G.O.G.R. - Анна Белкина

— Чёрт! — голос Маргариты Садальской перекрыл плаксивое, надрывное пение приёмника и понёсся по коридору — наверное, снова побежала «лечиться» лошадиными дозами кофе, бросив Утюга в состоянии диэволюции до примата.

Замученный «зверьём» Муравьёв ввалился в кабинет и, не глядя, сунул Сидорову свежий протокол. Прочитав его, сержант обнаружил лишь одно слово: «Одичал».

— Он ещё и на стенку дрался, и катался на шторах, — вздохнул Муравьёв, распластавшись на стуле для посетителей. — Пришлось привязать, чтобы шторы не оборвал… Тишина тут у тебя, везучий ты, Санчес!

— Клопами дышу! — буркнул в ответ Сидоров и кивнул на наваленные перед ним бумаги. — Уже запутался, где какая!

— По Зайцеву? — поинтересовался Муравьёв, наслаждаясь попсой, которую насаждал радиоприёмник. Да, после верещания Утюга, и попса покажется музыкой.

— По Зайцеву, — кивнул Сидоров и отложил в отдельную стопочку очередной протокол. — Пётр Иванович сказал всё про него выбрать.

Серёгин вернулся в райотдел в отличном настроении. Только что отзвонился «агент» Батон и сообщил, что задание выполнено, и скоро он «прибудет на базу». Маргарита Садальская торчала в буфете и топила свою некомпетентность в крепком чёрном кофе. А привязанный к стулу Утюг тем временем дёргался, пытаясь высвободить хоть какую-нибудь конечность, и верещал, верещал, как настоящая макака в настоящих джунглях. Пётр Иванович покачал головой и прошёл дальше, к скрипучей двери своего кабинета. Сидоров уже успел рассортировать все бумаги и отобрал те, в которых упоминается Зайцев. Нужные бумаги лежали аккуратненькой стопочкой около леченого телефона с заклеенной скотчем трубкой. Сидоров сидел над ними, пил из одноразового стаканчика воду и слушал радио на полную громкость. Плывшая из динамиков песня больше напоминала некий триллер: «Она плавает в формалине, двигаясь постепенно в мутном белом тумане. У меня — её лицо, её имя — никто не заметит подмены, ключи проверяю в кармане». Действительно, неожиданные слова для тоненького, елейного женского голоска. Сидоров до того заслушался, что даже не заметил, когда заскрипела дверь, и зашёл Пётр Иванович. Сержант испугался, услышав позади себя некий голос, и даже выронил стаканчик.

— Эх, Саня, Саня, — вздохнул Голос, и Сидоров, наконец-то узнал в нём голос Петра Ивановича. — Нервы у тебя, дружище, ни к чёрту! И это не удивительно — слушаешь такую музыку… — Серёгин подошёл к обнаглевшему радиоприёмнику и попросил его замолчать, выдернув из розетки штепсельную вилку. — Ну и репертуарчик у них пошёл! — проворчал Пётр Иванович и залез за свой стол — смотреть, что там Сидоров навыискивал.

В кабинете за стенкой неистовствовал Утюг, превращая всё отделение в какой-то зоопарк.

Ночь Батон переждал в ночном клубе «Вирус». «Тусовался» там с подвыпившей молодёжью, делал вид, что ему весело, и медленно сосал пиво «Славутич — Айс». Когда на циферблате его электронных часов установились цифры «04:00», Батон покинул клуб, оставив уже порядком осовевших студентов купаться в звуках «синтетической» клубной музыки. Выйдя в сырую мглу предрассветных сумерек, отгоняя от себя пронизывающий и промозглый ветерок, Батон запихнулся в кабину «Запорожца», вывез его на пустырь за гипермаркетом «Ашан», облил бензином из канистры и поджёг. Механическая «кляча» ярко вспыхнула, как весёлый бенгальский огонь. Не дожидаясь взрыва, Батон поспешил прочь. Уже добежав до троллейбусной остановки, он услышал в отдалении раскатистый грохот и увидел поднимающееся в ночное небо зарево — это «Запорожец» окончательно погиб, поглощённый волнами огня.

На остановке никого не было. Батон забрался под синюю пластиковую крышу и спрятался под ней от мокрого снега, которым вздумало бросаться невоспитанное небо. Когда к остановке подполз неуклюжий и лязгающий первый троллейбус, Батон влез в него и взгромоздился на одно из сидений, около которых написано: «Места для детей и инвалидов». Кроме Батона в салоне утреннего троллейбуса была только пустота и сонная дама-кондуктор. Заметив, что из тёмной и мокрой уличной неизвестности возник пассажир, она мигом оживилась, стряхнула сон и потрусила к нему, требуя оплатить проезд. Батон, не глядя, сунул ей двугривенный, а взамен получил сдачу в виде звонкой мелочи и яркий красивый билет. Дама-кондуктор надорвала его совсем немножечко — надеялась получить билет обратно, когда Батон вздумает покинуть её троллейбус. Но билет был «счастливый»: с номером «478478». Поэтому Батон не отдал его назад, а забрал себе: авось повезёт, и Серёгин, наконец-то выпустит его на свободу?

