Россия и ислам. Том 2 - Марк Батунский

12 Но эти «имитационные» формулы (или «принцип уподобления») царили и в западной – в частности, немецкой (Клопшток – «немецкий Гомер», Глейм – «немецкий Тиртей» и т. п.) – эстетике XVII–XVIII вв. И лишь у Гердера «принцип уподобления» уступил место параллелям, сравнительному изучению способов изображения мира и человека у различных народов (см.: Данилевский Р.Ю. И.Г. Гердер и сравнительное изучение литератур в России // Русская культура XVIII века и западноевропейские литературы. Л., 1980. С. 189).

13 Thriergen P. Opit. cit. S. 28, 29–30.

14 Ломоносов М.В. Полное собрание сочинений. М.-Л., 1953. Т. 3. С. 258.

15 Thriergen P. Ibid. S. 30. Благо, уже знакомый нам Плавильщиков ставит в заслугу России то, что в ней, в отличие от Запада, торжествовала веротерпимость и «никогда не было кровожаждущей инквизиции» (Плавильщиков П.А. О врожденном свойстве россиян // Зритель, 1792, ч. I (апрель). С. 179–180).

16 Здесь надо, впрочем, учитывать следующее. Согласно Ю. Лотману, одним из наиболее константных признаков культуры, как бы ее универсалией, является потребность в самоописании. Потребность эта реализуется в создании автодискрептивных текстов метакультурного уровня, которые можно считать грамматиками, создавемыми культурой для описания самой себя. То, что не описывается автодискрептивной грамматикой, объявляется несуществующим. Более того, возможны такие грамматики, которые вообще не рассчитаны на описание реальной действительности культуры и образуют с ней дополнительные величины, будучи ориентированы на некую идеальную (например, будущую) культуру. Так, когда официальная идеология эпохи Екатерины II в основу эстетического (отнюдь не практико-политического) самописания клала утверждение, что «златой век Астреи» в России уже наступил, то предполагалось, что эстетическая модель прекрасно всем известные (в том числе и Екатерине II – политику с хорошим чувством реальности) факты и тексты образуют непересекающиеся множества, существуют отдельно и взаимно друг друга не опровергают (именно сопоставление их стало основным средством полемики с официальной доктриной) (см.: Лотман Ю. Статьи по типологии культуры. Тарту, 1973. С. 5).

17 Настойчиво подчеркивая мысль о необходимости включения русского литературного языка в систему европейской цивилизации, Карамзин говорил: «Петр Великий, могучей рукою своею преобразив отечество, сделал нас подобными другим европейцам. Жалобы бесполезны. Связь между умами древнейших и новейших Россиян прервалась навеки. Мы не хотим подражать европейцам, но пишем, как они пишут: ибо живем, как они живут… Красоты особенные, составляющие характер словесности народной, уступают красотам общим; первые изменяются, вторые вечны. Хорошо писать для Россиян: еще лучше писать для всех людей» (Академическая речь, произнесенная Н.М. Карамзиным 5 декабря 1818 г. // Карамзин Н.М. Сочинения. Т. 3. СПб., 1848. С. 648–649).

18 Thiergen P. Opit. cit. S. 26. В этой же связи интересно вспомнить, что Запад предлагал Петру I титул «Императора Восточного»– вместо «Императора Всероссийского» (см.: Кожевников Ф.И. Русское государство и международное право (до XX века). М., 1947. С. 96).

19 Thiergen P. Opit. cit. S. 31.

20 Российская империя привлекала внимание Гердера как огромное сообщество самых разных народов, как единство – пусть даже понимаемое еще отвлеченно. Таким почти бесконечным вместилищем народных обычаев, обрядов, поэзии, этнических типов изображалось русское государство и в литературе, которой пользовался Гердер (Данилевский РЮ. И.Г. Гердер и сравнительное изучение литератур в России. С. 182).

21 Как и на Западе, русское Просвещение представляло собой многогранный феномен. Его рационалистические и материалистические черты особенно ярко проявились в борьбе против опеки церкви и клерикального обскурантизма. Но уже при этом обнаружилась и двойственность этого мощного духовного пробуждения, связанная с выдвижением идеалистически-спиритуалистических идей. Именно эта биополярность Просвещения делает понятной его необычную силу воздействия, в том числе в России XVIII в., с ее довольно сильным, но во многом разнородным масонским движением (см. подробно: Rauch G.V. Georg Schwarz und die Freimaurer in Moskau // E.H. Balasz (Hrsg). Befirdirer und Aufklurung in Mittel und Osteurope: Freimaurer, Gesselschaften. Berlin, 1979. S. 221–224).

