Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп

На всех ведущих к Дракенхофу путях Маннфред фон Карштайн разместил распятые тела своих врагов. Одним тёмным осенним вечером он приказал все их поджечь, чтобы осветить своё триумфальное вступление в город. Многие из жертв ещё были живы, когда факелы коснулись их облитых маслом тел. «Что за безумец мог совершить подобное?» — гадал Макс.

К несчастью, ответ слишком уж очевиден, когда имеешь дело с представителями династии фон Карштайнов. Похоже, есть в их потомстве что — то порченное, словно древнее проклятие безумия неотвратимо овладевает каждым их представителем. Не то чтобы любой другой из неумирающих мог похвастать вменяемостью. Из других своих письменных источников Макс знал, что почти все династии вампиров, так или иначе подвержены безумию. Макс гадал, а задумываются ли об этом сами вампиры?

Откуда ему знать? Они живут настолько долго и их взгляд на будущее настолько отличен, что, возможно, собственное поведение кажется им нормальным. Если ты прожил столетия, считая людей скотом, то идея использовать их вместо факелов может показаться тебе естественной. Однако Макс не мог полностью принять эту точку зрения. Он подумал, куда более вероятно, что существа настолько пропитаны чёрной магией, что она извратила их разум и души, если таковыми они ещё обладают. Хорошо задокументированы изменения, происходящие с чёрными магами и теми, кто имеет дело с Силами Разрушения. Нет причин полагать, что вампиры имеют к ним иммунитет, по сути, скорее наоборот.

Макс не знал, куда заведут его все эти допущения, хотя по факту он знал несколько заклинаний ослабления и рассеивания чёрной магии, которые могут оказаться крайне полезными против существ, частично обязанных сей пагубной энергии своим существованием. Однако тут были и некоторые тактические сложности. Если Кригер один из тех, на кого воздействует солнечный свет, то Макс знал и несколько заклинаний воспроизводящих эффект солнца. Они тоже могут прийтись весьма кстати. Эту проблему следовало рассмотреть с разных сторон. Ставки слишком высоки, чтобы позволить себе любую ошибку в расчётах. От этого может зависеть не только его жизнь, но жизнь Ульрики и всех остальных членов отряда.

— Итак, вы пишете стихи? — спросила графиня Габриелла.

Феликс кивнул, удивляясь, зачем она попросила его составить ей компанию. Явно не ради того, чтобы просто поговорить с ним о поэзии. Перед тем, как кивнуть, Феликс поглядел наружу, в собирающиеся сумерки. Рядом с каретой скакал Родрик. Поймав на себе взгляд Ягера, он ответил ему взглядом, в котором читалась ревность. Феликс отвернулся. Последним из того, что ему требовалось, были какие бы то ни было проблемы с молодым вспыльчивым аристократом.

Он ощущал сонливость. Покачивание кареты на полозьях убаюкивало его. В карете графини было тепло, а мягкие кожаные сидения были гораздо комфортнее жёсткой скамьи в санях с припасами. А сама графиня была намного более приятной компанией, чем Истребитель, который, образно выражаясь, чаще всего был не приятнее дохлого барсука. К чести женщины, она была гораздо лучшей компанией, чем большинство знакомых Феликсу людей — остроумной, эрудированной и очаровательной.

— И они были напечатаны?

Он поглядел на неё. Казалось, её глаза под вуалью блестят в тусклом свете. Тонкий пряный аромат её духов наполнял внутренность кареты.

— В Альтдорфе, издательством Альтдорф Пресс. По большей части, в составе сборников современной имперской поэзии.

— Значит, ваши стихи в имперском стиле, а не в классическом.

— Это современное направление, — как бы в оправдание сказал Феликс.

Подобно большинству образованных людей, он мог со знанием дела читать и писать на старом языке, если того хотел, но идея сочинять на нём стихи его не сильно привлекала. Этим языком пользовались слишком многие из выдающихся мастеров, что вызвало бы нежелательные сравнения.

— В наши дни большинство издателей ориентируется на местную публику. Она многочисленнее.

— Вполне возможно, — несколько резко заметила графиня. — Но не думаете ли вы, что классический язык значительно более элегантен?

В её голосе послышался некий вызов. Феликс почувствовал себя, как на экзамене у профессоров университета.