Остаток ночи и утро Батон скоротал в игровом клубе «Максбет», скармливая там «одноруким бандитам» свои последние гроши. А когда настала очередь давать отчёт «Алексу» — «Юстас» отклеил мозги от разноцветного и мигающего дисплея очередного «бандита» и поехал в «центр» — в Калининский райотдел милиции.

«Хтирлиц» не смог сразу попасть к «Алексу» — путь ему преградил суровый и бдительный электронный страж, не поддающийся никаким уговорам, кроме специального сканируемого пропуска. Пришлось «суперкроту» топтаться в вестибюле у закрытого турникета и отвечать на вопросы дежурного: «Вы куда?» и «Кто вам нужен?».

— К Серёгину, Серёгин нужен! — объяснил Батон, заглядывая к дежурному в окошечко.

— Ладно, — пожал плечами дежурный, окинув Батона недоверчивым взглядом. — Сейчас, позвоню… Как ваша фамилия?

— Батонов, Юрий, — ответил Батон, поймав себя на том, что выискивает глазами, что бы он мог стянуть из дежурной комнаты РОВД.

Дежурный приставил к уху телефонную трубку и тыкал в чёрные кнопки, набирая нужный номер.

— Проходите, — сказал дежурный, позвонив Серёгину, и получив от него санкцию на то, чтобы дать Батону «зелёный свет». Нажав на своём пульте пару кнопок, он заставил сурового «привратника» повернуть турникет и пропустить Батона.

Мысленно показав дежурному и его роботу ехидный язык, Батон прошёл за турникет и зашагал по коридору. Идти здесь в одиночестве и без наручников было непривычно для Батона. Мимо проходили милиционеры в форме, но не арестовывали, а где-то там, в глубине коридора, пронзительно верещала какая-то обезьяна. «Да у них там зоопарк!» — изумился Батон и едва не столкнулся с некой брюнеткой, которая, громко чертыхаясь, внезапно выскочила из одного кабинета и побежала куда-то бегом.

«Агент» Батон «фон Хтирлиц» уселся на стул для посетителей напротив «Алекса» — Серёгина и с довольной улыбкой выложил на стол кусок обивки с кресла из джипа Семенова и договор купли-продажи остатков его машины.

— Юстас — Алексу: задание выполнено! — по-солдатски отрапортовал Батон и приготовился навсегда покинуть казённые стенки милицейского изолятора и выпорхнуть на свободу.

«Алекс» посмотрел на добытые «Юстасом» вещественные доказательства, бодро продекламировал:

— Прекрасно!

А потом вдруг повернулся к своему помощнику Сидорову и лишил Батона надежды освободиться:

— Ну что, Саня, проводи нашего друга в изолятор.

— А-а?? — изумился Батон. — Но??

Некий порыв, инстинкт выживания, или самосохранения даже подвигнул Батона на дерзкий побег, он вскочил со стула с криком:

— Не-е! — и метнулся к двери.

Но Сидоров этот порыв заглушил, скрутив мятущегося Батона по рукам и потащил в коридор.

— Кроты-ыы!! — орал из коридора Батон, подражая Чесноку и Сумчатому. — Век свободы не вида-ать, кроты-ы-ы!

Пётр Иванович, даже если бы и хотел, не мог отпустить Батона на свободу просто так. Батон участвовал в похищении Карпеца, и поэтому, по закону должен был отправиться в зал суда, а не на свободу.

Серёгин про себя даже пожалел преданного «агента Юстаса», которого, скорее всего, осудят и отправят в колонию.

Теперь Серёгин получил часть автомобиля Ярослава Семенова — осталось только сделать экспертизу и сравнить оставшиеся на куске обивки следы ДНК с настоящей ДНК Семенова, и всё, можно будет ехать в Генпрокуратуру и выбивать санкцию на арест Зайцева.

Отпив из кружки немножко кофе, Серёгин выдвинул ящик стола и обнаружил в нём, около коробки со скрепками, белую пластмассовую баночку, где хранились молочные зубы Ярослава Семенова. Выхватив эту баночку из ящика и взяв со стола принесенный Батоном кусок обивки, Пётр Иванович собрался идти к экспертам и просить сделать срочную экспертизу. Но не успел Серёгин и шага сделать за порог кабинета, как распахнулась дверь и из коридора прилетела Маргарита Садальская. Она едва не сшибла Петра Ивановича с ног — он даже зубы уронил, и они укатились за шкаф.

— Вот! — взвизгнула она, ероша руками свои растрёпанные волосы, и шваркнула на стол измятый и засаленный лист. — Расписывайтесь, я ухожу!

«Ну, вот, и этой плешь проклевали…» — со вздохом подумал Серёгин и пополз обратно, к столу. На засаленном листе Садальская нацарапала заявление об уходе. Бросив на «прыгающие», косолапые буквы беглый взгляд, Пётр Иванович заметил четыре орфографические ошибки.