльский час.

Унылый сон воды, стремящейся к покою,

Уставшей течь,

Когда-то оживлен был свежей красотою

Прелестных плеч.

И вот, как зеркало, душа в своем страданьи

В тумане лет

От Вашей юности хранит воспоминанья —

Нетленный след...

Из книги ЗЕРКАЛО ЧАСОВ

(Le Miroir des Heures) 

1910

<МОРСКАЯ ВЕНЕЦИЯ>

Других пусть радуют прекрасные закаты,

Что память золотят,

Триумфы, радости и песни, и кантаты,

Всех наслаждений ряд:

Мне у дверей поет волна, come ucello[7]

Как тихий ропот струн,

И в черной гондоле поеду я в Торчелло

По мертвости лагун,

И буду вечером, в час лунного восхода,

Дышать я всей душой

Желанным запахом соленых вод и йода

Венеции морской.

ПЛЕННЫЙ ШАХ

Я — шах, но все мои владенья в этом мире

Листок, где нарисован я.

Они, как видите, увы, едва ли шире

Намного, чем ладонь моя.

Я, любовавшийся денницей золотою

С террас двухсот моих дворцов,

Куда бы я ни шел, влачивший за собою

Толпу угодливых льстецов,

Отныне обречен томиться в заточеньи,

Замкнут навеки в книжный лист,

Где рамкой окружил мое изображенье

Иранский миниатюрист.

Но не смутит меня, не знающего страха

Ни пред Судьбой, враждебной мне,

Ни пред убийственным бесстрастием Аллаха,

Изгнанье в дальней стороне,

Пока бумажных стен своей темницы тесной

Я — благородный властелин,

И, в мой тюрбан вкраплен, горит звездой чудесной

На шелке пурпурный рубин,

Пока гарцую я на жеребце кауром,

И сокол в пестром клобучке,

Нахохлившись, застыл в оцепененьи хмуром,

Как прежде, на моей руке,

Пока кривой кинжал, в тугие вложен ножны,

За поясом моим торчит,

Пока к индийскому седлу, мой друг надежный,

Еще подвешен круглый щит,

Пока видениям доверившись спокойным,

Я проезжаю свежий луг,

И всходит в небесах над кипарисом стройным

Луны упавший навзничь лук,

Пока, с моим конем коня пуская в ногу,

Подруга нежная моя

В ночном безмолвии внимает всю дорогу

Печальным трелям соловья,

И, высказать свою любовь не смея прямо,

Слегка склоняется ко мне,

Строфу Саади иль Омара Хаияма

Нашептывая в полусне!

Г-же Шомей

АНТОНИЙ И КЛЕОПАТРА

Сегодня вечером я видел, как умирала Клеопатра! Я видел,

Как Нильский аспид ужалил грудь ее и голое плечо

И встал на хвост, свистя, среди зеленых смокв.

Выпал тяжелый скиптр из рук полуразжатых,

Но узкий лоб ее еще зажат венцом...

А тот, кто вознесен любовью выше царей,

Счастливый смертный, что для ее объятий был избран,

Он точно спит. Смерть поцеловала его накрашенные губы

Так нежно, что когда вошел Октавиан,

Напрасно он искал на пурпурном полу

Пятна кровавого от проступивших капель.

А между тем ты будешь плакать, Александрия,

Когда их унесут к подземному их ложу —

Твою Царицу влюбленную и римского любовника!

Потому что скоро придут бальзамировщики

С духами, с ароматами, неся в бутылках плоских

Смолы текучие и темные составы;

Льняные повязи могильными змеями

Опояшут прекрасную Лагиду,

Которая отныне