Отсюда и в вечность - Джеймс Джонс

Боль в боку мешала Прюитту сосредоточиться и полностью осознать вое, что было сказано в газете об убийстве Джадсона. Однако он все же усвоил, что ни моряки, вышедшие вместе с Джадсоном из бара, пи служащие бара не хотели связываться с делом и предпочли молчать. Кроме того, видимо, кто-то нашел убитого раньше полиции и забрал нож Фэтсо. И еще, конечно, Прюитт понял, что бежавший заключенный Джон Мэллой, о котором упоминалось в заметке, есть не кто иной, как Джек Мэллой. Именно его предлагалось читателям считать убийцей.

Внезапно Прюитту пришла мысль о том, что ведь это только газетное сообщение, а в действительности власти могут располагать другой информацией, которая до поры до времени сохраняется в тайне от рядовых читателей прессы. Прюитт знал, что газеты иногда публикуют неверные сведения только для того, чтобы ослабить бдительность преступника, чтобы, как в случае с ним, Прюиттом, он мог подумать, что вся его вина заключается в отсутствии на службе без разрешения начальства. В этом могла быть ловушка, расставленная для него.

— Дела не так уж плохи, — сказала Жоржетта.

— Ничего. Только зря они рассчитывают, что смогут усыпить мою бдительность и выманить меня из этой берлоги.

— А тебе и не нужно из нее вылезать, — заметила Жоржетта.

— А кто-нибудь тебя видел у бара? — спросила Альма.

— Он вышел оттуда с двумя моряками. Я знаю, что они видели меня, но не уверен, сумеют ли они точно описать мою внешность. Было ведь уже темно.

— Так или иначе, пока они молчат, — с надеждой произнесла Альма. — Похоже, что они не хотят связываться с этим делом.

— Конечно, это так, если верить газете. Но полиция, может быть, их уже задержала…

— Будем надеяться, что все обойдется, — успокаивала его Жоржетта.

— Если бы, поправившись, я вернулся в часть, то все равно меня бы арестовали и посадили в тюрьму не меньше чем на полгода. Но этого не будет, я не хочу больше в тюрьму ни на один день.

— Да, конечно. После того, что ты рассказал о тюрьме… — согласилась с ним Жоржетта.

— Давай-ка лучше уйдем, Жоржетта, и дадим ему отдохнуть, — перебила подругу Альма. — Как ты себя чувствуешь, Прю?

— Ничего, только побаливает рана. — Прюитт попытался улыбнуться, но улыбка не получилась.

— Дать тебе снотворного? — спросила Альма.

— Не люблю я этих лекарств, — почти шепотом сказал Прюитт.

— Они ведь безвредны.

— Сейчас я все равно не усну. Лучше приму снотворное вечером.

— Мне, кажется, он прав, Альма, — поддержала Жоржетта Прюитта.

— А мне больно смотреть на его мучения, — настаивала Альма.

— Не надо спорить, — успокоил подруг Прюитт. — Сейчас мне явно лучше. Давайте-ка я расскажу вам что-нибудь.

Подруги переглянулись и быстро вышли из комнаты. Они видели, что Прюитт устал и не может скрыть сильной боли. То и дело его лоб покрывался испариной, Прю морщился при каждом движении.

Он посмотрел вслед девушкам и закрыл глаза.

Вечером Альма дала Прюитту сразу три таблетки снотворного. Утром следующего дня он уже почувствовал, что кризис прошел и началось выздоровление. Этот вывод он мог сделать потому, что впервые за три дня ему захотелось встать с постели. Для того чтобы подняться на ноги, ему пришлось собрать в кулак всю свою волю и перетерпеть боль в боку. Прюитт считал, что сейчас важно не то, что боль по-прежнему беспокоит его, а то, что ему очень хочется встать с постели.

Пошатываясь, Прюитт вошел в гостиную. Тут он увидел, что Альма перебралась на диван, видимо для того, чтобы сразу же услышать, если бы ему что-нибудь потребовалось ночью.

Прюитт почему-то считал, что Альма спит в другой комнате, вместе с Жоржеттой, и поэтому, увидев ее в гостиной, удивился и был растроган. На глазах у него выступили слезы, он вдруг почувствовал, что очень любит Альму. Он подошел к дивану, присел рядом с Альмой, нагнулся и поцеловал ее.

Альма сразу же проснулась и стала ругать его за то, что он встал. Она не только требовала, чтобы он вернулся в постель, но и обязательно хотела помочь ему добраться до места.

— Полежи здесь со мной, — улыбнулся Прюитт, садясь на кровать.

— Ни в коем случае, — резко ответила Альма.

Пока она готовила завтрак, он лежал в кровати, полностью отдавшись мыслям о скором своем выздоровлении.