— Не знаю, соглашусь ли с вами, — ответил он. — Я думаю, что элегантность высказывания скорее зависит от выбора слов, чем, если вам угодно, от языка, на котором оно написано. Я полагаю, что на классическом написано столь же много плохих поэм, как на имперском. В действительности, даже больше, ибо учёные и поэты изъяснялись на этом языке гораздо дольше.

— Интересно, — заметила графиня. — Вы весьма необычный молодой человек, господин Ягер, с оригинальным ходом мыслей.

Феликс бросил взгляд на графиню, дабы посмотреть, не шутит ли она. Он лишь сказал ей то, что сказало бы большинство интеллектуалов и профессоров. За последние двадцать пять лет такой подход стал почти общепринятым. Однако в её голосе и манерах не было никакого подтрунивания. Он предположил, что такое возможно. В конце концов, Сильвания — это захолустье, далёкое от основного течения интеллектуальной жизни. Большинство из книг в Вальденшлоссе были рукописными, и вместо того, чтобы отдать в печать, их переписывали писцы. Что было необычно, учитывая прорыв в издательском деле после представления Иоганном из Мариенбурга своей печатной машины более столетия назад. Феликс слышал чьи — то слова о том, что теперь каждый год печатается больше книг, чем было написано за всю историю Империи до появления книгопечатания, и каждый год выходит больше новых книг, чем было написано в любое из предыдущих столетий. Феликс не знал, насколько сие справедливо, но звучало оно явно правильно, на его взгляд.

Чтобы хоть что — то сказать, он сообщил это графине.

— Да, — подтвердила она. — Кажется, вещи настолько изменились. Когда — то можно было быть в курсе всех новых веяний в литературе, философии и естественных науках. Жаль, что теперь такое невозможно. Мир несётся вперёд с куда большей скоростью и, как я опасаюсь, несётся сломя голову к не самому хорошему итогу.

Она выразилась предельно ясно.

— Я полагаю, что расширение познаний — вещь хорошая, — сказал Феликс. — Чем больше мы сможем узнать — тем лучше.

Графиня вздохнула.

— Убеждённость молодых.

Феликс не был уверен, что её тон пришёлся ему по душе. Нынче он не ощущал себя очень уж молодым. Он беспокоился, что испытания состарят его преждевременно. Графиня продолжила, словно не замечая его холодного взгляда, хотя Феликс был уверен, что это не так. Графиня была весьма наблюдательной женщиной.

— Как вы полагаете, хорошо ли распространение знаний о тёмных культах? Или то, что вскоре тайны чёрной магии станут доступны любому умеющему читать балбесу, в то время как когда — то они сохранялись теми, кто знал их опасность и цену?

— Гильдии чародеев и храмы по — прежнему пристально охраняют свои секреты, — ответил Феликс. — Как и инженеры вкупе с алхимиками.

— И сколько, по — вашему, это будет продолжаться? Как долго, по — вашему, продержится мир?

«Законный вопрос», — подумал Феликс. Ему довелось видеть армии Хаоса на марше. Слишком уж вероятно, что им остаётся доживать последние деньки. Те радужные обещания, что дают магические исследования и естественные науки, могут никогда не сбыться. Вместо того, подкованные копыта орд Хаоса могут растоптать весь Старый Свет. Однако едва ли возможно обвинять в этом распространение книгопечатания. Графиня пристально глядела на Феликса, словно её крайне интересовал его ответ.

Феликс чувствовал, что должен сказать что — то обнадёживающее, например, что победа будет за императором и в итоге всё пойдёт замечательно, но он слишком многое повидал, чтобы верить в подобное. Войска Хаоса удалось остановить у Праага, но для них это была лишь временная неудача. Скоро они оправятся и ещё глубже проникнут в земли людей.

— Я не знаю, — сказал он в итоге. — Настали тёмные времена.

— Более тёмные, чем вы полагаете, — произнесла графиня.

Феликс спустился из кареты, беседа с графиней Габриеллой странным образом его обеспокоила. У графини был дар заставлять его размышлять о тех вещах, о которых он и думать не хотел, и она была весьма эрудированной женщиной в своём старомодном стиле. Также казалось, что он вызывал у неё особенный интерес, хотя и не понимал тому причин. Феликс мог бы сказать, что вполне нормально, когда мужчина интересует женщину, но всё же ей была присуща сдержанность и скрытность, столь щедро приправленные выжиданием, наблюдением и критицизмом, что выглядело сие необычно. «В высшей степени необычная женщина», — решил Феликс, пробираясь по снегу к саням с поклажей.