В бурях нашего века. Записки разведчика-антифашиста - Герхард Кегель

Поскольку все эти наряды проходили через моего друга Шойха – в его обязанности входил окончательный подбор солдат для выполнения подобных работ, – мне удавалось избегать таким образом некоторых совсем неприятных занятий. Смысл жестокого обращения с людьми в нацистском вермахте состоял тогда прежде всего в том, что солдат должен был бояться своего начальника больше, так сказать, чем «смерти героем». В казармах Гинденбурга во Франкфурте-на-Одере, где мне все же не удалось полностью избежать подобной дрессировки, в спальнях довольно часто можно было услышать о том, что особенно бесчеловечные живодеры уже в первых серьезных боях гибли «за фюрера и рейх» в результате странных выстрелов в спину. Кто стрелял, это чаще всего оставалось неизвестным. Следствием таких явлений было то, что самое позднее за несколько дней до отправки нового маршевого батальона или другой воинской части на фронт придирки со стороны офицеров вдруг прекращались. Во время солдатских встреч за кружкой пива даже самые жестокие живодеры, особенно те из них, кто не относился к постоянному составу служащих казарм, а должны были отправляться на фронт с очередным маршевым батальоном, стремились как-то приглушить у подчиненных взрывы накипевшего гнева.

Как уже говорилось, мне благодаря моим друзьям из штабной канцелярии, обладавшим немалым опытом фронтовой и этапной службы, удалось избежать немало неприятностей. Когда однажды мне явно грозила отправка на фронт с очередным эшелоном, я в самый последний момент был отправлен с оформленными задним числом документами на курсы шоферов грузового автотранспорта. Поскольку я уже в свою бытность в Варшаве получил на курсах профессиональных водителей права водителя легкового автомобиля – воскресных курсов для шоферов-любителей тогда не было, мне не составило большого труда получить военные права водителя грузовика. Кто знает, думал я, может быть, и это мне пригодится. Между прочим, в то время не имелось курсов для радистов, а я по разным причинам очень хотел тогда научиться этому делу.

Но вот наступил наконец день, когда мне стало ясно, что от отправки на фронт мне не уйти. Но очень хотелось как можно больше оттянуть этот день. Ведь война, казалось, шла к своему логическому концу.

В начале осени 1943 года Шойх дал мне понять, что продлить мое пребывание во Франкфурте-на-Одере он, видимо, больше не сможет. Росло число приказов отправлять на фронт всех, кто мог еще держаться на ногах, и эти приказы становились все более грозными. Правда, сказал он, поскольку я понимаю по-русски, я мог бы быть направлен в Берлин для учебы на очередных курсах переводчиков. Наконец, ему известно, заметил он, что эти курсы рассчитаны на 3–5 месяцев. Может быть, к тому времени война уже кончится.

Я сразу же согласился. У меня существовало твердое намерение: оказавшись на Восточном фронте, при первой же возможности перейти на сторону Красной Армии. И если мне суждено остаться в живых, то связанное с курсами военных переводчиков обогащение знаний русского языка мне очень бы пригодилось.

Рота переводчиков в Берлине

Рота переводчиков расположилась в старой народной школе в берлинском районе Моабит. Поскольку квартира у меня была в Рансдорфе, мне удалось провести многие воскресные дни – некоторые из них вместе с семьей – на берегу чудной реки Шпрее, более-менее в стороне от городских районов, бывших главными целями воздушных налетов. Началась обычная подготовка, которая большей частью проводилась в пригороде Берлина Вульхайде: стрельба и ознакомление с вооружением, несколько часов военного перевода с русского. Предполагалось, что все участники курсов уже в основном знали русский язык. Сдавая нечто вроде приемных экзаменов, я должен был перевести на немецкий язык русский текст. Я сделал это без особых трудностей. Переводить с немецкого на русский было бы для меня намного труднее. Но этого от меня не потребовали.

Круг участников курсов переводчиков был чрезвычайно пестрым. Здесь были и немолодые уже русские эмигранты, «переселенцы» из Прибалтики, владевшие русским, как своим родным языком, несколько очень молодых немцев из Поволжья, попавших сюда явно из лагерей для военнопленных, и двое или трое коренных «имперских немцев» вроде меня, по тем или иным причинам владевших с грехом пополам русским языком.

На курсах прежде всего изучались азы русской военной лексики, самые начала военной терминологии, а также великое множество военных, политических и технических сокращений. Важнейшим учебным материалом являлась объемистая брошюра, содержавшая несколько тысяч подобных сокращений. В роте переводчиков, включая инструкторов и учителей, никто не знал даже приблизительно всю эту уйму сокращений.

Состав инструкторов и учителей был столь же пестрым, как и слушателей. Среди них встречались профессионально образованные люди, которые честно стремились передать нам все свои знания, начиная от строевой подготовки и кончая изучением материальной части, от пистолета до автомата. Имелись и лекторы, которые освещали, например, такие вопросы, как «техника допроса военнопленных». Лектором по этому «предмету» был во время занятий моего курса немолодой уже кавалерист, происходивший, судя по всему, из среды контрреволюционной эмиграции. Ярко выраженный фашистский бандит. В своих лекциях он концентрировал внимание на том, как можно вынудить заговорить военнопленных, которые явно не хотели давать показания. Его рекомендации на сей счет сводились к «ударам кулаком в морду», наказанию голодом и «имитации расправы».

Поскольку вскоре я уже не мог выдерживать таких «рекомендаций», я задал ему совершенно наивный вопрос, сославшись при этом на опыт своей гражданской работы в МИД германского рейха: разве имперское правительство отказалось от соблюдения международных конвенций об обращении с военнопленными, и если да, то когда. Мне было бы очень неловко, если я как-то упустил факт денонсации или объявления недействительными международных соглашений. Подобная невнимательность с моей стороны затронула бы, так сказать, мою профессиональную честь.

Этот наивный вопрос совсем сбил с толку контрреволюционного «специалиста» по обращению с советскими военнопленными. Он с явным раздражением заявил, что ему еще никогда не задавали столь глупых вопросов. В этой войне обычные международные правовые нормы в расчет-де не принимаются. Тогда я спросил его, где записано, что от переводчиков не требуется соблюдение норм международного права? И что я должен отвечать, если вдруг окажусь перед немецким трибуналом за жестокое, в нарушение международного права, обращение с военнопленными? Мне хотелось бы, сказал я, получить квалифицированное разъяснение, не совершу ли я наказуемое по немецкому законодательству действие, пойдя на рекомендованное мне здесь истязательство военнопленных.