Лев Гумилев: Судьба и идеи - Сергей Лавров

Почему же мы не почитаем этого человека, как почитают эти народы? Почему даже памятную доску в Петербурге на доме, где он прожил последние два года, установил Татарстан? (За что, конечно, татарам спасибо.)

С горькой иронией говорил Лев Николаевич о пути в науку, о том, как становятся ученым. «Сначала, пока ты повторяешь общеизвестные истины, тебя хвалят. Пока ты пишешь компилятивные работы, – а большинство научных работ это переписывание источников и компиляция ранее написанного, – тебя также гладят по головке: молодец. Но стоит начать мыслить самостоятельно, писать оригинально, тебя начинают „бить по голове“». И как же ученого Гумилёва били в прямом и переносном смысле и не только в советские времена.

Сказать, что после перестройки Гумилёву полегчало с публикацией трудов, было бы преувеличением. Да, в 1989 г. вышла «Древняя Русь и Великая степь», но как говорил мне Лев Николаевич, А. И. Лукьянов, тогда председатель Верховного Совета СССР (а еще поэт и большой поклонник творчества Ахматовой), буквально топал ногами на руководство издательства «Мысль», требуя ускорить ее печатанье. И все равно затягивали, и якобы, в целях ускорения напечатали книгу без совершенно необходимого в научном издании справочного аппарата: указателей и терминологического словаря. Все равно это была победа: труд всей жизни пришел к читателю.

Получив в подарок книгу от автора, я начала читать, а прочтя, поняла, что с нею надо знакомить как можно больше людей, всех радиослушателей Петербурга. И мы со Львом Николаевичем стали это осуществлять. С января 1991-го по март 1993 г. прошло 49 передач. Они звучали два раза в месяц, хронометраж колебался от 40 до 50 минут. Так с неизбежными сокращениями на Петербургском радио была прочитана вся книга «Древняя Русь и Великая степь». Спасибо тогдашнему радионачальству, что не препятствовали этому. А радиослушатели были в восторге и от текста и от чтения народного артиста России Ивана Краско. Сколько благодарных звонков и писем получил Иван Иванович, сколько откликов пришло в редакцию!

В 1998 г. я переписала на кассеты все передачи по «Древней Руси...» и все «Беседы по народоведению». Сейчас они хранятся на последней квартире Гумилёва на Коломенской, которая стала совсем недавно филиалом музея Ахматовой, чего смею утверждать, Лев Николаевич вряд ли хотел. А записи радиопередач можно было бы заставить работать на распространение теории Гумилёва. Выкупить у радио права на них и крутить их в школах Петербурга, Москвы, рассылать по городам страны, в вузы, да и за рубеж, для изучающих науку и русский язык, популяризируя учение. Это работа для Фонда Гумилёва. Но Фонд этот скончался, едва родившись.

Убит ученик Гумилёва – Константин Иванов, спустя ровно полгода после смерти учителя. Другой, младший ученик Вячеслав Ермолаев, интригами оттеснивший от Льва Николаевича в последние год-два К. Иванова, который, собственно, и приблизил его к Учителю, возглавил Фонд еще при жизни Кости, а потом – сгинул.

Развивать теорию, прикладывать ее к практике, чем начал успешно заниматься К. Иванов, некому. Кончина Кости Иванова после смерти Гумилёва не могла не навести меня на мысль о мистической связи учителя с учеником. Действительно, Лев Николаевич выпестовал его не только как ученого, но и как человека; любил его как сына, называл Костенькой. Для Кости он был ближе родного отца. В ночь с 18 на 19 декабря – на зимнего Николу – Константин Иванов был зарезан на лестнице своего дома, зарезан точным, профессиональным ударом в шейную артерию и истек кровью до приезда «скорой».

За полгода до этого истек кровью и Лев Николаевич. По существу, он тоже был зарезан: ему, диабетику, – при этом диагнозе кровь очень трудно останавливается – резали печень – кроветворящий орган.

Помню, где-то в начале июля 92-го года позвонил мне Костя – он скрупулезно собирал все, что касалось Гумилёва – и спросил: «Какие страницы «Древней Руси и Великой степи» звучали на радио в самом конце мая?» На мой встречный вопрос: «А зачем тебе?» – отвечает: «Знаешь, ведь Лев Николаевич умер 28 мая. До 15 июня его держали на аппаратуре. Он был без сознания. 15-го отключили аппарат и объявили о смерти».

Я тут же уточняю, что читалось на радио в тот роковой день, и прихожу в изумление: звучали страницы из главы «Вереница бед», а названия параграфов в ней: «Беда первая», «Беда вторая», «Беда третья» и так до «Беды девятой», а за ней параграф «О запустении Киевской Руси» и «Беда чужая».

