Дневник. Том III. 1860-1861. Созерцательное богословие. Крупицы от трапезы Господней - Иоанн Кронштадтский

Возлюбленные братия! Что, думаю я, если бы Господь послал на всех вас искушения, если бы Он дал врагу нашему — полную волю над нами? Что, думаете, было бы с нами? — Не думаю, что из того вышло бы добро, а думаю, что вышло бы ужасно много зла. Вы видали пожары. Загорается дом, все в испуге бросаются сами не зная куда; иные — в окно, иные — в двери, если можно, иные — к своим сокровищам; иной спасает жену, детей или мать своих детей; все горит; все трещит от сильного пламени; в дыму, мрачно, душно; стены почернели; все почернело; все рушится, падает, тлеет огнем, и наконец — увы — остаются жалкие развалины, обгоревшие и почерневшие, уголье и пепел. Вот некоторое подобие того духовного пламени, истребления и разрушения, которое произвел бы враг в людях — в их душах, если бы Господь попустил врагу искушать их. Конечно, многие, может быть, вышли бы из пламени целыми и даже лучшими, чистее злата блещащимися, как три отрока в пещи Вавилонской (См.: Дан. 3, 92–94), как мученики христианские первых трех веков христианства и нынешнего времени, но большая часть — увы — вышла бы из искушения в духовных развалинах, обгоревшими, почерневшими, как уголь, и еще более слабыми в вере и добродетели, как удобно развеваемый пепел. — Да, страшно подвергнуться искушению человеку слабому: до искушения по видимому хорош, а после искушения, быть может, будет никуда негож. Потому и говорим: не введи нас во искушение (Мф. 6, 13). — Искушения бывают еще опасны от их силы, настойчивости, продолжительности. Что если бы подвергнуть людей постоянным искушениям от духа лукавого — так, чтобы он разжигал их внутренности, теснил и поражал их каждый день, час, минуту? Можно ли бы было перенести их без веры и упования на Бога, без сердечной молитвы? Невозможно; люди ударились бы в ропот, хулу на Бога (Апокалипсис) (Ср.: Откр. 16, 9), в самую глубину зол. А как есть много людей слабоверных и неверных, как весьма много людей, которые не научились молиться истинною, сердечною молитвою, то милосердый Господь оставляет их без особенных искушений, чтобы не ринулись они в самую глубину зол, чтобы не сделались отступниками от веры, христопредателями, богохульниками, клятвопреступниками, отца и матери досадителями, самоубийцами пли убийцами, прелюбодеями, татями, лжесвидетелями; не хощет бо смерти грешника Владыка, но еже обратитися и живу быти ему [415] и привлекает их к Себе, в любовь Свою — неисчетными Своими милостями; да хотя почувствовав над собою благодеющую и милующую десницу Божию, обратятся к Нему сердцами своими и сотворят пути правые ногами своими (Ср.: Евр. 12, 13). Щедр бо и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив. И не до конца прогневается: не по беззаконием на шим Он творит нам, ниже по грехом нашим воздает нам (Ср.: Пс. 102, 8–10).

Искушения бывают болезнями, потерями жены, детей, имущества, сердечными скорбями, бедами от стихий.

(Поморному<?> — «Странника» [416] — сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь.

Е.Андрееву — генварь, февраль и март.

Лукину — май и июнь и «Душеполезное чтение [417]» — январь.

Пашинниковым — «Духовные беседы» 5–ю и 6–ю части [418] и «Странника» — июнь.)

Если с тобою кто–нибудь обошелся где–нибудь гордо, то вспомни, не обошелся ли так же и ты с кем–либо гордо: в нюже бо меру мерите, сказано, возмерится вам (Мф. 7, 2); и не имей негодования и вражды на того человека, а вини себя самого и считай его поступок возмездием для твоей гордости: имиже кто согрешает, сказано, сими и мучится (Прем. 11, 17). — Согрешил гордостию: от гордости другого и потерпишь, — да будет тебе ненавистна гордость в тебе самом и в других и да научишься смирению. Ибо в себе не видишь смрада гордости, а в другом легко видишь, как она противна. — Не плати за гордость гордостию, за надмение надмением, но побеждай благим злое (Рим. 12, 21), гордость и надмение побеждай кротостию и смирением.

Священник должен заботиться об образовании дара слова.

Соединение с Господом происходит в сердце. Сердце есть душа человека. В нем или живот, или смерть — и хранить свое сердце в мире и в любви есть существенный долг всякого христианина.