22 См. также: Гуковский Г.А. Очерки русской литературы XVIII века. Л., 1938; Пештич С.Л. Русская историография XVIII века. Л., 1971.

23 Но, как точно заметил Станислав Рассадин, русское вольтерьянство XVIII в. «всегда было неглубоким, – во всяком случае, как явление повальное». По его же словам, «скепсис, ирония, трезво расчленяющий анализ-к добру ли, к худу, – не рождали у нас богатых плодов, в отличие от Запада, историческая судьба которого привела к обособлению и культивированию понятия «личность», лучшим проявлением чего явился расцвет духовной и интеллектуальной независимости человека, худшим– индивидуализм, обративший эту прекрасную независимость в разрыв связей с людьми и человеком» (цит. по: «Новый мир», 1982, № 3. С. 243). На фоне этих слов преувеличением звучит следующее утверждение М.В. Нечкиной: «Пройдя суровую прогрессивную петровскую школу, русские дворяне вынуждены были немало думать над новым устройством жизни, которое и так порядком расшатывало старые устои. Лучшие представители русского дворянства (Феофан Прокопович) оказывались помощниками Петра и в своих ярких произведениях пропагандировали идею Разума еще до Вольтера» (Нечкина М.В. Функция художественного образа в историческом процессе. М., 1982. С. 181).

24 Неслучайны поэтому слова Я.П. Козельского о том, что совершенный писатель, добродетельный гражданин– это тот, кто, «имея дарование изобретательное, а не подражательный дух», не признавал бы «для себя ни отечества, ни чужой земли», ставя одной лишь целью приведение «познания своего в совершенство» (Козельский Я.П. Философские предложения… СПб., 1768. С. 35–36). Уже само понятие «гражданственность» в интерпретации русских просветителей XVIII в. оказалось диаметрально противоположным всему комплексу «деспотизм» и особенно наихудшему из них– восточному. Внутреннее ощущение свободы невозможно без чувства чести, собственного достоинства, которое рождается лишь в сознании исполненного долга перед согражданами и отечеством; патриот должен «каждому своему сочеловеку служить и быть полезным; совершенным может быть только тот человек, который чувствует или действует как гражданин, утверждая “гармонию и порядок”» (см.: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 134–135). Любое общество, в котором царит деспотизм и невежество, неизбежно падет, и возродить его может только «дух вольности» (Радищев).

25 Муравьев В.А. Когда был поставлен вопрос о «русском феодализме»? // Проблемы истории русского общественного движения и исторической науки. М., 1981. С. 313–314. Богатый материал см. также в: Россия и Запад. Из истории литературных отношений. Л., 1973; Восприятие русской культуры на Западе. Л., 1975.

26 См. подробно: Демин А.С. Русская литература второй половины XVIII – начала XIX века // Новые художественные представления о мире, природе, человеке. М., 1977.

27 О том, что отголоски античных представлении о человеческом естестве существовали и в древнерусской литературе см.: Андрианова-Перетц В.П. К вопросу об изображении «внутреннего человека» в русской литературе XI–XVII веков // Вопросы изучения русской литературы XI–XV веков. М.-Л., 1958. См. также: Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси. Изд. 2-е. М., 1970.

28 Русский и западноевропейский классицизм. Проза. М., 1982. С. 113. И если в XVII в. внимание теоретиков направлено на «внутреннее стройство» (нравственная сфера и познающий мир разум), то в первой четверти XVIII в. акцент переносится на созидание новых форм общественного бытия, «стройство внешнее», что естественно выдвигало на первый план идею активной деятельности, эстетического осмысления «регулярства», пристрастие к простоте и деловитости, к рациональной логике формального выражения (см.: Балицкая А.П. Русская эстетика XVIII века. Историко-проблемный очерк просветительской мысли. М., 1983. С. 38–39).

29 Там же. С. 116–117. Что касается переводной прозы, например, то она была «формой приобщения россиян к западноевропейской культуре, необходимого для преодоления средневековой замедленности общественной жизни». Она служила ускоренному национально-культурному развитию, внедряя новые передовые идеи в русское общественное литературное сознание XVIII в. (Там же. С. 136). Напомню лишь, что буквально вся эта переводная литература была европейской, но отнюдь не азиатской.

30 Там же. С. 153.

31 Почву для которого во многом подготовили Феофан Прокопович и Антиох Кантемир.