Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник) - Борис Подопригора

Когда поезд тронулся, где-то вспыхнула стрельба, и Хамзат сразу же побежал на выстрелы. Оказалось, что недалеко от вокзала брали райотдел милиции. Его обложили со всех сторон, но там еще кто-то сопротивлялся. Командир Хамзата – только что освободившийся даг из Хасавюрта – сказал, что это отстреливается пьяный русский гаишник, мол, награбил, а теперь не хочет отдавать, хотя ему и предлагали по-хорошему. Только даже Хамзату стало сразу ясно, что там отстреливаются как минимум двое.

…Сначала на штурм пошли вдесятером. Но русские собаки стреляли метко – они убили четырех ополченцев, ставших для Хамзата первыми шахидами. Потом подошли еще ребята, чуть ли не весь отряд. Мовсар приволок гранатометы, били два раза, но не помогло. Когда Мовсару пулей срезало ухо, решили отойти за магазин, где лежало несколько мертвых тел. К Хамзату подошел Муса и поцеловал его:

– Твой брат – шахид. Хочешь, его именем назовем магазин?

Только тут Хамзат понял, что один из покойников – его брат. Иса лежал на спине, с пулевым отверстием под левым глазом – новенькая «афганка» на нем даже не успела толком обмяться… Хамзат стоял у тела брата и вспоминал, как в детстве в стоящем во дворе отцовском «КамАЗе» они играли в автобус «Гудермес– Грозный». Сначала Иса «вез» его в Аргун, потом возвращались домой. Хамзат объявлял остановки… «За брата – не прощу!» – сказал сам себе Хамзат и подумал о том, что нужно сообщить сестре и отцу – чтобы вызвали муллу…

Этот бой стал боевым крещением Хамзата – несколько раз он стрелял в отбивавшихся ментов, но мазал. Потом ребята приволокли двух полуголых баб – жен этих ментов, снятых прямо с перрона вокзала. Одна, кажется, была чеченкой. Начальник колонны предлагал:

– Легавые, сдавайтесь, суки! Отдадите ружкомнату – отпустим ваших блядей!

Но отстреливавшиеся сдаваться не захотели.

Даже когда увидели своих баб.

Они лишь затихли на какое-то время, а потом завели магнитофон с какой-то плаксивой русской песней и через несколько секунд влепили пулю самашкинскому Асланбеку – под самую тюбетейку. Он еще долго бежал и выл, а когда упал – начал зачем-то задирать на себе рубаху…

Молодцом оказался Руслан – он успел забросить в окно первого этажа резиновый сапог с бензином, потом уже ребята его подожгли, и кто-то догадался вырубить электричество – заткнулся, наконец, ментовский магнитофон.

Потом пошли взрывы – кажется, менты начали взрывать оружие. Муса закричал от злости и досады и дал очередь по копошившимся на клумбе ментовским бабам. Сразу добить не получилось – они еще чего-то там вякали… Но через небольшую паузу два выстрела из райотдела оборвали агонии этих женщин. Вот тогда Хамзату стало по-настоящему холодно. Холодно изнутри – от непонимания мотивов тех двух, которые без малейшей надежды зачем-то отбивались в райотделе. Хамзат ощутил очень странное чувство – его можно было бы назвать уважением, но разве можно уважать тех, кто убил только что любимого брата. А еще было удивление – Хамзат, перебирая в памяти лица знакомых ментов, пытался угадать, кто же там бьется. Пытался и не мог…

А в райотделе готовились умереть Леха и Ваха – русский и чеченец. Они, отправив жен на вокзал, должны были выполнить последний приказ начальника – взорвать оружие, закрыть отдел – и… куда хочешь. Страна большая. В райотдел они пришли уже в «гражданке», спешили на поезд. Уйти не успели – кто-то предал. Только вскрыли ружкомнату – на отдел пошли человек десять.

Леха и Ваха заперлись и заняли оборону. Как положено по инструкции. Леха, вообще-то, воевать не умел. Он в прошлом был рижским следаком, и по людям ему еще стрелять не приходилось. Вот, пришлось. Судьба. Пусть радуются те, у кого она дольше… А Ваха был из «афганцев», из гератской разведроты – это школа, для тех, кто в курсе.

Леха еще спрашивал про оружие – мол, сколько брать, сколько взрывать. Сошлись на шести магазинах для «калашей», на четырех обоймах для «макаровых» и по подсумку гранат на брата. Интересно, какой мудак приволок две недели назад столько оружия в райотдел? Ведь ясно уже было, что милиции здесь конец…

Когда под райотдел приволокли Верочку с Иситой, оба замолчали. Потом Ваха вполголоса начал молиться…

Первым сказал Леха:

– Если Исита жива, оставлять ее нельзя. Понял?

– Понял, брат, – ответил Ваха. И добавил чужим голосом: – Ты в мою. Я в… Я в свою… не могу…

Ваха был снайпером. Но Леха, как оказалось, тоже стрелял прилично. Два выстрела раздались почти одновременно.

– Прощай, Ваха.

– Прости, капитан.

Чеченец Ваха смотрел на офицера уже не как на начальника. Когда на отдел пошли уже человек тридцать, они дали еще по очереди, потом обнялись. Ваха еще успел сказать:

– Капитан, это не чеченцы. Это – пидарасы.

И первым выдернул чеку…[129]

…После того как сильным взрывом с райотдела сорвало крышу, Хамзат одним из первых поднялся на второй этаж. Там среди гильз, рожков, кишок, пальцев и других ошметков тел он нашел обрывки милицейских удостоверений капитана Черенкова Алексея Михайловича и старшего сержанта Исаева Вахи Юнусовича, инспектора ГАИ Грозненского (сельского) РОВД Чечено-Ингушской АССР.