Человек неверующий скажет: «Совпадение». Очень уж много совпадений. Для могилы Льва Николаевича, так случилось, сделали два деревянных креста. Один поставили, а второй стоял некоторое время на лестнице у квартиры Гумилёвых, а потом его отвезли в церковь. Теперь этот крест на могиле убиенного Константина Иванова.

В православном русском народе говорят в случае, когда за одним покойным следует вскоре второй: забрал с собой. Костю забрал с собой Лев Николаевич. Вот почему я говорю о мистической связи учителя с учеником.

И со своей теорией у Льва Николаевича была такая мистическая, от Бога связь. Он мне сказал однажды после рождения моего сына, названного в его честь, которого он крестил: «У Вас сынок, а у меня – доченька – моя пассионарная теория». Да, доченька, которую он выстрадал, в муках родил, вынянчил, и отдал ей всю свою жизнь, как самый любящий родитель все отдает своему ребенку. И умер он, а его детище в эти дни повторяло нам: «Беда, беда, беда... запустение...»

Беда с ним, с нами, знавшими и любившими его, беда с наукой, потерявшей верного рыцаря и труженика, с народами России, потерявшими мудрого народоведа, способного им помочь своими знаниями...

Как жаль, что некому больше задавать вопросы, рассчитывая получить научно обоснованный и честный ответ. А вопросы возникают повседневно. Больные вопросы. Что происходит в Чечне? Почему из всех кавказоидов (Гумилёв считал всех, живущих на Кавказе, отдельной расой и называл по аналогии с монголоидами, европеоидами, австралоидами и т. п.) именно чеченцы раздувают пожар войны искони? Мирные чеченцы, о которых так пекутся «правозащитники», не миф ли это? Может быть, они исповедают исмаилизм (антисистема в исламе), а значит, исповедают «ложь как принцип»? Только Гумилёв знал ответы на эти вопросы.

Он описал все антисистемы, и исчезнувшие и существующие доныне: исмаилитство, карматство, маркионитское, павликианство, манихейство, богомильство, альбигойство, раскрыв их суть – жизнеотрицание. Объяснив, что истина и ложь в них не противопоставляются, а приравниваются друг к другу, показав, как из этого вырастает программа человекоубийства. А как логичны, убедительны и увлекательны их учения и философия. Но будьте осторожны, они ведут в бездну.

Впрочем, об антисистемах надо читать, не устану повторять, у самого Л.Н. Гумилёва. Я же здесь приведу оброненные им как-то к случаю замечания, что употребление французами и поныне в пищу лягушек и устриц – хладнокровных – это пережиток альбигойства, которое было особенно распространено во Франции. И борьба Бриджит Бордо против ношения мехов, из-за которых убивают животных, ведет начало оттуда же, из антисистемы: из альбигойства.

Жизнь и смерть всегда идут рядом, поэтому и надо ценить жизнь. Но жить любой ценой – этого он принять не мог. Однажды Гумилёв привел слова друга, с которым они принципиально разошлись, сказанные им еще в период дружбы: «Жизнь – самое ценное у человека или главная ценность в мире» (не помню точных слов, но смысл их таков). А мне вспомнился – говорил Лев Николаевич – атаман Белый, под этим именем он был известен, а какое было настоящее – Бог ведает. Со своим отрядом он боролся с Советами, когда все уже прекратили сопротивление. Оставшись совсем один, без соратников – кто погиб, кто разбежался, кто сдался, – Белый увешал себя под одеждой гранатами и пошел в штаб красных. Заявив, что он – атаман Белый пришел сдаваться, прошел в здание и, когда сбежалась целая толпа посмотреть на «самого Белого» – за ним долго и безуспешно охотились, – он себя подорвал. Погибая, прихватил с собой не один десяток врагов. Вот цена жизни по Гумилёву!

Свою собственную жизнь он целиком отдал науке, сделав потрясающее открытие. Всеобъемлющие знания в истории, достаточные – в смежной географии, необходимые – в физике, химии, биологии, психологии и позволили ему сделать обобщение, результатом которого явилась его пассионарная теория этногенеза. Чего это ему стоило? Откроем его трактат (он любил это старинное слово) «Этногенез и биосфера Земли»: «Самые на вид простенькие обобщения требуют такого душевного подъема и накала чувств, при котором мысль плавится и принимает новую форму, сначала поражающую, а затем убеждающую читателя». А если обобщения не простенькие? Тогда они требуют всей жизни без остатка. Он и отдал ее науке, своей теории. Ничего другого для него не существовало.