Чужая корона - Сергей Булыга

Потом очнулся, открываю глаза, вижу — день. Потрогал лоб — там уже все зажило. Э, думаю, сколько же я так пролежал, неделю, что ли? Или, может, даже больше: теперь рана у меня не болит, зато сил у меня совсем никаких не осталось, изголодал я, как хлоп по весне, мне теперь уже не встать, я теперь могу только ползти.

Я опять пополз. Полз, полз — и выполз к дороге. К тому времени я уже совсем из последних сил выбился. Ладно, думаю, Анелька подождет, а я пока немного полежу, может, мне легче станет, может, кто-нибудь мимо пройдет или проедет. Правда, если пройдет, значит, это не наш, значит, хлоп, и он убьет меня, такие нынче времена. Но зато если он будет ехать, значит, это из наших, из панов, тогда это мое спасение. Подумал я так, лег поудобнее, возле самой обочины, прочел молитву святому Нечиппе, закрыл глаза и жду.

Долго я ждал, очень долго! Потом вдруг слышу — цокают копыта! О, думаю, счастливый ты, пан Юзаф! Дурень дурнем, а удачливый. А как Анелька будет рада, Господи! Открыл я глаза, вижу…

Глава пятнадцатая. КАК ЭТО БЫЛО

Теперь, когда все уже позади, я абсолютно спокоен. А тогда, когда мы только прибыли в Гуляйку и тамошний корчмарь со всеми подробностями рассказал мне о том, как погибли мой брат и мой отец, а также о том, как затонул наш фамильный маёнток, я был крайне подавлен. Я ведь тогда еще не знал самого главного! Вот почему я сначала долго молчал и собирался с мыслями. Мне было трудно это сделать, но я все-таки преодолел гнев и растерянность и принял единственное, как мне тогда казалось, правильное решение. После чего я обратился к своим попутчикам и спросил у них, согласны ли они следовать за мной и дальше, с тем чтобы совершить то- то и то-то. Они сказали, что согласны, если, конечно, их труд будет оценен по достоинству. Тогда я сказал, что в качестве залога своих добрых намерений я тут же, не сходя с места, передаю им всю ту сумму, которую вручил мне в Селитьбе пан Солопий. Эта сумма, как им было хорошо известно, была весьма немалая — она являлась моей долей (с процентами) за мой второй златоградский поход. Поэтому пан Грютти, старший из моих попутчиков, ответил мне примерно следующее: если, мол, окончательный расчет будет начислен столь же щедро, то отказываться от подобного предприятия по меньшей мере глупо, если не сказать больше. Я на это рассмеялся и сказал, что еще никто на свете никогда не упрекал меня в скупости. После чего мы ударили по рукам, я отдал им мою долю, они ее разделили между собой, и мы начали собираться в дальнейший путь.

Теперь кратко о моих попутчиках. Приобрел я их следующим образом. В мой последний день пребывания в Селитьбе, уже перед самым отъездом, пан Солопий отозвал меня в сторону и сказал так:

— Вот что еще, пан Юрий. Не бери ты к себе на челн своих земляков. Тебе что, пана Парамона было мало?! А дай-ка я дам тебе добрых, проверенных хлопцев, настоящих панов, которым что твой Край, что любая другая земля — все едино. Дать или нет?

Я подумал и сказал, что дать. Вот тогда он и привел ко мне пана Грютти и еще семерых опытных, решительных морских панов, все они были из третьего, объединенного вражско-чужинского куреня. По предварительной договоренности, а также и по оплате, они должны были доставить меня вверх по Харонусу до самой Гуляйки, а затем, если не возникнет никаких дополнительных осложнений, возвращаться обратно в Селитьбу. Но осложнения возникли, я принял соответствующее решение, и паны пана Грютти двинулись со мной дальше, на Зыбчицы. Я ехал верхом, корчмарь ссудил мне в краткосрочный долг — денег-то у меня уже не было, — ссудил мне в долг ладного, крепкого коня. Мои же попутчики, как люди, с детства непривычные к верховой езде, от подобной сделки отказались и теперь шли пешком. Это нас сильно задерживало, однако я успокаивал себя тем, что зато во всем Крае никто другой, кроме моих нынешних неторопливых попутчиков, ни за какие деньги не взялся бы помочь мне в том деле, какое я тогда задумал.

