Жаворонок Теклы (СИ) - Людмила Семенова

— А я ничуть не удивлен, потому что ко мне ты относилась абсолютно так же! Только при чем тут герои сказок? Все гораздо проще, Нери, у тебя, как у твоей матери, в голове существует какой-то усредненный образ самца, которому нужны две вещи: регулярный секс и чтобы на него смотрели дебильно-восторженным взглядом: ты у меня такой умный, такой сильный! При этом даже не обязательно слушать, что он говорит, потому что у мужика ведь нет других интересов, кроме секса! По-другому вы и не умеете общаться с мужчинами. И знаешь, что-то мне подсказывает, что Айвар бы не смог терпеть это так долго, сколько терпел я. Ей-богу, даже жаль, что он из-за своей фанатичной порядочности не успел бросить тебя сам! Да и вообще, он в этой истории был единственным, кого я хоть немного уважал.

Нерина снова отвернулась к окну, затем произнесла тихо и бесцветно:

— Костя, но если я в самом деле такой ужасный человек, зачем тебе все это было нужно? Зачем же ты меня добивался, зачем так рисковал, зачем женился, если даже никогда не сомневался на мой счет?

Мужчина, откинув со лба длинные волосы, посмотрел ей в глаза и с горечью ответил:

— А ты до сих пор не поняла, о чем я тебе толкую? Да затем, что я любил тебя, дура! Я был перед тобой виноват, не спорю, не считался с твоими чувствами, но когда возникла угроза тебя потерять — тут уж шутки кончились. В тот момент я был готов тебя вернуть почти любой ценой. Подчеркиваю: почти любой! Я не монстр, и ничего страшного с этим Айваром делать не собирался, хотя в глубине души, не скрою, мечтал его прикончить. Но на деле мне нужно было только чтобы твои родители настояли на его отъезде, а дальше пусть бы он жил как хотел, лишь бы не вблизи нас. И уж потом я дал себе слово, что если мы будем вместе, я никогда больше не причиню тебе боли. Только ты, похоже, и это не оценила.

— Что я должна оценить? Ты вообще осознаешь, кто ты после всего этого? — спросила Нерина почти шепотом.

— Что значит «после этого»? Нерина, я — Константин Ким, и я-то всегда был такой, какой есть. А вот насчет тебя я сомневаюсь.

Он резко отвернулся, сел и долго смотрел перед собой. Нерина тем временем открыла кран, плеснула в лицо холодной воды, переоделась в корейский шелковый халат и налила себе крепкого чаю. Все это немного помогло ей прийти в себя, но пока она не могла выстроить мысли в нечто внятное.

После довольно длинной паузы Нерина спросила:

— Так почему же ты теперь решил расстаться? Больше, значит, не любишь?

— Да черт знает, — отрывисто сказал Костя. — Что теперь об этом говорить? Мы с тобой оба заблуждались все эти годы: я надеялся, что и ты меня все-таки любишь, а ты была уверена, что у нас взаимный расчет. Так вот знаешь, Нери, получается, что именно я нахожусь в более ущербном положении, а я этого ох как не люблю! Ждать, пока объявится еще какой-нибудь несчастный романтик, которого тебе захочется обогреть, — нафиг, нафиг… Потом, на холодную голову, мы еще поговорим, а пока тебе лучше пожить у родителей.

Женщина кивнула и отправилась в другую комнату. В дверях она обернулась и произнесла:

— Ты хочешь подать на развод? Или это надо сделать мне?

— Об этом я не думал. Меня никто нигде не торопит, во всяком случае, — ответил Костя, уже не глядя на жену и плотно сцепив руки под подбородком.

6. У каждого свой крест

На следующий день Нерина действительно возвратилась в родительское гнездо, хотя никаких деталей развода они так и не обсудили. Впрочем, они вообще больше не разговаривали: Костя уехал из дома спозаранку, явно не желая провожать жену. Вечером он, как слышала Нерина, говорил по телефону с Андреем Петровичем, и тот сказал, что дочь у них, однако дать ей трубку Костя не попросил.

Ее одолевала тоска, досада от кудахтанья матери о ее будущей беспросветной жизни и боязнь огорчить отца. Но кроме того, Нерине было жаль покидать их дом с видом на залив, комнаты с лаконичным серебристо-серым интерьером, сад, зимнюю оранжерею, в которые она вложила немало сил и творчества, и даже дело, которое уже считала общим и Косте это всегда очень нравилось.

Сейчас она припоминала все приятные, романтические, теплые моменты между ними и ловила себя на том, что скучает по мужу — по его сдержанной улыбке, мраморной бледности, красивым ласкам, запаху одеколона, напоминающему соленое холодное море и питерский гранит. И по безупречно сложенному телу, по властным и тем не менее бережным рукам, по мягкой прохладе кожи, так освежающей в душные моменты, которые изматывали их обоих своей сладостью. Неловкое начало их близких отношений осталось далеко позади, Нерина полностью доверяла мужу и подчинялась всем его желаниям охотно, хоть и не без игривого упрямства. Оно и умиляло, и будоражило мужчину, и он всегда благодарил ее долгими, щедрыми, помрачающими рассудок наслаждениями.

Она не хотела об этом думать, ей легче было верить, что брак — это проза зрелой жизни, форма взаимовыгодных социальных отношений, и чувства в них только помеха, но почему-то теперь, именно теперь, когда Нерина знала все, ей упорно лезли в голову совсем иные мысли. С одной стороны она жалела, что завела с мужем этот проклятый разговор о ребенке и другой женщине, не подумав, что это его обидит, причем до такой степени, что он раскроет ей столь неприглядную тайну. А с другой — его слова будто освободили их обоих от многолетнего бремени притворства, стремления к внешнему благообразию при замалчивании самых важных душевных проблем. И это, как казалось Нерине, оставляло какую-то надежду.

Уединяясь в свободное от работы время в своей девичьей комнатке, Нерина отгородилась от матери панцирем из рутинного обсуждения ужина, покупок, погоды, их здоровья и тому подобного. С отцом ей тоже было тяжело откровенничать, и она не знала, стоит ли рассказывать пожилому, уставшему человеку об их общей непоправимой ошибке. Но некоторое время спустя молодая женщина все-таки выложила Андрею Петровичу всю правду.

К ее облегчению, никакой бури не последовало, отец лишь удивил ее странной фразой:

— Неужели он тебе это