После обеда в тот день ему наконец сменили повязку на ране и, наложив новую, затянули ее не так туго. Компресс, присохший к рапе, они не тронули. И сняли его только два дня спустя. Тогда уже стало заметно, что рана потихоньку затягивается, на ее месте образуется светло-розовый шрам. Перевязки были довольно болезненны, но больше Прюитта мучила все еще не проходившая общая слабость.

Они продержали его в постели целую неделю. Даже меняя постельное белье, Альма и Жоржетта не разрешали ему вставать. С их лиц не сходила нежная, материнская улыбка, та самая улыбка, которая так поразила Прюитта в первый день его пребывания в доме. Они ухаживали за ним, как за малым ребенком, и это новое занятие захватило их целиком. Нашли себе предмет материнских забот, думал о них Прюитт. Сначала ему нравилась их забота о нем, но теперь он стал противиться их хлопотам, боясь, как бы они не сочлн его инвалидом на всю жизнь.

Конечно, как только Альма и Жоржетта уходили из дому, Прюитт тотчас же поднимался с постели, натягивал на себя брюки и рубашку и начинал расхаживать туда-сюда по квартире. Он считал, что такая тренировка позволит ему быстрее набраться сил. Он вовсе не хотел превратиться в инвалида, только ради того чтобы Альма и Жоржетта могли наслаждаться новыми, приятными им обязанностями сестер милосердия.

Прюитту нравилось оставаться дома одному. Сначала ему стоило немало трудов одеться, по каждый день он заставлял себя проделывать эту процедуру и стал замечать, что постепенно ему становится все легче и легче. К началу второй недели, когда девушки разрешили наконец ему встать — очень удивленные его быстротой и ловкостью — и помогли надеть купленный в подарок халат, он уже мог оденься и раздеться так быстро, как будто у него и не было никакой раны.

Встав с постели в отсутствие Альмы и Жоржетты, он обычно выпивал хорошую дозу коньяка (подруги не давали ему спиртного), выходил на балкон (они не хотели выпускать его на улицу, опасаясь простуды), садился на стул и читал (у Жоржетты была неплохая библиотека, которую она собирала к тому дню, когда бросит свою профессию и займется домоводством). Ко времени возвращения подруг домой Прюитт всегда укладывался в постель и дремал, так что девушки ни о чем не догадывались. Секрет Прюитта был раскрыт только в конце второй недели, когда Альма вернулась домой раньше обычного. Она наклонилась к нему, чтобы его поцеловать, но тут же почувствовала вкус спиртного у него на губах и долго ругала его за непослушание.

Так или иначе, секрет был раскрыт, и Прюитт решил продемонстрировать подругам, как ловко он передвигается по квартире, как легко может одеться без посторонней помощи. Девушек это обрадовало, они восприняли все это как вполне естественный результат выздоровления. И все-таки они наблюдали за тем, как одевался и раздевался Прюитт, с болью в сердце; с такой болью мать смотрит на сына, вернувшегося домой пьяным, так что ей ничего другого не остается, как признать, что он стал взрослым. Теперь все ограничения с Прюитта были сняты, и жизнь вошла в нормальное для всех обитателей квартиры русло.

И все же Прюитту больше нравилось оставаться в квартире одному. Оп расхаживал по комнатам, испытывая удовольствие от мыслей, что не нужно торопиться, как раньше, в казарму, что не наступит завтра новый будничный день, похожий на прошедшие.

Прюитт подходил к проигрывателю, прослушивал одну за другой несколько пластинок, потом брался за книги, а вечером сам с удовольствием готовил себе ужин.

Большую радость приносили ему и минуты, проведенные у буфета с баром. Здесь он священнодействовал, приготовляя различные коктейли, наслаждаясь своим искусством бармена.

Глава сорок пятая

Прюитт отсутствовал в части уже два дня, когда Уорден возвратился из отпуска.

В армии давно считалось, что отпускники возвращаются в свою часть, чтобы отдохнуть от отдыха. И Милт Уорден не был исключением. Он появился в канцелярии роты после двух дней беспробудного пьянства. Его дорогой светло-синий костюм был измят и выпачкан грязью. Исполнявший обязанности старшины роты Болди Доум встретил его в канцелярии шутливым заявлением о том, что Уорден опоздал на четыре часа и уже числится в самовольной отлучке.

У Уордена не оказалось сил даже отреагировать на эту шутку. Целых два дня он пил, но и теперь все еще не мог отделаться от желания напиться до потери сознания. Беспробудное пьянство в течение двух суток означало признание в том, что десятидневная идиллия с будущей женой в действительности вылилась в настоящий скандал. Не очень приятно было Уордену сознавать и то, что за время его отсутствия хозяйством роты ведал такой болван, как Болди Доум.