Чужая корона - Сергей Булыга

В ратушу я заходить не стал. Я только спешился и, в сопровождении одних только своих селитьбенских попутчиков, поднялся на крыльцо. Там я воссел (вот именно, воссел, народу это нравится) на вынесенное специально для меня Большое кресло и поприветствовал собравшихся. Они мне достаточно дружно ответили. Затем я немногословно, но в весьма сильных, ярких образах и выражениях объяснил им главные причины своего шестилетнего здесь отсутствия, затем, без всякой паузы, еще более кратко поставил их в известность о том, что я прекрасно осведомлен почти обо всем, что здесь у них за все это время произошло, и добавил, что я не знаю только самых последних, так сказать, свежих новостей, о которых я сейчас и требую от них отчета.

Отчитывались, по очереди, двое: опять же каштелян пан Белькевич от панов и суконщик Янка Жмых, это уже от поспольства. Если их путаные и излишне эмоциональные свидетельства свести к более-менее связному отчету, то получится примерно вот такая картина. То, что неделю тому назад местные жители, возглавляемые паном Галигором Стремкой, изгнали из города глебских стрельцов, мне было известно еще от гуляйского корчмаря, просто на сей раз я услышал более благопристойную версию. Ладно, пусть будет так. А дальше, оказывается, события развивались вот каким образом. За два дня до моего приезда к Зыбчицам подошел Великий князь с остатками своего отряда, к которому примкнули и бежавшие от нас стрельцы. Горожане не пожелали допускать Бориску в город, они опасались, что подобный поступок впоследствии навлечет на них месть Цмока. Дикари! Вместо этого они выдали Бориске пана Стремку в надежде на то, что, казнив его как зачинщика, Бориска удовлетворит свой гнев и оставит их в покое…

Э, нет! Ничего подобного они, конечно, мне не говорили. Вместо этого они упорно утверждали, будто пан Стремка сам напросился на проведение переговоров с Великим князем. Однако чем закончились, да и закончились ли, те переговоры, неизвестно. Известно только то, что, после весьма непродолжительной беседы, обе переговаривающиеся стороны — Великий князь и бывший судья — развернули имевшийся в их распоряжении отряд и двинулись в пущу, а там и на старые вырубки. Что конкретно происходило на вырубках, горожанам опять же точно не известно. Дело в том, что у них хватило глупости (трусости? подлости?) не посылать вслед за Великим князем лазутчиков. Так что о событиях того вечера существует только косвенное предположение: Великий князь и пан Стремка отважились-таки напасть на Цмока, но верх был не на их стороне — Цмок убил Великого князя, а пана Стремку почему-то пощадил. После чего, уже глубокой ночью, со стороны старых вырубок послышалась беспорядочная пальба, которая вскоре стихла. Дальнейшие события показали, что там тогда было вот что: к месту великокняжеской охоты подоспели Демьяновы собаки и перебили всех оставшихся в живых охотников, а пан Стремка почему-то снова остался цел и невредим.

— Да что это, этот пан Стремка, он у вас трехголовый, что ли?! — раздраженно воскликнул тогда я.

— Может, оно и Так, — уклончиво ответил на это пан Белькевич. — Но не бессмертный, это точно, ваша ясновельможная милость.

— А почему ты в этом так уверен? — удивился я.

Дальнейший рассказ пана Белькевича убедил меня

в его правоте. Дальше у них было вот что. Вчера, еще задолго до полудня, хлопы вышли из пущи и остановились на Лысом бугре. Было их устрашающе много. Их, правда, и сейчас если и меньше, то не слишком. Но теперь это стало уже привычным, а тогда многочисленность хлопов произвела на местных жителей весьма и весьма угнетающее впечатление. Но мало этого! Вскоре из толпы бунтовщиков вышел Демьян Грабарь, их вожак, и вывел вслед за собой связанного пана Стремку. Похоже на то, что пан Стремка должен был огласить осажденным некие условия сдачи города или еще нечто подобное в этом же роде. Однако получилось несколько иначе. Вначале пан Стремка отвесил низкий поклон и сообщил пану Белькевичу, что этот поклон есть последний поклон нашего господаря Великого князя Бориса. Он, этот господарь Борис, далее торопливо продолжал пан Стремка, погиб в честном двубое, выполняя решение Сойма. Как это было конкретно, так же скоро продолжал пан Стремка, сейчас не к месту поминать, он-де это уже подробнейше рассказал пленившим его хлопам, мы-де потом от них обо всем этом дознаемся, а пока же он, пан Стремка, спешит сказать главное, а именно: Цмок не за хлопов, а за нас, за панов и поспольство. После этого весьма неожиданного заявления пан Стремка успел еще выкрикнуть наш боевой клич, и только тогда уже пришедший в себя Демьян немедленно, у всех на глазах, зарубил несчастного пана Стремку своей заговоренной ведьмачьей лопатой.

Небось той самой, что и моего отца, гневно подумал я.

А дальше у них было вот что: пользуясь благоприятным для них направлением ветра, хлопы пустили на город дым-дурей и под его прикрытием бросились на приступ. Человеку, всю свою сознательную жизнь только и знающему, что лазать по деревьям, забраться на наш крепостной частокол не составляет никакого труда. Кроме того, наши хлопы, как существа грубые и крайне неразвитые, практически не реагируют на удушающие свойства дым-дурея. Так что отбить их приступ было делом очень сложным, бой с переменным успехом длился несколько часов. Теперь же хлопы опять ждут благоприятного ветра, чтобы пойти на второй штурм. Они полны азарта и решимости, чего, увы, никак нельзя сказать об осажденных.

Вот, вкратце, такую неутешительную картину последних событий развернули передо мной пан Бельке- вич от панства и Янка Жмых от поспольства. Чего уж скрывать, положение было крайне критическим, оно требовало длительного и всестороннего обдумывания. Но в нашей жизни порой бывают такие моменты, когда любое решительное действие куда важнее самой мудрой мысли. А тогда как раз и был такой момент. Поэтому я встал и сказал им, всем собравшимся:

— Вот что, мои дороженькие! Дело яснее ясного. Помощи нам ждать не от кого. А вот зато к хлопам будут каждый день подходить подкрепления. Скоро они обложат нас со всех сторон и начнут морить голодом. А потом, когда мы станем как дохлые мухи, они замесят нас еще похлеще, чем в Кавалочках, — никого в живых не оставят! Так что нам остается только одно: открывать ворота, выходить и бить их на лугу. Сегодня же! И мы это сделаем, га! Мы выйдем, и замесим их, и будем гнать их, как быдло. Они и так есть быдло. А если они об этом забыли, так я им напомню. Вот этим! — Тут я выхватил свою саблю из ножен, поднял ее над головой и продолжал еще решительней: — Пан каштелян! За сборы отвечаешь ты. Ровно в полдень всем, кто имеет право носить оружие, быть у Глебских ворот. Кто не явится, тот сядет на кол. А пока расходись и готовься. Ш-шах! Разом! — и тут я резко дал отмашку саблей.