Жадным к пище и питию. Что вас прельщает, жадные к пище и питию? Гной, смрад. Вы ежедневно сами видите тому доказательство, и остатков вашей же пищи и пития вы гнушаетесь и стыдитесь едва ли не больше всего на свете, извергая их всегда тайно, без свидетелей. — Потому не прельщайтесь, братия, приятным вкусом и благовониями яств и напитков, зная, что они скоро, скоро будут отвратительным гноем и зловонием нестерпимым, да и цветущее ныне тело ваше скоро, скоро будет тем же гноем и смрадом и пищею червей. Ах! Я хотел бы унести в могилу не тучное и препитанное, а тощее и иссушенное постом тело [419], чтоб обилие гноя и смрада от тела моего не послужило мне обличением в невоздержании и в пренебрежении постом; я хотел бы и по смерти в могилу унести благообразным этот прекрасный храм бессмертного духа моего, столь частое вместилище пречистых, бессмертных и животворящих Таин Спасителя моего, храм Бога моего, в Троице Святой славимого, хотел бы, чтобы оно и во гробе украшалось нетлением и благоуханием и в этом отношении имело сходство с некоторыми древами, и по срубке и употреблении в дело долго благоухающими! Но не гордость ли внушает мне эти слова? — Нет, видит Бог мой, что не гордость: я желаю того, что должно быть свойственным и как бы природным для меня. Нетление и благоухание есть один из Божественных признаков святости человека–христианина, но всех нас Господь призвал во святость и в нетление. — Желаю благообразия π нетления даже по смерти телу моему для того, чтобы в смертном теле моем и по смерти прославились животворящие Тайны Бога моего, Господа Иисуса моего, как прославлялись они во мне бесчисленно при жизни моей — в душе моей и в теле моем. — Но да будет воля Божия: я — первый из грешников и первый достоин всякого осуждения; а как тление и зловоние тел по смерти есть наказание Божие нашим смердевшим грехами душам — за их плотский образ жизни, то да подвергнусь я сильнейшему зловонию и скорейшему тлению — во обличение греховной жизни моей, в показание на мне правды Божией (Ср.: Рим. 3, 25).

Вот я много писал о нежалении благ земных ближним нашим, когда они ищут нашей помощи или нашей трапезы. Что же значит это для многих, быть может, странное разглагольствие? Ну сказал немного, да и кончил, а то — нет: пишет, пишет, и конца нет. А оттого пишу много, оттого конца нет, что конца нет козням диавола, который обольщает человеческое сердце — жалеть благ тленных для ближних, сжимая его скупостию. — Да отчего же, скажут многие, не бывает этого с нами, отчего мы не жалеем ничего гостям, да, кажется, и всем требующим нашей помощи? Что вы не жалеете дорогим гостям, то потому, что вы уверены в их воздаянии за ваши ласки, или оттого, что они родственники ваши, а главное — потому, что вас не тронет враг. — Потому когда и меня не тронет враг, и я бываю очень щедр; это тогда, когда другая страсть — чувственное наслаждение, пища и особенно напитки возбуждающие заменяют место скупости. Врагу то и надо только, чтобы чем–нибудь да только бы держать у себя в плену бедного человека. Потому когда я из одного вида диавольской неволи попал в другую: из тесной в пространную, из железной в златую, враг не радит о первой и дает свободно выйти из ней: все равно, думает, и там хотя просторнее будет, да все же в моем ведомстве и власти. А что касается того, жалеете или не жалеете вы своих хлеба–соли или денег истинно нуждающимся в вашей помощи, так об этом надо спросить ваше сердце, посмотреть на вас тогда, когда вы стоите лицом к лицу с истинною бедностию: вам часто бывает жалко для ней нескольких копеек, тогда как на угощение ваших дорогих гостей или тунеядцев, ласкателей ваших вы не щадите десятков и сотен рублей. Это слишком известно, чтобы говорить против этого. — Итак, не пленяет ли вас враг вашею безумною расточительностию ради одних и неизвинительною скупостию ради других? Воистину и вы в плену врага, и вы грешны, как и я; и все мы в сети у диавола, от которой да свободит нас Владыка, просветив наши умные очи сердца [420]. — Мне же, грешнейшему всех, по крайней мере, Господь даровал благодать: не жалеть ничего для истинной бедности и чувствовать великую отраду и покой сердца по удовлетворении нуждам бедного или бедствующего. Благодарю и за сей дар мне Владыки; славлю Его, что Он и мое непотребство делает орудием Своей благости, не гнушаясь моим окаянством, но подавая мне, последнейшему всех, заслужить хотя какую–либо милость на Суде: ибо блажени милостивии: сказано, яко тии помиловани будут (Мф. 5, 7). — С мучительным же чувством жаления земных благ, производимым, как знаю, врагом, чуждым всякой любви и проистекающих от любви щедрот, я всегда борюсь, призывая в помощь Господа моего и Пречистую Его Матерь, — и нередко побеждаю мою страсть. От юности моея враг мя искушает, сластъми палит мя: аз же надсяся на Тя, Господи, побеждаю сего [421]. — Итак, не смейтесь надо мною и не браните меня, братия: и я, как и вы, человек немощный, страстный; все во мне страсти были и есть, и ни от одной из них не изъят я: вот, видит Владыка мой, Испытующий сердца и утробы всех (Ср.: Пс. 7, 10; Иер. 11, 20; Откр. 2, 23). Каюся Ему, единому всех Нелицеприятному Судии, ведущему человеческаго существа немощь [422]. Если кто меня бы счел праведным и святым: вот, я всем говорю, что я не праведен и не свят: един бо Свят, един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца [423] (Ср.: Флп. 2, 11).