Так оно впоследствии и оказалось. А пока что мы очень и очень медленно продвигались к заветной цели. В итоге когда мы наконец прибыли в Зыбчицы, то оказалось, что там буквально за последние два дня произошло немало таких событий, которые вполне можно было бы предотвратить. Вот только была бы мне от этого хоть какая-нибудь польза?!

Однако не буду забегать вперед, а продолжу излагать все по порядку. Итак, мы прибыли в Зыбчицы. Демьян со своими собаками тоже был уже там. Точнее, в сам город он пока что не вошел, а просто еще со вчерашнего дня расположился станом на Козюлькином лугу, то есть со стороны Кавалочков. Там они готовились к повторному штурму. Вот дурни! Если бы они вели правильную осаду, то есть обложили бы город со всех сторон, то я еще не знаю, чем бы это все закончилось. А так, никем не останавливаемые — и, думаю, даже не замеченные, — мы беспрепятственно приблизились к Згодной Браме, то есть со стороны Харонуса. Выглядело это следующим образом. Я ехал впереди, мои попутчики шли следом. Я был на вороном коне, на мне был красный, богато расшитый шнурами жупан, поверх которого я набросил ослепительно белую, златоградской работы епанчу. Честно скажу, я никогда не придавал, да и в дальнейшем не собираюсь придавать много внимания своему внешнему виду. Но тогда был совершенно особый случай — я должен был поразить своих подданных.

Так оно и случилось. Еще издалека мы заметили большое оживление на стенах. Когда же мы уже достаточно приблизились к Браме, то пан каштелян Ждан Белькевич — а я его, рыжего, сразу узнал — едва ли не по пояс высунулся между зубцами стены и срывающимся от волнения голосом крикнул:

— Эй! Славные Панове! Вы кто такие будете?

— Ат, что я слышу, пан Ждан! — наигранно разгневанным голосом крикнул я ему в ответ. — Возьми глаза в руки, собака! Ты что, не узнал своего хозяина?!

Его как варом обварило! Он покраснел как рак, утер усы, потом дерзко ответил:

— Мой хозяин, земля ему пухом, на коне давно уже не ездит. Слава Богу!

— Га! — гневно крикнул я уже безо всякого притворства. — Мало я тебя за чуб тягал! Ну так теперь я тебе его вместе с головой снесу!

С этими словами я поднял коня на дыбы, выхватил саблю и поскакал к воротам.

— Пан Юрий! Это пан Юрий! — завизжал каштелян. — Открывайте ворота, собаки!

Вот как он тогда меня быстро узнал!

Потом и другие узнали. Когда я, уже немного остывший, въехал в ворота, пан каштелян кинулся принимать у меня поводья, но я только замахнулся на него саблей — и он, под одобрительные возгласы бывших при этом горожан, поспешно ретировался в сторону. После чего все мы проследовали к ратушной площади.

В ратушу я заходить не стал. Я только спешился и, в сопровождении одних только своих селитьбенских попутчиков, поднялся на крыльцо. Там я воссел (вот именно, воссел, народу это нравится) на вынесенное специально для меня Большое кресло и поприветствовал собравшихся. Они мне достаточно дружно ответили. Затем я немногословно, но в весьма сильных, ярких образах и выражениях объяснил им главные причины своего шестилетнего здесь отсутствия, затем, без всякой паузы, еще более кратко поставил их в известность о том, что я прекрасно осведомлен почти обо всем, что здесь у них за все это время произошло, и добавил, что я не знаю только самых последних, так сказать, свежих новостей, о которых я сейчас и требую от них отчета.