События этого дня для резко повзрослевшего Хамзата значили многое. Он как-то нутром понял, нет, не понял – почувствовал, что будет большая война и большая кровь. А еще Хамзат сделал вывод, что хотя русские и собаки, но не все из них бараны – куда погонишь, туда и идут… Совсем не понял Хамзат отстреливавшегося до конца чеченца: пристрелил бы русского, сдал бы ружкомнату, сам бы командиром стал. Вот в этом непонимании и был какой-то страх… Впрочем, он быстро подавился осознанием главного открытия: хочешь победить – не прощай ни себе, ни другим. Так поступают воины Аллаха. Хамзат понял, что может стать таким.

Старший брат Ахмат ушел из дома в тот же день, разругавшись с отцом, считавшим, что на все воля Аллаха и потому не следует занимать ничью сторону. Хамзату брат оставил лаконичную записку: «Спасибо, брат. Встречу – убью как собаку». В общем, понятно было и без особых комментариев – за что «спасибо» и за что – «убью».

После похорон Исы Хамзату стало дома совсем тошно. Отец все время молчал. Иногда плакал, но тоже молча. Часами сидел в гараже, зачем-то копался в машине – до тех пор пока ее не «мобилизовали на защиту Чеченской Республики Ичкерия». Самогото отца, конечно, никуда не призвали – некому было бы ухаживать за матерью, у которой после гибели сына отнялись ноги… А вот «ополченцев», и Хамзата в том числе, стали обучать военному делу «настоящим образом».

Сначала боевой подготовкой занимались на стадионе, потом начали вывозить в знакомый Хамзату бывший пионерлагерь. Половину ополченцев учили на снайперов, половину – на минеров. Впрочем, эти разделения были условными, курсанты мигрировали из группы в группу, потому что дисциплина, мягко говоря, хромала. А откуда ей было взяться, если всех преподавателей-то – уволившийся мент, бывший прапорщик и двое зэков-беспредельщиков, служивших когда-то в Афгане. Но эти быстро спились и куда-то делись, а на их место пришли инструкторы из «абхазского батальона»[130] и, главное – двое настоящих муджахедов – иорданский чеченец Абу-Саид и еще один, неважно говоривший по-русски и совсем плохо по-чеченски. Этот второй и был главным инструктором. Имени его никто не слышал, а называли этого человека «братом» или «инженером». Почему-то Инженер положил на Хамзата глаз, хотя они даже почти никогда и не разговаривали. Главный инструктор написал на Хамзата направление на учебу, указав в нем, что парень – брат шахида и внук погибшего в сталинских лагерях муфтия. Хамзат очень удивился насчет «погибшего муфтия», но спорить не стал, а вот про службу в милиции старшего брата рассказал честно. Инженер улыбнулся и намекнул, что Ахмат выполняет важное задание. Хамзат не поверил ни на йоту, но виду не подал… В сопроводительных документах Хамзата указали также, что он удивительно быстро усваивает арабский язык. Вообще-то, это тоже было враньем…

Хамзату выдали паспорт на имя дагестанского азербайджанца Али Рзаева и отправили в Баку. Отдохнуть в столице Азербайджана не удалось – через день рейсом на Анкару его уже отправили в Турцию. Там его приняли в медресе, но проучился он всего несколько недель: его еще раз переоформили, теперь он стал Халедом Юнусом. Иногда Хамзат грезил, представлял себя зеленым листком, который летит по миру согласно дуновению Аллаха… Ему уже даже не надо было объяснять, что предстоит долгая дорога.

Она действительно оказалась долгой – сначала на автобусах в Ливан, потом странным самолетом с несколькими пересадками – в Афганистан. Лагерь, в который попал Хамзат, местные называли «пухантун», а его обитателей талибами. Среди талибов было и несколько чеченцев, но Хамзат сойтись с ними не успел – их отправили учиться еще куда-то, вроде бы на спецназовцев. Хамзата же оставили, потому что он разбирался в технике, а кто в ней разбирался, тот ее и чинил. В боевых операциях участвовать не пришлось. Однажды нескольких талибов-кавказцев вывезли на экскурсию к большой реке. Про реку сказали, что это – Волга. А за Волгой – горы, а за горами – Москва. Вот, мол, как далеко прошли муджахеды. Хамзат, конечно, не поверил, но в географии немножко запутался. Талибы-таджики говорили, что река называется Дарьяи-Аму. Хамзат решил, что речь идет об Амуре… Иногда ему казалось, что он сходит с ума, и тогда он даже радовался любой, самой тяжелой, работе. Он научился «медитировать» – убеждать себя, что муджахеду никаких премудростей знать и не надо, потому что, чем больше знаешь, тем слабее вера. А надо просто быть верным Аллаху и уметь чинить «КамАЗ» с зенитной установкой. И еще учиться вещам практическим – стрелять, ставить мины, снимать мины, готовить взрывчатку из всего чего угодно. И быть готовым умереть за ислам. Хамзат научился уже понимать, что ислам и люди, пусть даже самые ему преданные, это не одно и то же. Все люди грешны… Иногда грехи они совершают ради святого дела – и «якобы» и не «якобы». И все же Хамзату слегка было обидно: зачем же так обманывать? Ему показывали карту – там почти везде уже цвет ислама, которому мешают лишь Америка (безбожная), Россия (колониальная) и Израиль, препятствующий объединению всех братьев. Хамзату запомнилась странная логика преподавателя «географии»: