Лучший друг - Ян Жнівень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рей повел их дальше, пока они не дошли до освещенной части – светлый пустырь с чистыми, новыми могилами. На столь ярком и милом глазу месте расположены могилы гордости города А – его вечная память. Поднявшись на небольшой холмик, вся группа из солдат, мэра и Снова подошли к трем длинным рядам ярко отшлифованных, с аккуратными буквами кусков мрамора. Какие-то уже были запущены, но все еще ясно были различимы имена. Среди бесчисленного количества погибших в осаде значились знакомые имена:
Котеев Митрофан Анатольевич – герой осады вражеских укреплений. Погиб при осаде вражеских укреплений, командуя отрядом М: 18.01.2063–27.06.2111.
Топель Игорь Дмитриевич – именитый заведующий оружейной лавкой «Осада»: 30.01.2079–28.06.2111. Покончил с собой после трагической смерти жены – Топель Полины Григорьевны (11.08.2090–27.06.21110).
Упав на колени перед могилой Игоря Дмитриевича, Егор побелел, став подобным тому самому куску мрамора, на котором было нанесено имя оружейника. В тот момент никто не мог сказать ни слова. В голове застрял ком, и лишь Рей стоял невозмутимо, пряча розовый носик за пушистым хвостом. Егор тяжело повернул голову на старшего брата, который стоял смирно и смотрел вдаль, с трудом сдерживая досаду и желание упасть рядом с ним.
Егор ожидал чего-то подобного. Он знал, что нести на себе бремя будет не только Полечка, но и сам Игорь Дмитриевич. Пусть то были бы самые ужасные муки, но он хотя бы остался бы жив. Только тогда Егор осознал масштабы того, что он натворил. В тот день погибли не просто солдаты – погибли настоящие, живые люди, ценности которых он не осознавал до конца. Все они прошли жизнь, имели семьи, двигались к своей цели и имели планы на жизнь. И все это оборвало его решение, которое он не мог не принять.
Пересиливая все немыслимые и непреодолимые барьеры, он перевел взгляд на могилу своей возлюбленной. На ней лежали три алые розы и карабин Уорвика. Ее надгробие было украшено гравировкой и портретом, который сделал городской архитектор за пару дней до осады как подарок, который не пригодился. На портрете она сидела в своей обычной курточке в шахматную клетку, юбке и очках. Ее лицо, улыбающееся своей обычной ехидной улыбкой, которую трудно принять за что-то хорошее (впечатление создавалось, что она всегда смеется над ними), было белым; таким же, как и в жизни.
Приложив горящий лоб к еще более горячей плите под надгробием, Егор тихо прослезился. То вошло уже у него в привычку, но никто из присутствующих и не посмел ему воспротивиться. Все ждали, смирно стоя рядом. Только Женя, отличающийся ото всех повышенным чувством эмпатии, пустил слезу и закрыл глаза, не в силах более выдержать происходящего. Егор, прижимая лоб к плите, вдруг двинулся в сторону, от чего невероятная сила, которой он словно хотел пробиться внутрь, сдвинула голову. Проехавшись по острой кромке плиты, Егор рассек лоб до крови. Горячая алая струйка потекла в небольшую щель в земле, бесконечно заливая глубокую могилу.
От жара плиты, которая находилась на беспощадно палящем солнце, лоб Егора покраснел, кровь запеклась очень быстро. Когда он поднялся, на лбу красовался красный, пульсирующий шрам в форме кривого пореза, проходящий от брови до волос почти через всю поверхность лба. Развернувшись к Жене, он подошел к нему и вложил в руку шарик с буквой S, слегка покрытый запекшейся кровью. Вначале не поняв, Женя пригляделся, а потом широко раскрыл рот и прикрыл его дрожащей рукой. Теперь они вместе, словно маленькие дети, лили слезы и улыбались друг другу.
– Я нашел в твоих записках упоминание о некой девушке. Ее звали Соня, не так ли?
– Именно, – ответил Женя и прижался к грязной рубашке Егора. – Она подарила мне мой, когда была еще жива. Где же ты нашел его?
– Шарик висел у одного из дикарей на шее. Как только увидел, сразу смекнул, что к чему. Оно твое по праву, – похлопал друга по плечу Егор.
– Так вот что за требушет, – сказал Лёша и потрепал Женю по голове.
Перед тем как молча уйти, Егор бросил взгляд на знакомое имя, показавшееся среди могил героев и именитых людей города А. Заметив этот взгляд, Лёша насторожился и посуровел.
В глазах Егора застыло имя заклятого врага. Худшего из людей, которого мог себе представить он. Большей ненависти не испытывал он уже никогда и ни к кому. Достав пистолет, он направил крепкую руку на надгробие Дмитрия Романовича. В глазах, застеленных красной яростью, мелькал его малиновый пиджак и сальные волосы, а в носу застыл едкий запах из его рта. От этих ощущений он опустил пистолет и перевел Далет в режим пуль Hg, словно надеясь навсегда вывести своего врага из своей жизни. Не зря насторожившийся Лёша вмиг заметил это и схватил обезумевшего от мести Егора за руку, но тот, выдав такой силы толчок, что даже крепкий Лёша пошатнулся, все же сумел вырваться и всадить пулю в надгробие, которое начало медленно сыпаться.
– Ты что творишь?! – заорал брат; но, не слушая его речей, Егор выхватил и Заин, которым закончил дело, растворив могилу в небытии. От удивления и страха скулы Лёши сжались и запульсировали. Стоявшие рядом тоже были в ужасе. Схватив уже успокоившегося брата за руку, Лёша ответил: – Мало тебе было смерти Игоря Дмитриевича и подавленного состояния Романа Федоровича? Маленький…
Он запнулся, покраснел и отпустил руку побледневшего брата. Егор не выражал никакого интереса ни к его нотациям, ни к ужасу стоявших неподалеку, ни к растворенной могиле врага.
После того как рука освободилась, Егор снова развернулся и поменял на обычный калибр Далет. Он подошел к могиле и снял свой старый порванный кроссовок, оголив стопу. Здесь уже встряли в дело Женя со Сновом, обеспокоенно просившие Лёшу и требующие его что-то сделать, но старший брат словно хотел поддержать Егора, гордясь его решимостью.
Выступив вперед, Егор сказал:
– Давай, дружище. Я знаю, что нам с тобой давно путь заказан, – Егор адресовал это Далету и отстрелил себе средний палец на ноге.
От боли пробежали мурашки по коже. Она присовокупилась к боли по всему телу, оставленной после побоища, и теперь у Егора почти не оставалось сил бороться с валившей усталостью и разрядами молнии, окутавшими его тело, словно паутина из миллионов импульсов. Какой-то невыносимый балет из агонии, тошноты, тумана в
